— Как она умерла? — cпросил Нокс, вглядываясь в лицо на фотографии.
Косинский пожал плечами:
— Тело не нашли. Что ты на меня так смотришь? Двадцать лет прошло. Её признали умершей.
— Двадцать один.
— Зануда!
Нокс вернулся взглядом к карточке. Фотография, которая была цветной, казалась чёрно-белой. Девушка с сигарой у окна, она сидела на стуле, как на детской лошадке, и смотрела ему прямо в глаза. Тёмные прямые волосы, тёмное платье, тёмная тень на стене. В ослепительном солнечном пространстве за окном угадывались далёкие холмы и река между ними, и она — на границе света и тени. Фотограф был явно профессионал. Было что-то в её взгляде, чего Нокс сначала не мог объяснить, а потом, слушая вполуха Косинского, обозначил как вызов. «Что ты хочешь мне сказать, не понимаю?»
— Так что, — оторвал его от раздумий Косинский, — берёшься?
— Да.
— Вот и славненько!
— Только я хочу полной свободы.
— Что это значит?
Нокс посмотрел директору в глаза задушевным взглядом и не ответил.
— Филипп Евгеньевич, — перешёл на официальный тон Косинский, — хочу напомнить, наше дело — только воссоздать биографию, живописать, так сказать, жизненный путь и преподнести его клиенту в коробочке, красиво перевязанной бантиком. Всё.
Он многозначительно посмотрел на Нокса. Нокс молчал. Молчание затягивалось.
— Ладно, иди уже, — махнул рукой Косинский.
Нокс кивнул Алине, вечно лохматой, под стать своему директору, но доброй девице, закрыл дверь с табличкой «Найти и помнить» и пока ехал в лифте, снова достал карточку. На обороте нашлась дата, скорее всего, съёмки — 20 мая 2000 года. Двадцатого мая она сидела у окна, а потом пропала.
Предстояло встретиться с заказчиком. Офис господина Белосельского был в двух шагах — в бизнес-центре, только классом выше. В приёмной царили стерильная тишина и костлявая секретарша, пахло чем-то сладким — то ли ванилью, то ли кокосом. Секретарша принюхалась к посетителю, но ничего не сказала. Нокса провели в кабинет, где он увидел огромный стеклянный стол и на его дальнем конце — массивное кресло. Вблизи оказалось, что в кресле сидит мужчина лет за шестьдесят в дорогом, но не лишённом обаяния костюме. Лицо его было каким-то тускло-прозрачным, с голубизной в области подбородка. Чёрные глаза царапнули Нокса по лицу.
— Садитесь, наконец, — проскрипел Белосельский.
«Сильно за шестьдесят, — поправил себя Нокс. — Либо много курит, либо болен». Белосельский показался ему смутно неприятным, но нужно было наладить контакт:
— Вопросов у меня пока немного.
— А я вообще не понимаю, какой смысл нам был встречаться до того, как вы посмотрите материалы, — сразу взорвался Белосельский. — Там есть всё, что нужно.
— Меня интересует то, чего в них нет. — Нокс был спокоен. — И прежде всего, ваша цель. От этого зависит качество моей работы.
Белосельского вроде бы удовлетворило такое объяснение, он задумался. Нокс терпеливо ждал.
— Хочу, чтобы она упокоилась, чтобы не приходила больше, — всё тем же скрипучим голосом, но уже тише произнёс Белосельский.
— Часто приходит?
— Да.
— А когда это началось?
— Не прекращалось с тех пор, когда… когда… Она приходит каждый год двадцатого мая.
Нокс достал карточку.
— Да, — кивнул Белосельский. — В тот день я сделал ей предложение.
«Даже так!» Нокс дал ему время собраться с мыслями.
— Она обещала подумать. Но это ничего не меняло. Такими предложениями не разбрасываются.
Надтреснутый голос Белосельского то твердел, то спотыкался. Лицо застывало и тут же расплывалось, словно по нему ударили. Нокс ко всякому привык и всё же испытывал неудобство.
— Как она умерла?
Белосельский вскочил, толкнул кресло, и оно отвернулось, ушёл к окну. Плечи его резко дёрнулись вверх, но быстро опустились, словно на них положили груз. И было в его позе что-то такое, отчего Нокс неожиданно для самого себя произнёс:
— Вы её убили?
Белосельский развернулся в его сторону. Чёрные глаза превратились в две острые точки. Он вынул флешку из кармана, стукнул ею о стеклянную поверхность, толкнул в сторону Нокса. И сказал, голосом чистым и твёрдым:
— Ненавижу журналистов.
