Йорфе либо ненавидели до обожания, либо любили до отвращения. Внимание публики Йорфе поглощал безразлично, как черная дыра пожирает галактики. Но все, кто хотя бы раз слышал его музыку, как наркоманы посвящали свои жизни поиску новой дозы Йорфе. Всё его тело было подчинено инструменту, словно музыкант не родился, а был собран кем-то специально как дополнение к скрипке.
Когда Йорфе было четыре года, его отправили учиться музыке. Учитель, похожий на гигантскую черную цаплю, внимательно следил за мальчиком и жестоко наказывал за каждую ошибку. Его жизнь была прикована к нотному стану. Отсутствие обычных детских забав и друзей сделало его равнодушным к чувствам других. Люди были для него назойливым роем мух, вечно кружащимся вокруг. Став старше, он осознал свою власть. Ради того, чтобы Йорфе сыграл для них, люди были готовы на всё — убивать, предавать, унижать. С интересом ученого, созерцающего мучительную смерть бабочки, Йорфе ставил эксперименты над всеми, кто оказывался в поле его зрения. Но со временем это наскучило ему. Он чувствовал свое исключительное превосходство и на этой вершине остро ощущал одиночество. Постоянно гастролируя по миру, он искал кого-нибудь равного, с кем он мог бы разделить свой трон.
Концерт в Палаццо Примавера был назначен на пятницу. Хрустальные гроздья люстр свешивались c потолка из рук нарисованных крылатых младенцев. Белоснежные мраморные девы с тяжелыми золотыми подсвечниками жались к стенам, уступая место публике. Когда смычок Йорфе опустился на струны, все открыли рты, словно птенцы, и жадно глотали каждый звук, чтобы утолить свой голод. Пока оркестр исполнял свою партию, Йорфе поднял глаза и замер — среди однообразной серой массы людей, прямо напротив него, в конце зала стоял мужчина в черном костюме. Его бледное лицо показалось Йорфе знакомым, он пытался разглядеть, но мужчина был слишком далеко, Йорфе сделал шаг вперед, ему показалось, что мужчина тоже двинулся к нему навстречу, Йорфе чуть наклонился в сторону, боясь потерять мужчину из виду и тут осознал, что оркестр молчит. Йорфе впервые в жизни пропустил своё вступление. Он быстро взял себя в руки и заиграл, а когда снова взглянул в конец зала, уже не смог найти того лица в толпе.
Гондольер помог Йорфе сесть в лодку, и они беззвучно заскользили по узким каналам к отелю, где остановился музыкант.
— Как прошел концерт, синьор?
— Я видел одного человека, а потом он исчез, словно его и не было.
— Такое часто бывает в Венеции. Много тайных ходов скрыты за зеркалами.
В своем номере Йорфе никак не мог уснуть, он думал о том мужчине, а память, опьяненная бессонницей, дорисовывала видéние, превращая его в прекрасный образ и влюбляя в себя музыканта. Он вскочил с кровати и чертил что-то, пока крики чаек не начали разгонять густую ночную тьму, душившую Венецию.
На Мурано Йорфе ходил из одной мастерской в другую, показывал листок с набросанной им схемой. Стеклодувы пожимали плечами и отправляли к другим. Наконец, на самой окраине, на полузаброшенном стекольном заводе Тартаро, он нашел мастера Меркурио. Старик долго вглядывался в рисунок и сказал Йорфе прийти через девять дней.
