В детстве Наташа часто донимала бабушку с вопросами о смерти. Как-то раз поинтересовалась, когда она умрёт.
— Дай только в первый класс тебя отвести, внучка.
Бабушка не обижалась — ведь она застала блокаду, помнила, как в парадной из квартир несло мертвечиной. Она работала в ленинградской филармонии, после войны вышла замуж, переехала с мужем и дочерью на юг, преподавала фортепиано. В городе было две школы, трикотажная фабрика, химкомбинат, неподалёку с которым — дом культуры и театр.
Муж её бросил — поехал в командировку бурить газовые скважины и не вернулся. Жила она с дочерью, та — взрослела, окончила школу и ПТУ, встретила инженера… В общем, родилась Наташа.
В конце 80-х, когда ещё вульгарно дымил комбинат, в город приехала ленинградская театральная труппа. Был какой-то праздник, на котором Наташа читала стихотворение. Бабушка сидела в первом ряду возле начальства, что-то шептала мужчине с белой бородкой. Наташа, видимо, читала хорошо — ей щедро аплодировали. После выступления она стояла в зале, глядя на пустую сцену. Зрители расходились.
— Наташ, подойди сюда. Ну, Ната-аш! — звала бабушка.
Рядом с ней был тот бородатый мужчина — как потом выяснилось, известный театральный режиссёр и преподаватель. Наташа делала вид, что не слышит бабушку. Знакомство с режиссёром не состоялось.
Разговаривать с незнакомыми людьми Наташа очень стеснялась. Смелость приходила на сцене — как включался этот механизм, она не понимала.
— Наташеньке надо заниматься, есть данные, — говорила бабушка маме вечером, — Ой, но характер её… Погубит она свой талант.
Какой ещё талант? Да и откуда ему было взяться? Наташа росла обычным ребёнком — собирала наклейки, играла в резинки и ловы. Дружила с Мариэттой — соседкой по этажу. Дедушка Мариэтты был Героем Социалистического труда, когда-то строил атомные станции. Мариэтта была шумной, хулиганистой, талантами не отличалась — что не позволяло Наташе выделяться на её фоне, тем более в лучшую сторону. У Мариэтты была дурная репутация — заколола ежа, разбила окно, чуть не выбила глаз соседскому мальчишке, — может, это и возбуждало Наташу. Когда звонила в квартиру Мариэтты — потела от волнения. Дверь открывал кто-то из взрослых — и Наташа не находила сил выговорить «Здрасьте». Получалось скомканное:
— Дрсть!
Бабушка дожила до Наташиного первого класса. В октябре легла на обследование в кардиологию, вышла из палаты в коридор, но тут же опустилась в кресло и умерла. Инфаркт.
В школе Наташа сидела на предпоследней парте, хмурилась.
В конце шестого класса задали сочинение на свободную тему. Она написала о том, как и где хотела бы умереть.
«…когда-нибудь мой труп найдут на испанском побережье. Я умру в один миг от остановки сердца. В сумочке не будет паспорта, чеков, билетов — только короткая записка на французском. Это собьёт с толку сыщиков, и никто никогда не узнает моего настоящего имени и страны, из которой я приехала. Меня похоронят на кладбище приюта при монастыре ближайшего городка, на могиле установят деревянный крест, повесят белую овальную табличку с надписью: «Неизвестная сеньорита, дата смерти:__.__».
Сочинение было стилистически безукоризненным, но учительница литературы Вера Борисовна к такому выпендрёжу оказалась не готовой. В школу деликатно вызывали маму. С Наташей беседовали завуч по воспитательной работе и школьный психолог — опасения не подтвердились. Вера Борисовна была вынуждена поставить пятёрку — правда, на итоговом уроке, когда зачитывали отрывки лучших работ, Наташин текст обошли.
— Не успеваем. В другой раз, Наташенька, — говорила Вера Борисовна. — А вообще, вам надо писать.
