«И всё-таки как хорошо, что Есенин не сам повесился».
Собака на поводке перестала тянуть. Я повернула голову, чтобы увидеть того, кто произнес эту фразу.
Около чёрного входа в «Пятерочку» на грязных поддонах сидели местные бомжи. Глядя на них, было трудно понять, кто только что так искренне радовался за «золотоволосого мальчика».
— Едрит-мадрид, — всплеснула руками тётка в мохеровом берете, как у «Раисы Захаровны», — с чего ты взял, Ефимыч?
И Ефимыч, рослый худощавый дедок в кроссовках Addidas с четырьмя полосками, отпив из протянутой бутылки, прямо из горла, ответствовал:
— Так Профессор рассказал. Вчера после литии пятичасовой встретил его на бревнах за храмом. Курить сели. Так он и просветил: сын его с друзьями статью с доказательствами и историческими фактами опубликовали большую. В газете какой-то. Все, говорит, теперь свечу за раба Божьего Сергия ставить можно! Хорошо-то как, Вась?
Васей оказался мужик в фирменной желтой ветровке «Яндекс.Еда». По лицу было не видно, заинтересовала ли его эта информация. Он просто сфокусировал (постарался) на Ефимыче мутный взгляд и кивнул. И икнул.
— Понятно, что хорошо, едрён-батон, — ответствовала вместо Василия «Раиса Захаровна», продолжая разливать что-то в пластиковые стаканчики. — Так его убили, мальчика этого талантливого, да? Прямо как моего Вовку?! Рот они свой на замке не умели держать, вот что. А это беда молодёжи, открыл рот и все, аля-улю, гони гусей, в земле лежат, родимые.
На поддонах и просто на земле сидело еще человека четыре, не проявляя особого интереса к интеллектуальной беседе литературного кружка, ни дать ни взять само «Общество 11 нумера».
Из соседней с задним входом двери подъезда очень не вовремя вышла подруга с Каем и Гердой на поводках. Самоед и хаска, красавцы. Райли, моя собака, до этого смиренно вдыхавшая приторно-сладкий аромат перегара вперемешку с аммиаком, дёрнула. Пришлось идти дальше, в парк. Обратно шли уже другой дорогой.
Неделю из головы не выходил у меня этот разговор. И отчего-то очень заинтриговала фигура их просветителя — Профессора. Но с небес поливал майский дождь, прогулки были редкими, а когда я выстраивала маршрут мимо «Пятёрки», ни поддонов, ни поклонников таланта Есенина там не было.
На Радоницу в нашем деревянном храме была большая служба по усопшим, и в этот же день отпевали кого-то. То ли проститься пришло много народу, то ли прихожанам было все равно, и они, не думая про то, что идет отпевание, толпились в храме — не знаю. Я занесла продукты на канун и зашла в церковную лавку. Молодой мужчина раздавал свечи, продетые в дырочку в квадратной бумажке: моя бабушка всегда так делала, чтоб они не капали на пол в храме, пока служба идет долгая. «Это на панихиду к папе, берите». — Мужчина протянул мне одну свечу. Неловко было: он принял меня за кого-то из близких, и я взяла: «Соболезную». Парень кивнул и продел в дырочку в бумажке ещё одну свечку.
Я вернулась в храм, поставила за упокой души новопреставленного Сергия (матушка в церковной лавке сказала имя усопшего) и ушла.
Через пару дней погода наладилась, и я снова пошла с собакой в парк. И — о чудо! Мои бомжи-поэты сидели на ещё сырых поддонах всем составом. Васька-Яндекс.Еда, то ли совсем трезвый, то ли правильно опохмелившийся, декламировал, опершись о берёзу.
…Тебя к дьячку водил
В заброшенной глуши
Учить «Достойно есть»
И с «Отче» «Символ веры»…
— Понимаете! Ну какой сам! Он же «Божья дудка». Хорошо, что Профессор успел нам рассказать… Помянем, Ефимыч!
— Ёк-макарёк! Да у вас не налито, пустыми -— не чокаются. Ой, а за упокой-то не чокаются… Запуталась!..
«Раиса Захаровна», сменившая берет на солдатскую пилотку цвета хаки с георгиевской ленточкой, ловко плеснула мужикам и ещё парочке жаждущих в стаканчики.
— Говорят, народу в храме на отпевании было много. То ли Радоница, то ли всё ж не простой человек был наш Профессор. Уважаемый. Ефимыч, а он правда, как и сын его, раньше в универе преподавал?
Теперь в руках у нее были бутерброды с сыром и огурцом. Один она вкусно надкусила, второй отдала Василию, третий протянула дремлющей тётке без возраста в неожиданно чистом белом пуховике. Та моментально проснулась и, откусив закуску, сглотнула так, словно ничего прекраснее этого в своей жизни не ела, и «немедленно выпила»:
— Я была там. Сын его плакал. В сторонке стоял и слезы вытирал. Не в голос плакал, терпел. — Её голос был не прокуренным, не хриплым, молодым и звонким, а взгляд — неожиданно ясным.
Я так оторопела от несоответствия картинки и звука, что вздрогнула, когда поняла, что ко мне обращаются.
«Раиса Захаровна» смотрела на меня в упор, протягивая стаканчик:
— Помянешь с нами? Ну, если не брезгуешь.