Гость нашей сегодняшней рубрики — Дмитрий Веденяпин. Один из лучших современных поэтов, блестящий переводчик (если вы еще не читали «Дом на краю света» Каннингема в переводе Дмитрия Юрьевича — обязательно сделайте это).
О поэтическом объединении Веденяпина складывают легенды. Многие знают, что раз в год авторы собираются в Измайловском парке, где читают свои стихи и слушают комментарии мэтров. Но вот как туда попасть и от кого получить ангажемент — загадка. К тому же сейчас Дмитрий Юрьевич живет во Франции и в Москве бывает редко…
Однако в прошлом году слушателям Creative Writing School повезло познакомиться с Дмитрием Юрьевичем как с педагогом. По приглашению CWS Веденяпин провел серию поэтических курсов.
О неуловимой материи стиха мы поговорили с поэтом.
Дмитрий Юрьевич, как вы думаете, можно ли научить писать стихи?
— Я с некоторых пор стал противником клише и общих фраз. Говорят, научить нельзя. А почему нельзя? Можно, наверное. Конечно, фактор одаренности нельзя сбрасывать со счетов: кому-то дано больше, кому-то меньше. В молодости я занимался самбо, думал, что у меня неплохо получалось, пока не встретил гениального самбиста. У него от природы была невероятная скорость: то, о чем ты подумал, он уже сделал. Такая общая одаренность есть и в поэзии, но она не означает, что человек будет поэтом.
Часто автор может поймать импульс, но он не способен задержаться в этом состоянии. Вываливается в обыденность и начинает нести скучную ерунду. Поэтому мне кажется, что помочь человеку осуществиться как поэту можно, если работать с его сознанием, научить сосредоточиваться. И, само собой, какие-то технические вещи тоже можно показать.
Для этого важен живой учитель или можно все познать из книг?
— По моему мнению, все происходит больше через людей, а не через книги. Не то чтобы как в рыцарстве: тебя должен рукоположить какой-то великий поэт, но в определенный момент человек должен появиться. И желательно, чтобы это был не просто дядя, который ведет семинары. Должен появиться человек, которого вы сами считаете поэтом, учителем. Это часть духовного пути каждого художника.
Когда вы сами пришли к поэзии?
— Это случилось довольно поздно. В детстве мне не очень нравились стихи. Конечно, я пытался их читать, но меня начинало укачивать: я не воспринимал написанное и не мог поверить, что автор говорит о своих переживаниях всерьез.
По-настоящему поэзию для меня открыл Сергей Юрский. Когда мне было лет четырнадцать, я услышал, как он читает «Евгения Онегина» в Ленинской библиотеке. (Тогда проводились вечера чтецов, в которых участвовали гениальные артисты). В первый раз Пушкин открылся мне благодаря Юрскому. А дальше произошла мистическая история с участием Мандельштама, но я ее рассказывал уже много раз.
Мы не слышали, расскажите.
— Дело в том, что в пять лет у меня возникла непонятная мечта: я хотел иметь вещь или существо, которое было бы моим, но обладало своей волей. Кошка, собака, домашние животные — не подходили, потому что они были слишком самостоятельными. Игрушки тоже не годились, воли у них не было.
Однажды к нам в дом принесли самиздатовскую книжку со стихами Мандельштама. Там я прочитал два внешне непохожих друг на друга стихотворения. Одно «Невыразимая печаль открыла два огромных глаза», а второе — «Я на лестнице черной живу, и в висок…». И вдруг понял, что моя детская мечта сбывается. Я буквально сквозь буквы попал в эти стихи, которые показались мне чем-то вроде летательного аппарата, принадлежащего тебе, но обладающего своей волей.
Дальше я начал пытаться сделать свой такой аппарат. Мне было лет пятнадцать.
Помните свои первые поэтические опыты?
— Стараюсь вытеснить эту память — первые мои стихи были чудовищно плохи. То, что я слышал внутри себя, было совсем непохоже на то рвотное, что появлялось на бумаге. Первое удачное стихотворение я написал, когда мне было двадцать два года. Стихи были несовершенны, но в них была жизнь.
Незадолго до этого я познакомился с одним из моих учителей Аркадием Штейнбергом. Удивительный человек: фронтовик, прошедший два сталинских лагеря… Помимо всего прочего у него был уникальный дар дружбы. Это правда: у нас была разница с ним в пятьдесят три года, но я могу назвать его своим другом. Периодически я приходил к нему домой и читал стихи. Он был добрый и честный, говорил что-то ободряющее, но без особенного энтузиазма. Но когда я прочел это стихотворение, он вдруг подпрыгнул и закричал на весь дом: «Наташа, Наташа!» Прибежала его жена, может быть, она думала, что кто-то упал и надо помочь… Но он попросил меня прочитать ей. А потом еще кому-то.
Стихотворение — это еще и музыка, задача поэта — объединить звук и зрение
Однажды вы сказали, что видите стихи живьем.
— Это реальная история, впервые она произошла в Измайлово. Я шел возле дома и увидел мальчика. Он разглядывал что-то в траве, а над ним был столб воздуха, в котором находилось стихотворение, невербально, конечно, не буквами, а целиком!
Дело в том, что я воспринимаю стихи как некие кубы света, в которых что-то происходит. Важно разглядеть, что там тебе постучалось, поэтому первые дни стихотворение творится в голове. Запись — это этап, близкий к финалу работы. Нужно, как художник, расставить в кубе света слова так, чтобы было похоже на увиденное…
То, что вы жонглер, многие знают, но кажется, что вы еще и художник. У вас очень визуальные стихи.
