Х

Хивинский платок

Время на прочтение: 3 мин.

Меня зовут Улугбек. Что означает — «властитель», «господин». Отец назвал меня так, желая наделить судьбой великого, сильного бека. Мне двадцать два, и я все еще не оправдал его ожиданий. Два года назад мать сказала: «Пора!» — и отправила в Москву к старшему брату. Я должен был работать и зарабатывать.

Когда рейс Ургенч — Москва прибыл в Домодедово, я взвалил на себя тяжелую черную сумку, сел в Аэроэкспресс и поехал в город. Брат четко расписал мне маршрут, сам встретить не смог, работал. Я ехал, глядя в окно, изредка поглядывая на людей, они были одеты по-другому, а я почему-то стыдился себя. Хотя мама дала мне лучшие одежды и отец с утра начистил ботинки. Я задвинул ноги назад, под скамью, чтобы не было видно ослепительного блеска старых папиных ботинок. Все было новым, чужим и пахло иначе. Я знал, что меня ждет новая жизнь, но не знал — какая. Знал только, что жизнь точно поменяется. И я, наверное, тоже.

Когда сел в метро, сверяясь с инструкциями брата, подошел к схеме, первое, что увидел, был — паук. Большой, огромный паук с тугим коричневым телом и множеством разноцветных щупалец. Я растерялся, пытаясь отыскать нужный мне цвет. Почудилось, что щупальца двигаются, извиваясь угрожающе. Я испугался на мгновение, замер перед этой картой, а женщина, что сидела, вдруг резко толкнула меня в живот и закричала, что «понаехали, житья от них нет, одни чурки кругом». Я страшно испугался, сказал «прости, ханум» и отошел назад.

Когда наконец вышел на нужной мне станции, увидел торговый центр, рядом было много наших, которые торговали шаурмой, сигаретами, кукурузой — мне стало спокойнее. Значит — можно жить.

Теперь я — курьер. Это хорошая, нужная работа. Я езжу на велосипеде с большим ящиком за спиной, в зеленой форменной одежде. Целый день доставляю еду.

Я катался по городу, рассматривая дома и людей, привыкал понемногу. В какой-то момент понял, что город не замечает меня. Он не был жесток. Он был — равнодушен. Я пытался освоить пространство. Чтобы оно стало моим. Я — взаправдашний, я — всамделишный, я — настоящий. Так твердил себе, накручивая педали.

Думал о доме. О том, как просыпается сестренка, как мать накрывает на стол — от этих мыслей становилось теплее и легче. Запахи пустыни вспоминал. Отца видел. Как стоит на ветру, завернувшись в стеганый темно-синий халат и, улыбаясь, предлагает туристам свой товар. А сестренка крутится рядом, прикладывает смуглыми пальчиками серьги пожилым японкам. И беззастенчиво счастливо врет: «Вам так идет!» А они — верят. Или — делают вид, что верят. И покупают эти копеечные сережки.

Цвет города — серый. Здесь все стараются одеваться в темное, чтобы не выделяться, не стать ярким пятном в повседневности. И привычные для меня пестрые, яркие, веселые одежды — не приняты, они выдают простоту и слабость, открытость и доступность миру.

А отец все накидывает платки на плечи. Женщины смеются счастливо, кутаясь в теплый хлопок. Отец улыбается, дарит им защиту. От холода, ветра, взглядов. Они на каком-то животном уровне чувствуют это. Заворачиваются и уже — не могут снять, так эта теплота завораживает.

Платки разлетаются по свету, как птицы.

Я ездил по улицам, которые превратились теперь для меня в одну бесконечную дорогу. И уже не понимал, кто я. Что я теперь такое? Что стало со мною прежним? Заднее колесо время от времени вихляло «восьмеркой», и по вечерам я в очередной раз подтягивал спицы. Вспоминал небо с плывущими облаками, легкие невесомые шары саксаула, чувствовал запах верблюда и думал: зачем я? Мне казалось, что я — не существую, что это Аллах просто видит меня во сне.

Иногда мы с братом ходили в мечеть. Голос имама рождался из воздуха, уходил в вечность. Бесконечная вязь звуков, отражающихся от неба. Люди погружались в молчание, и оно становилось общим, словно единая душа. Мягкое окатывание букв, неожиданная точка в конце, как обрыв. Плавное качание в звуках, купание в гласных. Одурманивание, окутывание, погружение. Такое же бесконечное, как пустыня.

После молитвы все выходят, будто умытые, чистые, словно прозрачные. И краски ослепляют, синева неба, мерцание солнца в окнах — видишь эту красоту и понимаешь мудрость Аллаха. Милость даровавшего узреть этот мир.

Я смотрю в лицо пустыне, она больно гладит меня брошенной горстью песчинок. Знаю, что когда меня не будет — растворюсь здесь, в этом безмолвии и тишине. Исчезну в мягком текучем песке, чтобы потом караван верблюдов тяжело ступал по мне, канувшему в вечности песка и времени.

Я вдруг вспомнил, как отец приносил мне черепашку из пустыни. Я гладил шершавый панцирь, так гармонично поделенный на сегменты, брал краски и раскрашивал скучную поверхность в яркие веселые цвета. Она становилась таким маленьким кусочком радости, когда медленно ползала по двору. Совсем как разноцветные хивинские платки.

А потом я умер. Меня сбила машина. Не удержался на повороте. Колесо все-таки подвело.

Мама подошла ко мне, сняла с головы платок, молча накрыла мое лицо. И я снова увидел разноцветное небо родной Хивы, почувствовал запах пустыни и засмеялся.

Метки