Наташа рано заинтересовалась Чеховым и Станиславским, пьесы Булгакова воспроизводила в ролях — правда, только дома. Поступать в театральное не хотела, боялась. Да и зачем? Вон, старшая сестра Мариэтты работает в киоске — туда привозят куклы «Барби» и жвачки с фантиками. В то время работать в киоске или в подвальном магазинчике считалось верхом жизненного пути.
Из всех ненужностей Наташа умудрялась выбрать самую ненужную ненужность.
Вслед за Мариэттой пошла в кружок психологии, заплела дреды, завела сомнительные связи. Однако, именно там у Наташи начал прорезаться голос — она много и без умолку говорила, цитировала «Мастера и Маргариту», у неё неплохо получалось играть на гитаре и петь, кто-нибудь аккомпанировал бубном. Наташа стала душой компании — что злило Мариэтту.
— Ты, слышь, не умничай, бля, — говорила ей подруга.
Они ездили на вылазки в горы. Курили траву. В одном из походов у Наташи произошёл первый интимный опыт с неким тридцатилетним Константином. Утром, возвращаясь домой в электричке, она зарыдала.
— Да ладно тебе, не реви, — тыкала в ребро Мариэтта. — Вот, закинься.
И протянула бело-красную капсулу.
Домашняя дерзость вошла в норму. Наташа не здоровалась и не прощалась. Называла мать на французский манер: «Мамáн». С отцом даже из-за мелкого замечания могла не разговаривать месяцами. Школу прогуливала.
— Что же вы так?! Ай-ай… У вас такие хорошие сочинения были, — говорила Вера Борисовна, встречая её в фойе.
В одиннадцатом классе Мариэтту положили на лечение в наркодиспансер. Пути девочек разошлись, родители Наташи радостно выдохнули.
***
Было начало нулевых, когда умер отец. Наташа наугад пошла в техникум лёгкой промышленности — там вечный недобор. На первом курсе она узнала, что платья местной фабрики «Лепесток» в столице расходятся в двадцатикратной цене.
— Маман, надо мне в Москву валить, тут сидеть нечего.
Продали гараж и дачу. Наташа перевелась в столицу и закончила экономический факультет. Снимала комнату в коммуналке. Устроилась декоратором на фирму по развозке цветов, работала в паре с водителем Петром. Пётр был разведён, начитан и всегда стильно подстрижен. Он внимательно слушал, а она — говорила, говорила… Вспыхнула страсть, которая, впрочем, бурлила только внутри их служебной машины — к себе в коммуналку она его не звала, а он жил с родителями.
— Мужчина тебе нужен порядочный и серьёзный, Наташенька, — напутствовала мать по телефону.
— Ой, маман, вот давай не будем. Ладно?
***
Потом Пётр уехал в Тюмень возить какого-то бизнесмена. Говорил, что любит. Иногда звонил.
Наташа сменила развозку цветов на продажу спортивного оборудования, очутилась в тесном кабинете с тремя менеджерами: Олей, Вадимом Борисовичем и Михаилом.
Здесь опять проснулся её голос — вскоре они знали о Наташе всё.
— Вам книги надо писать, — замечал Михаил.
— Замуж вам пора, — вставлял Вадим Борисович.
— Ой, был бы кто нормальный, — отнекивалась Наташа.
Наташа ощущала потребность в жертве — первые полгода ей была Оля. Столы Оли и Наташи упирались лицом к лицу, разделяя окно, — бóльшая его часть досталась Наташе. Она снимала кеды и вытягивала ноги — часто задевая пальцами Олины колготки.
— Олюнчик, прости-прости.
Голос Наташи с возрастом становился низким, а она — всё более бестактной. Однажды в кафетерии Наташа встала в очереди за Олей.
— Ольчик, говорят, ты села на какую-то диету? А давай-ка вместе худеть!
Кто-то хихикнул. Оля чуть не уронила спаржу. Худеть Наташе было некуда — метр восемьдесят, бледная и черноволосая, она сверкала зеленью вен на костлявых руках.