Нокс не помнил, как взял флешку, как вышел на улицу: всё, что он делал между разговором в кабинете Белосельского и вечером того же дня, когда вставил флешку в компьютер, стёрлось из памяти. Нокс помнил только необъяснимую тоску. Так в детстве, когда мир вообще кажется удивительным и бесконечно прекрасным, а когда лежишь после долгого купания на жарком покрывале, жуёшь, что дали, холодной газировкой запиваешь — он ещё лучше, вдруг видишь в истоптанной траве оборванное крыло бабочки. Рядом чей-то окурок, жопка от помидора, яичная скорлупа. И люди ходят. И сделать ничего нельзя. Не в полицию же нести своё неожиданное прозрение. А если всё не так, как кажется?
Тоска усилилась, когда Нокс стал просматривать содержимое. На флешке с логотипом компании Белосельского были только фотографии — много. Никаких текстовых файлов, ничего, что рекомендовано клиентам «Найти и помнить» для первого знакомства — ни имён, ни дат, обрывков биографий. И всё же Белосельский был прав — всё, что нужно, там было. Фотографии рассказывали историю девушки с сигарой в хронологическом порядке примерно за год — от весны до весны. Та, которую Нокс получил в кабинете Косинского, не была последней, но после неё шли только пейзажи — одно и то же место в разных ракурсах. Там был берег реки и развалины когда-то большого дома. Ноксу эти развалины показались смутно знакомыми. Ну, конечно, он писал о них — заброшенная усадьба, историческое наследие, неравнодушные граждане. Он только не мог вспомнить, кому принадлежала усадьба.
Белосельского на фотографиях не было. Нокс долго гнал от себя эту мысль, но, в конце концов, пришёл к выводу, что фотографом был именно он. Человек, который снимал девушку с сигарой, испытывал к ней противоречивые чувства, иногда одновременно. Тут были и интерес, и нежность, и досада, страсть, ревность, светлая грусть, бесконечное счастье. И было что-то неуловимо объединяющее все эти снимки — рука мастера. Его модель проживала свою жизнь так реально, что даже самый требовательный зритель не смог бы усомниться в его мастерстве. Почти везде на снимках Нокс видел торжество жизни и света, но на контрасте — каждый раз глаз тут же отмечал игру теней, словно без неё невозможно никакое торжество.
Он просматривал снимки снова и снова. Уходил на балкон, пил кофе, курил и возвращался к компьютеру. Он, казалось, различал уже малейшие оттенки настроения девушки с сигарой, понимал, что она чувствовала, почему улыбалась, из-за чего грустила. Но её последняя фотография всё так же была непонятна Ноксу, как и в первый раз. Он бился над этой загадкой, словно это был вопрос жизни и смерти, выходил из себя и — оставался там же, где и был. Что же произошло между ними двадцать лет назад? Об этом знал Белосельский, а Нокс не знал.
Он оторвался от своей головоломки, только когда услышал настойчивый звонок в дверь. За дверью стояла консьержка:
— Филипп Евгеньевич, с вами всё в порядке?
Нокс смотрел на неё и не понимал, зачем она здесь.
— Филипп Евгеньевич!
— Да, да, всё в порядке. Что-то случилось?
— Вы машину поставили неровно. Соседи на своё место въехать не могут, третий день ругаются.
— Спасибо, я уберу.
Он закрыл дверь, увидел в зеркале своё небритое лицо, под зеркалом на тумбочке — телефон, сорок три пропущенных вызова, большинство от Косинского, и понял, что надо ехать в контору.
Неизменная Алина всё так же сидела в приёмной. Нокс улыбнулся машинально, прошёл в кабинет.
Косинский был зол:
— Какого чёрта ты трубку не берёшь? Белосельский покончил с собой.
— В смысле?
— Выбросился из окна. Ты что, в интернет не выходил? Все на ушах стоят.
— Когда?
— Когда что? Выбросился? Ночью, судя по всему. Секретарше сказал, что будет работать допоздна. А утром его охранник нашёл на асфальте. Он болел, знаешь?
— Записку оставил?
— Да, просил кремировать, а прах развеять в известном тебе месте. Секретарша мне телефон оборвала, всё спрашивает, что за место. Ничего не хочешь мне сказать?
Нокс молчал.
— Короче, — отрезал Косинский, — прах тебе принесут. Тебе, тебе!