— Нет, я уже давно не рисую. В детстве любил рисовать, почему-то именно березы. Мне нравилось, казалось, что получается похоже. Визуальность для меня очень важна. Причем раньше я не очень хорошо слышал, и зрение для меня было важнее слуха. Но потом я понял, что стихотворение — это еще и музыка, и что вообще задача поэта — объединить звук и зрение.
Куда смотреть, чтобы увидеть стихотворение?
— В каждом стихотворении важен первоначальный импульс. Фету принадлежит фраза, что жизнь печальна, а искусство радостно. Это действительно так. Жизнь почти всегда трагична, но занятие искусством — очень счастливое дело. Поэтому важна фетовская идея восторга и желания им поделиться. Когда Пастернак говорит, что поэт должен привлечь к себе любовь пространства, — он говорит об этом тоже.
А еще можно вспомнить формулу Мандельштама. Он говорил, что стихотворение — это письмо в бутылке, кто выловит, тот и читатель. Я с этим не спорю, но для меня стихотворение — это письмо самому себе. Поэтому важно внимательно вглядываться в куб света, чтобы понять, какое послание тебе прислало мироздание.
Однажды на занятии вы дали совет одной начинающей поэтессе. Посоветовали начать стихотворение с воспоминания.
— Я заметил, что стихотворение, которое начинается с воспоминания, скорее всего, получится и будет интересно. Может быть, это потому, что оно уже присутствует в пространстве и хочет быть написанным.
Как понять, получилось стихотворение или нет?
— Конечно, всегда можно спросить у того, кого мы уважаем. Но есть подозрение, что все равно оценка не будет вполне убедительной и удовлетворительной для автора. Поэтому критерий подлинности должен возникнуть у нас самих.
Расскажу про свой опыт. Когда я написал свое первое хорошее стихотворение, то почувствовал, что слова не умещаются на двумерном листе. Им как будто нужно иное измерение. Этот опыт до сих пор — главный критерий для меня. Но я не утверждаю, что правило универсальное. У вас должен появиться свой критерий. Странный, необычный, не связанный с одобрением или неодобрением. Что-то внутри, о чем Пушкин говорил: доволен ли взыскательный художник?
В таком случае, что для вас идеальное стихотворение?
— Сейчас даже внутри одних и тех же творческих групп нет никакой внятности. И сам я тоже не могу ответить на этот вопрос, но люблю формулировку Кандинского. В любом произведении искусства должны быть три вещи. Это Личность автора, это Время, в котором мы живем, и то, что больше времени и человека. Некая Потустороннесть.
Стиховорения Дмитрия Веденяпина
* * *
В траве, в костре июня, у торца
Шестнадцатиэтажного дворца,
Споткнувшись о натянутое время,
В зеленом круглом мире, где пришлось-
Приходится-придется, глядя сквозь
Танцующую солнечную темень
Туда, где только музыка, без слов,
И мелкий дождь, как стрелки без часов,
Среди стволов стрекочет наудачу
(В душе у грибника то вскрик, то всхлип:
Нет, гриб — нет, лист — нет, гриб — нет, лист — нет, гриб),
За полчаса до выезда на дачу —
Все собрано, но ты еще в Москве —
Над мальчиком — что тот грибник — к траве
Склонившимся над смятой пачкой «Dunhill»
И собственным беспамятством, в аду,
В Москве и в опечатанном саду
Стоит стихотворение, как ангел.
2001
Примечание редактора: именно это стихотворение наш собеседник, по собственному признанию, увидел целиком в виде потока света.
Детство
Шагнуть в окно, свалиться со стола,
Открыть сервант и своровать лекарство,
И понимать, что даже пастила
В сто раз важней любого государства.
Любовь и смерть пока ещё одно,
Конец ещё не потерял начало,
И умереть не страшно — всё равно,
Что с головой залезть под одеяло.
Примечание редактора: это стихотворение то самое — первое хорошее стихотворение, о котором говорил Дмитрий Юрьевич
* * *
Мама под снегом ведет ненормальную дочь.
Это нормально; земля обрастает сугробами;
Дом вверх ногами висит в опрокинутом небе —
Кто-то расчистил каток; сны, мешаясь со злобами —
Любит-не любит? — положены всякому дневи;
Случай гадает, не зная: помочь-не помочь?
Голос бормочет: «Заря новой жизни», «побег
В царство свободы», «мужайтесь», «да будут отложены
Все попеченья житейские», «верьте», «терпите»…
Время стоит у окна и в слезах, завороженно
(Каждый нежданно-негаданно в центре событий
Собственной жизни, как минимум) смотрит на снег.
Angelica sylvestris
Я падаю, как падают во сне —
Стеклянный гул, железная дорога —
В темно-зеленом воздухе к луне,
У входа в лес разбившейся на много
Седых, как лунь, молочных лун, седым,
Нанизанным на столбики тумана
Июльским днем — как будто слишком рано
Зажгли фонарь, и свет похож на дым
И луноликих ангелов, когда
Они плывут вдоль рельс в режиме чуда —
Откуда ты важнее, чем куда,
Пока куда важнее, чем откуда —
Белея на границе темноты;
Вагоны делят пустоту на слоги:
Ты-то-во-что ты был влюблен в дороге,
Ты-там-где-те кого не предал ты.
1999