Наташа приходила не раньше одиннадцати — всегда задевая Олин зонт, стоявший при входе. Оля приезжала рано — нет, она не была жаворонком, просто боялась остаться без парковочного места. Пользуясь безлюдностью офиса, быстро созванивалась с поставщиками, уточняла наличие товаров, формировала заказы.
— Олюш, ты уже? — удивлялась ей вслед Наташа.
Оля стала рассеянной — то вместо колы купит банку пива, откроет и сядет за руль, то вместо скомканного чека бросит в урну ключи от машины. Один раз пришлось подключать руководство холдинга, чтоб вернуть силовой тренажёр для ягодичных и бедренных мышц, по ошибке отправленный Олей в дом престарелых, — туда должен был уйти комплект для йоги и лечебной физкультуры. Вадим Борисович не совсем удачно пошутил — дескать, Оле с её-то опытом в продажах непростительно и вообще…
— Заткнись, Вадик! — вдруг завопила Наташа. — Олюша беременна! И не вздумай что-то такое говорить про неё. При мне.
Вадим Борисович покраснел.
Так и не узнали, кто станет отцом, — Оля была скрытной.
***
Наташа отвечала за финансовый план. Раз в неделю согласовывала данные о прибыли, раз в месяц — составляла отчёты. В остальное время покупала астрологические журналы, пыталась гадать на руках. Экспериментировала на Вадиме Борисовиче — после ухода Оли в декрет роль жертвы перешла к нему. Однажды Наташа предсказала Вадиму Борисовичу романтическое приключение.
— Ну вы скажете, Наташа! — смеялся он.
Но на всякий случай обновил гардероб, туалетную воду, окультурил брови.
Примерно раз в две недели наступал день Наташиных желаний — тогда голос её гремел на весь этаж.
— Сейчас надо думать в сторону айти! — жаловалась она, сгорбившись перед монитором. — Уеду на Гоа, буду удалённо работать. Только освою джава-скрипт.
Затем переключилась на вакансии в иностранных нефтяных компаниях.
— И в чём же ты там видишь своё применение? — ёрничал Вадим Борисович.
— Да в чём угодно. Хоть еду разносить, — парировала Наташа. — Платят там некисло, живёшь на платформе буровой. Авось и мужчину встречу годного.
Потом у Наташи случился роман с коллегой по офису Игорем, и мысли об эмиграции отпустили.
Рабочий стол Игоря убивал стерильностью — ни пылинки между клавишами, вылизанный монитор, симметрично лежащие блокнот и острый карандаш. Стена за Наташиным креслом была увешана календарями, открытками, вырезками из журналов, со стола не сходили засаленные еженедельники, стопки бумаг, груда египетских пирамид. На кресле с прошлой зимы висел шарф. Возле Наташи почему-то собиралась пыль. Даже корзина для бумаг была чище, чем её кофейный стакан.
Игорь был ниже Наташи на две ладони и младше на четыре года; он изо всех сил тянулся ввысь — носил плащи, длинные парки и кардиганы, подбирал обувь с высокими подошвами. Игорь копил на виниры, но во всём остальном, кроме себя, расточительным не был. Дома он пытал Наташу чистотой, ровно сложенными на тумбочке часами, эспандером и нетронутым томиком Камю.
Игорь разговаривал редко, да и то — по делу.
— Пиццу заказала? Ок.
— Надо, чтоб здесь было сухо.
И тому подобное.
— Чудовище. Приходит домой и пальцем по комоду, а там пыль, — разоткровенничавшись в кабинете, сетовала Наташа.