— Зачем? — Нокс словно проснулся.
— Чтобы ты его развеял по-тихому — там, где вы договаривались.
— Мы не договаривались.
— Ну, это уж ты сам решай, договаривались вы или нет. Ты же хотел полной свободы. Считай, получил.
— Всё-таки он гад, — сказал Нокс после недолгого молчания.
— Чего вдруг?
— Он её убил. Девушку с сигарой.
— Это объективные данные, — быстро спросил Косинский, — или твой вывод?
— Мой вывод, но я уверен.
— Ну, милый мой, вывод без доказательств на хлеб не намажешь.
— Вот именно!
Они помолчали.
— И ты действительно знаешь это место?
— Определённо.
— Поеду-ка я с тобой, — сказал Косинский виновато.
Нокс посмотрел на него и ничего не ответил.
Через три дня курьер вручил Алине коробку, перевязанную чёрной лентой. От ленты пахло чем-то сладковато-экзотическим, Нокс выбросил её на первой попавшейся им заправке. Молчали всю дорогу. Нокс всё время забывал, кому принадлежала усадьба, пытался вспомнить, как выглядят окрестности, но не вспомнил. Тем временем навигатор не подвёл — они свернули на грунтовку, в которой по останкам деревьев угадывалась усадебная аллея.
Снаружи развалины дома заросли травой, сурепкой, каким-то мелким кустарником. У предполагаемого входа буйствовала сирень. Косинский остался с машиной, а Нокс пробрался внутрь. Внутри было темновато, но дикие травы добрались и сюда. В одной комнате с разобранным полом он обнаружил останки костра. Из дыр, бывших когда-то окнами, на него падал рассеянный свет. На удивление мусора нигде не было. Должно быть, поработали волонтёры. Были следы давнего пожара на стенах, остатки граффити. Нокс постоял, подумал, достал урну с прахом Белосельского и высыпал его в остывший костёр. Саму урну он поставил в дальний тёмный угол. Он ничего не чувствовал.
— Ну, что, — сказал Косинский, когда Нокс вернулся к машине, — посидим? На бережку?
Они пошли по тропинке к реке, сели высоко — над омутом.
— Сочная какая трава, — сказал Косинский, доставая откуда-то из воздуха фляжку и две походные рюмки. — Помянем?
— Кого?
— А без разницы. Всех. Думаешь, он тут её?
— Кто его теперь знает?!
— Ну да, ну да. Слушай, Нокс. Ты у меня уже год работаешь, а я так про тебя ничего и не понял. Всё молчишь да молчишь, даже пьёшь молча. Вот чем ты, кроме работы, занимаешься? Рыбалка? Страйкбол? Бабы? Может, коллекционируешь что?
Нокс усмехнулся:
— Я в театре играл.
— Реально?
— В любительском. Сцены из дачной жизни.
— А ко мне зачем перешёл? Ты же журналюга, волчара, а тут работа девочковая. — Косинский споткнулся о собственную мысль, покрутил пальцами. — В смысле, была.
Нокс жевал травинку и смотрел на другой берег:
— У меня жена утонула.
— Как так?
— Озеро мы с ней переплывали на спор. Я переплыл, а она нет.
— Ну, ты на себя-то не бери.
— Сердце, — сказал Нокс, — сердце остановилось.
Они долго молчали. Нокс по обыкновению, а Косинский словно боялся сболтнуть чего не надо, но потом не выдержал и предложил:
— Давай еще по одной.
В город они вернулись за полночь. Нокс зачем-то сунулся в почтовый ящик и нашёл там флешку с логотипом в конверте. Хорошо хоть без запаха. «Чёртов маньяк! И тут дотянулся». Первой мыслью Нокс хотел выбросить её к чертям и забыть — для себя он уже поставил точку в этом деле — но любопытство взяло верх. На флешке был всего один файл — аудиозапись. Приглушённый женский голос, записанный сквозь помехи, будто кто-то курит рядом и тяжело вздыхает, и позвякивает кофейной ложечкой, говорил:
«Я хочу, чтобы мою жизнь описал тот, кто понимает сам себя, кто примирился с собственными демонами и перестал скармливать им свои внутренности, вместо того чтобы найти пищу во внешнем мире. Я отдала бы ему свой голос — всё равно он мне больше не нужен. И мой голос будет спорить с его голосом, а я — слушать их, как будто они говорят из проигрывателя. А потом, когда они договорятся, я, наконец, обрету покой. И пусть он всё запишет так, словно сначала была дикая-дикая война, сожжённые поля, высохшие реки, а потом наступил бесконечный мир и все стали счастливы. Это враньё, но мне будет приятно.
