Такой я её не видела никогда. Только на фотографиях цвета поздней осени: там она красавица, причёска, пальто. Бабушка эти фотографии в замысловатых рамках расставляла на полках с книгами. Непременный атрибут — ажурная белая салфетка под рамкой. И эти её «вечера воспоминаний». Это означало напечь пирогов с вишней и предаваться бабушкиным грёзам, листая альбомы со стихами, подругами, их женихами, открытками из каких-то городов.
Моим внукам таких моментов не достается, нет. Фото моей молодости давно сгорели на очередном «прощальном» костре. Первый такой я запалила в свои восемнадцать неполных. Тогда горели косухи, браслеты, рисунки, стихи, безумства. Трудно забыть те ощущения. Казалось, что подпалила саму себя, хотелось орать и прыгать с крыши в снег. Этот костёр начал эру моих обнулений.
Всегда завораживало слово «старость». Тут и страсть, и странность, и рост, и остановка, и становление. Я, наверное, уже родилась старой. В девять лет откуда-то точно знала, что во мне находится бессмертная душа, а тело — это так, костюм, скафандр. В двенадцать была уверена, что у каждого свой Бог и все они вместе каким-то образом одно целое. Правда, потом я об этом надолго забыла, но и это так по-старчески.
Моя старость всегда была со мной. И когда в двадцать один похоронила ребёнка, а потом отца, друга, сестру, мужа, страну. И всякий раз, когда загорался новый «прощальный» костёр, я ощущала себя старой. Сначала душой, а потом и телом.
А почему это, кстати, так пугает — старое тело? Оно истончается, делается папирусно-ломким, прозрачным, хрупким, как дорогой фарфор. И постоянно висит в воздухе приближение перехода. Как в конце февраля весна, как перед рассветом звезда. Переход — желанное состояние, оно даёт силы.
Я столько раз рождалась, столько раз мучительно умирала, страдала, любила, горела, твердела, снова всё забывала. Чего тут бояться? Разве только утерять сознание при переходе.
Из деревьев старость — это древняя лиственница на изгибе хребта. Из стихов старость — это псалмы в коптском пещерном храме. Из предметов — восковая свеча, слепленная вручную. Из музыкальных инструментов — многострунный ситар. Из историй — это притча о пустой лодке.
Ночь, полнолуние, по озеру одиноко плывет на лодке созерцатель. Он глубоко погружен в себя. Вдруг в его лодку сзади громко что-то ударяется. Спокойствие созерцателя улетучивается, он гневно оборачивается, чтобы увидеть того, кто виноват в этом ударе, но видит только лодку. Её просто принесло течением. Она совершенно пуста.
— Ну хватит, ты уже сто раз рассказывала эту притчу, я не понимаю, о чём она, ба.
— И я не понимаю, о чём она. Притчи не для понимания, они для прозрения.
— Что такое прозрение, ты сама-то знаешь?
— По-моему, это то же, что и старость. Ты проживаешь многомерность, вмещаешь всё поверх условностей. Делаешься объемным, наполненным смыслом, вне времени, бескрайним.
— Это как смотреть «Хроники бессмертных» в 8D?
— Иди-ка ты спать, дорогая. И лучше в 9D, девятка раскручивает спираль.