Её размышлизмы Игорь, правда, слушал внимательно, кивал. Выждав паузу, вносил сухие, пусть и неуместные, но дополнения. Он не был для неё идеальным, но в то время Наташе очень хотелось замуж. Игорю же было не до женитьбы — ничего, кроме диджейской аппаратуры и спортзала, его не беспокоило. Разошлись они по велению его мамы — Жанетты Валерьевны, та любила семейные застолья, длинные тосты, внимание, задушевные беседы. Она носила золотые коронки и не улыбалась, только когда считала деньги. Угрюмая и не совсем свежая кандидатка в невестки пришлась ей не по нраву. При упоминании мамы Игоря Наташа кривилась.
— Готовить она не умеет, вот что. А Валерьевна для Игорёши хочет жену с руками из нужного места, — предполагал Вадим Борисович, открывая лоток с гречкой.
Кулинарные способности за Наташей не водились — она ходила на обеды в кафе или суши, иногда перебивалась чипсами, часто брала холодный сэндвич из автомата. Но мысль вырвать Игоря из лап мамочки не отступала. И со временем отношение к Игорю Наташа смягчила — убралась на столе, вымыла стакан. Когда Игорь заходил по какому-то вопросу, подскакивала.
— Ой, Игорёк, ты мне не поможешь?
— Здравствуй, Наташа. Конечно, — отвечал он, улыбаясь новыми зубами.
Игорь был вежлив, не более. Тогда Наташа заговорила о каком-то итальянце — вроде даже собиралась к нему лететь — но Игорь не ловил и эти сигналы.
Наташа разнервничалась и ночью её забрала скорая. Обнаружили гастрит. Она лежала на кушетке, скользкий датчик интимно ездил по её животу. Женщина-врач с отвратительной полоской усов под носом садистски молчала, изредка выдавая:
— Глубокий вдох и держим, — и бормотала: — О, вот-вот.
— Что-о? Что там?
— Потом, потом…
Наташе выписали груду медикаментов. Теперь она питалась по режиму — и об этом знали все.
— Хоть застрелись! — рыдала она. — Не жизнь – мученье сплошное. Видите ли, минимум раз в сутки нужно есть горячее. А мне разогревать в лом!
И лезла в сумочку за лекарствами.
Она увлеклась какими-то группами в Инстаграме, где барышни говорили о счастье. Рассуждала, как все бесцельно проживают жизнь. Записывала сториз с благодарностями. Приставала к коллегам.
Вадим Борисович отмахивался:
— Да ну тебя, Наташ, с твоими гороскопами!
Тогда она обращалась к Михаилу, называя его Мишелем.
— Мишель, а вот для тебя какой смысл работы в компании?
Михаил-Мишель что-то бубнил о том, что ему интересно быть вовлечённым в большой бизнес-процесс.
— И всё? Ты не думал, что могло сложиться иначе? Если б ты не устроился на эту должность? Или, например, куда-нибудь уехал, а?
Ещё пару месяцев Наташа встречала их вопросами вроде: «Из чего состоит личность?», «Сколько времени в день ты уделяешь себе?», «Самый большой страх детства?»
Вадим Борисович приловчился сразу убегать по делам. Мишель давал невнятные ответы.
— И да, и нет, — чаще всего говорил он.
***
Как-то раз Наташа съездила домой, перечитала «Жизнь господина де Мольера». Старенькая мать уже ничему не удивлялась.
— Наташик, может, найдётся какой-то приличный мужчина? Пусть он будет намного старше. Вон, даже Мариэтта вышла замуж за Жорку из второго микрорайона.
Вернувшись в офис, Наташа сменила тему счастья и заговорила о сцене.
— В театр пойду, меня возьмут, у меня дар.
Вадим Борисович хмыкнул. Мишель одобрительно кивнул.
На выходных, обняв телефон, она читала условия приёма в театральную студию импровизаций. Что-то разворачивалось в груди — что-то, напоминающее скомканный, давно забытый лист бумаги. Приёмная комиссия школы-студии требовала рассказать историю из жизни, анекдот, спеть и станцевать.