И ещё я хочу, чтобы он перечитывал мою историю, сидя на закате с сигарой и коньяком, и всматривался время от времени вдаль. Всё равно, что там у него будет — море, горы, пустыня с кактусами. Главное, чтобы на закате, когда сердце чувствует горечь необъяснимой утраты, а сигарный дым успокаивает: «Мы все умрём, но не сейчас». И он выпьет за то, чтобы этот момент настал как можно позднее».
Нокс вышел на балкон, вдохнул воздух измученного за день города. Слабый запах сирени почудился ему, сладкий и горький одновременно. Запах быстро растворился в ночной весенней свежести. Решить бы всё разом, подумал Нокс, глядя на одинокий фонарь внизу. Если это может что-то изменить! Он поднял глаза к небу и увидел звёзды, и как два самолёта летят навстречу друг другу. Небо было наполнено движением, и уже где-то на востоке начинался рассвет. «Мы все умрём, но не сейчас», повторил он про себя и вернулся в комнату. Фотография девушки с сигарой стояла на клавиатуре, загораживала экран. И тут он, наконец, увидел то, что долго и тщетно пытался разглядеть — в её глазах, сквозь сигаретный дым и свет настольной лампы, светилось торжество.
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Рассказ показался мне пародией на детектив. Приведу примеры. «Зануда» — словцо из плохих переводных детективов. «Он многозначительно посмотрел на Нокса. Нокс молчал. Молчание затягивалось» — стопроцентная пародия, пусть и неумышленная. «— Ладно, иди уже, — махнул рукой Косинский». И: «— Садитесь, наконец, — проскрипел Белосельский». «Уже», «наконец» — штампы, направленные на усиление динамики. Красивые фамилии (?) Нокс, Косинский, Белосельский. «Филипп Евгеньевич Нокс» — смешно звучит. В общем, вы словно начитались журнал «Искатель» 1980-х годов и решили написать рассказ в таком стиле.
Это тоже прием плохого детектива: «Нокс не помнил, как взял флешку, как вышел на улицу: всё, что он делал между разговором в кабинете Белосельского и вечером того же дня, когда вставил флешку в компьютер, стёрлось из памяти». А почему не помнил? Что с ним случилось? Да просто нужно было перескочить во времени, и понадобилась эта амнезия. «— А я вообще не понимаю, какой смысл нам был встречаться до того, как вы посмотрите материалы, — сразу взорвался Белосельский. — Там есть всё, что нужно. — Меня интересует то, чего в них нет. — Нокс был спокоен. — И прежде всего, ваша цель. От этого зависит качество моей работы». А откуда Белосельский знает, что Нокс Филипп Евгеньевич еще не посмотрел материалы?
Насчет смерти/не смерти девушки с сигарой, ее послания я ничего не понял, и сомневаюсь, что кто-то поймет, в чем здесь соль, кто убийца и было ли убийство.
Советую автору попробовать писать сейчас на основе реальных событий, описывать случаи из своей жизни. Детектив — очень сложный жанр, к тому, чтобы написать хороший детективный рассказ, нужен и писательский, и жизненный опыт.»
Рецензия писателя Марии Кузнецовой:
«Великолепная получилась работа! Было необычайно интересно смотреть, как автор собирал ее по частям, как Нокс — свою головоломку.
Текст полон загадок и тайн, ни одна из них не раскрывается, толкование читателя может быть каким угодно. Столкнутся самолеты или нет? И еще тысяча вопросов… Поэтому автор на всякий случай должен быть готов к тому, что это может не всякому понравиться. Но я считаю рассказ блестящим: он написан, я бы сказала, абсолютно профессионально, при этом он мягко, но глубоко трогает сердце. Отлично представляю себе этот рассказ в сборнике как детективной, так и мэйнстримовской прозы, правда, не русской, а почему-то англо-американской. Есть что-то и в герое и в героине, отдаленно напоминающее мне американский роман, даже скажу какой конкретно: Мартин Эмис, «Дневной поезд». Прочтите, автор, любопытства ради, если еще не.
Скажу насчет рассказчика: автору удалось создать кого-то чуть более грубого, похоже, это мужчина, голос, отличающийся от авторского. Хотя этот голос, этот слог такой же образный — умеренно, элегантно образный: «Лицо застывало и тут же расплывалось, словно по нему ударили».»