В назначенное время Йорфе вошел в стеклодувный цех. В центре, среди почерневших железных столов, бочек с водой, вагонеток с разноцветным битым стеклом, на деревянном помосте стоял его заказ, укрытый большим отрезом шелка, белизна которого ослепляла на фоне копоти. Когда Меркурио сдернул покрывало и оно шелестя улеглось к ногам мужчин, сердце Йорфе забилось чаще, ему показалось, что он стоит перед невестой в церкви. На постаменте возвышалось гигантское зеркало, оправленное в золотую раму, украшенную резным плющом. Дремлющая гладь проснулась, отразила в лицо Йорфе солнечный луч, выскочивший из-за набежавших облаков, и музыкант задохнулся, как от первого поцелуя. Зеркало было необычным, его приготовили, как делали сотни лет назад для королей. Ртутно-серебряную амальгаму удерживал толстый слой свинцового хрусталя. В нем не было пошлой крикливости современных зеркал, только равнодушное, отравляющее благородство. Йорфе подошел ближе и стал вглядываться внутрь, как будто пытался разглядеть под стеклом душу зеркала. Он никак не мог решиться, но потом всё-таки поднял руку и приложил кончики пальцев к поверхности. Ему показалось, что изнутри, из самых глубин, кто-то так же протянул руку и амальгама всколыхнулась от касания, вздохнула и через мгновение снова успокоилась, вернувшись к бесстрастному отражению.
Йорфе поставил зеркало в своей спальне. Зеркало внимательно изучало Йорфе и повторяло за ним. Складывало перемешанные тессеры его личности в мозаику образа и хладнокровно вырезало хрустальным ножом ненужные детали. Темные пряди волос змеились по лбу и шее. Морщины вокруг глаз уже начали складываться в карту дорог. Зеркало придвинулось ближе, чтобы разглядеть цвет глаз, но в приглушенном свете так и не разобрало границу зрачка. Силой разжало губы, всё шире и шире, вгляделось в ровные зубы, решая про себя, оставить Йорфе улыбку или оскал.
Мысли Йорфе были заняты только зеркалом. Он никак не мог уловить, кто именно был с той стороны. Это отражение было ему знакомо, но оно было другим. Мужчина в зеркале вызывал у него страх, ненависть, но притягивал к себе всё больше и больше. Йорфе играл для зеркала на скрипке, разговаривал с ним, делился секретами.
Однажды зеркало раздело Йорфе. От сквозняка, коснувшегося обнаженной фигуры, музыкант поёжился, и по амальгаме пробежали мурашки. Он обнял себя, но зеркало опустило его руки вниз и долго впитывало в себя формы Йорфе. Бледность его тела была сложной, зеркало никак не могло подобрать нужного оттенка. Зато отчетливо прочитало созвездие Лиры среди разбросанной соломы линий на его ладонях. Йорфе смотрел в глаза зеркалу и всё больше узнавал в отражении исчезнувшего с концерта мужчину. Чем дольше они смотрели друг на друга, тем более красивым становился образ и тем больше тело Йорфе наполнялось блаженством. Йорфе шагнул к зеркалу и поцеловал его в губы. Они были ледяными, он согревал их дыханием и боялся, что отражение запретит ему, прикажет прекратить. Голова Йорфе кружилась, не успевая за бегом сердца, и он хотел, чтобы мужчина в зеркале разделил с ним наслаждение, но фигура в амальгаме была холодна и безразлична. Йорфе переполнял гнев оттого, что отражение бесстрастно принимало его, вместо того, чтобы благодарно радоваться такому вниманию великого музыканта. Он стал кричать на зеркало, обвинять его в бесчувственности и презрении. Но вместо того, чтобы смиренно признать свою вину, зеркало в ответ кричало бранные слова. Взбешенный Йорфе что есть силы ударил зеркало, и по стеклу потекла кровь, густая и блестящая, как ртуть. Йорфе не ожидал от себя такого и замер, испугавшись. Зеркало поднесло к губам руку и слизнуло кровь. Йорфе почувствовал солоноватый привкус во рту. Мужчина из зеркала с ненавистью смотрел на музыканта, его глаза чернели, лицо исказилось от ярости и стало приобретать звериные черты. Мужчина зарычал и яростно накинулся на Йорфе, зубами остервенело вырывал из него куски мяса, пока Йорфе не упал без чувств к его ногам на пол, липкий от крови.
Зеркало в последний раз посмотрело на Йорфе и закрыло глаза. Йорфе перешагнул границу и растворился в амальгаме, которая поглотила его, как старый пруд поглощает брошенный камень.