В первом ряду сидело человек десять, посередине выделялся усатый режиссёр с мешками под глазами. Время от времени он кашлял, доставал термос и подливал чай в походную кружку. Снова кашлял. Снова подливал.
— Следующий.
Перед Наташей выступал парень в жилетке. Из зала доносились смешки.
— Хорошо, принят. Дальше. Нет желающих?
По пути на сцену Наташа ощутила, что очень сутулится. Не знала, куда деть руки. Скрестить? Нет, так сразу поймут, что замкнута или ещё что…
— Кхэ-кхэ, слушаем.
Руки болтались. Смешная история из жизни получилась не очень смешной — Наташа много экала и нукала, часто вздыхала и глотала слюну. Зал снисходительно кивал. Анекдот вышел так себе — режиссёр безразлично собрал губы в улыбку, откашлялся и долил себе чаю. Танцевать и петь она не решилась. Усатый посоветовался с кем-то из присутствующих, затем обратился к ней:
— Вот что, Наталья. Вы бы хорошенько подумали, зачем вам вообще театр импровизаций. Скажем так, кхм, до зимы, окей? И в феврале будут повторные пробы, приходите.
***
Из Тюмени вернулся Пётр. Теперь он возил директора какого-то департамента. Пересел на солидный джип. Купил квартиру. Слегка поправился, похорошел.
— Ты будешь слушать меня? — спрашивала Наташа.
— Я готов слушать тебя всю оставшуюся жизнь, — обещал он.
Вроде бы всё налаживалось, и смысл искать себя пропал. Наташа стала молчаливой, спокойной, даже сонной. Прекратила разговоры о сцене. На работу являлась вовремя — часто раньше, чем надо.
Голос затихал. Лист в груди смялся.
С Петром Наташа обрела покой.
***
А через два года её не стало.
Последние месяцы Наташа пробыла в баварской клинике, куда помог устроить начальник Петра. Время тянулось мучительно долго — она умирала, до конца не понимая всю неизбежность происходящего.
— У нас бывали стадии похуже, но люди выкарабкивались. Не всё потеряно, — утешала симпатичная белокурая фрау — врач-онколог со сложно произносимой фамилией.
У Наташи выпали волосы. Пропал аппетит. И только за несколько недель до смерти вдруг стало легче — она даже замечталась.
— Ой, вернусь, и надо оконным бизнесом заняться, — говорила Наташа маме по телефону. — Немцы в этом плане такие крутые! Я уже много бизнес-идей подсмотрела. И где я была раньше?
И ещё:
— Как приятно было бы состариться…
Солнечный свет раздражал, она перестала различать предметы, ослепла. Во сне отказали почки.
— Эх, дождалась я тебя, несносная внучка. Ну, пойдём, — говорил знакомый голос.
Наташу удалось ненадолго вернуть к жизни — она очнулась в реанимации и сказала лишь одно слово: «Зачем?..»
Рецензия писателя Марии Кузнецовой:
«Потрясающая история Наташиной жизни, а какой правдивый и ужасный финал. Честно скажу: читала — улыбалась немножко — и вдруг меня как под дых ударили и я почувствовала, что сейчас заплачу и мне трудно сдержать слезы. При том, что не так уж мне нравится Наташа. Этот финал — какая-то адская, безжалостная правда жизни.
И весь рассказ в целом абсолютно гармоничный — и было так интересно смотреть, как он у автора развивается, порой «из какого сора», как разрозненные фрагменты собираются в стройное и мощное целое. Показать кому-нибудь и сказать, что Петрушевская написала — все поверят. Это не значит, что автор похоже на неё написал. Автор написал на её уровне и уровне таких, как она. Это профессиональный рассказ.
Единственное, для женщины, имевшей литературные способности и написавшей такое письмо о своей будущей смерти, Наташа немножко вульгарновато, по-моему, местами разговаривает. Ничего не советую — просто стоит над этим подумать.
«Из всех ненужностей Наташа умудрялась выбрать самую ненужную ненужность», — это жемчужина!»