На место работы Адиса приезжал первым автобусом. Респектабельный курортный пригород Барселоны еще спал, пляжи были пустынны, мягкие волны свободно неслись к берегу. Он раздевался до трусов, заходил в прохладную воду. Тщательно натирал песком тело, бритую налысо голову, несколько раз нырял, ополаскиваясь. Приспускал трусы под водой, возил рукой, намывая промежность. Не спеша выходил на берег, под пляжным душем смывал соль.
Несколько часов спустя Адиса шел по нагретому песку в истертых сандалиях размеренными механическими шагами, уверенно огибая истомленные солнцем тела. Кофейная кожа на его лице блестела от пота. Капли стекали по вискам за уши, дальше на напряженную шею. Низкий упрямый лоб, широкий нос с порванной левой ноздрей, рытвины от оспы на впалых голых щеках и густой черный войлок короткой бородки сразу под нижней челюстью — особенность мужчин мандинка. Скопления красных сосудов на белках черных глаз делали взгляд угрожающим, диким. Адиса знал это, надвигал растрепанный козырек старой вылинявшей бейсболки почти к самому носу, чтобы не оттолкнуть покупателей. Солнцезащитные очки чернокожему нельзя — вид становился подозрительным, так он ничего не продаст. «Вода, кока-кола, пиво, красивые парео, полотенца дешево». Подвернутые снизу бежевые брюки и рубашка с длинным рукавом из дешевого хлопка. Набитый тряпками рюкзак за спиной, через шею перекинуты образцы разноцветной ткани. В каждой руке покачивались увесистые пластиковые коробы со льдом и напитками. Корпус тела клонился вперед, руки подрагивали от напряжения. «Вода, пиво… Покупаем, покупаем. Красивые парео, сеньора, полотенца для пляжа, дешево». Вот он присел на несколько минут в тени, глотнул воды из бутылки, кивнул бредущему навстречу Бакари и двинулся на новый круг по своему участку.
После семи вечера жара спадала. Набережная приморского городка заполнялась гуляющими парочками, семьями с детьми и собаками, бегунами, роллерами, велосипедистами. Бары и пляжные чирингито гудели музыкой и голосами, непрерывно бормочущие зазывалы размахивали глянцевыми картами меню. Запах гриля, алкогольных паров, пережаренного масла, пота, смешанного с парфюмом, сладкой ваты от цветастых тележек. По краям выложенного серой плиткой променада громоздились россыпи сумок и кроссовок с узнаваемыми логотипами, очки от солнца, развалы одежды и ярких тряпок. Адиса сидел на корточках возле своего товара, разглядывая толпу. Время от времени он подскакивал, растягивал губы в улыбке, привычно прятал воспаленные глаза под козырьком бейсболки. Бакари, наряженный в красную майку с надписью «adidas» и белые кроссовки, купленные у соседей, вертелся среди отдыхающих, улыбался во весь рот, нахваливая товар.
Торговцы начинали собираться домой после десяти вечера — последний автобус в Барселону уходил в одиннадцать. Адиса паковал полотенца и парео в целлофановые пакеты, потом укладывал в большие сумки на колесиках, сверху одной из них бережно разместил свою главную ценность, с которой никогда не расставался — туго набитую черную пластиковую папку, перетянутую тканевой резинкой. Вместе с Бакари они спрятали часть своих вещей под крышкой канализационного люка в крошечном парке возле набережной. Каждый месяц они платили аренду за крючок-ключ от этого люка. Внутри на металлической сетке стояли пластиковые коробы, запасы банок пива, бутылок воды, лимонада.
Уже совсем стемнело, когда Адиса затащил свою сумку в переднюю дверь автобуса, вежливо пропуская других пассажиров вперед, вставил картонную карту в терминал для оплаты. Бакари с двумя большими тюками на колесах двинулся к широкой средней двери и постучал по створкам, привлекая внимание водителя. Тот закрыл переднюю дверь за последним пассажиром, и автобус тронулся. Бакари колотил по закрытым дверям, вещи повалились на бок, Адиса кричал водителю:
— Сеньор, сеньор, подождите, откройте двери, человек не успел зайти.
Бакари уже бежал к передней двери, махал руками, опять стучал по железному корпусу. Какое-то время они с водителем неотрывно смотрели друг на друга. Автобус медленно разгонялся, набирал скорость. Красная майка Бакари выделялась ярким пятном в темноте пустой остановки. Кто-то из пассажиров неодобрительно качал головой, но вступаться никому не хотелось. Адиса все еще что-то объяснял водителю, показывая назад рукой. Пожилой мужчина цепко держался за руль, глядел перед собой. Поджатые губы, седые усы жесткой щеткой. Наверное, это был последний год его работы. И он уже представлял, как будет жить в своем доме с маленьким садом где-нибудь в горах на заработанную пенсию. Водитель, наконец, ответил, что у него расписание, и он не может дожидаться каждого, а потом сказал «иди, парень, сядь на место». Тут же позвонил Бакари, сыпал ругательствами, с явным удовольствием вырыкивая слово «расист». Немного поныл, что теперь тащиться с поклажей на электричку, добираться с пересадками, но велел ехать дальше без него — пусть хоть один из них выспится. Адиса прошел в конец салона, уселся возле своей сумки и уставился в темные окна. Автобус несся по едва освещенным улицам пригорода, устало постанывая. В оконных проемах, как в зеркалах, отражались кресла с синей обивкой, дремлющий мужчина в наушниках, женщина с девочкой… Адису почти не было видно. Темная одежда и кожа сливались с чернотой за окном. Он казался призраком среди этих людей.
Следующим утром Адиса привычно рано приехал на пляж в пригороде. Искупался, накрылся одним из своих парео и уселся лицом к морю на бетонный парапет набережной. До наплыва отдыхающих было еще часа три, не меньше. Он вытащил из набитой товаром сумки черную пластиковую папку. Достал оттуда кусок тонкой фанеры, зашкуренной по краям, осторожно погладил пальцами закрепленный на нем клейкой лентой незаконченный рисунок. Следом на голые шершавые колени улеглись набор пастельных мелков, баллончик фиксатора, палочки для растушевки, ластик. Мужчина выбрал из пачки несколько мелков и склонился над бумагой.
Незаметно одиночные зевающие пляжники сменились шумным человеческим ручейком. Вот уже звучала музыка, детский визг, взрывы хохота. В воздухе стоял синтетический кокосовый запах солнцезащитного крема. Пляж постепенно укрывался яркими зонтами и тентами. На набережной появились чернокожие парни с привычными сумками и тюками. Бакари отделился от приятелей, подошел к парапету и плюхнулся рядом с Адисой, стараясь не толкнуть друга локтем.
— Еще не поздно рисовать для той выставки в благотворительном центре.
— Нет. Я уже сказал.
— Почему, Адиса? Это же история про нас. Нарисуй много-много глаз в темноте, как в том грузовике, на котором мы ехали в Алжир. И меня в кузове с двумя пластиковыми бутылками в руках — из одной пьешь воду, в другую от воды избавляешься. А что, смешно получится! Хотя нет, они не поймут, что это за бутылки. Тогда нашу спортивную палатку в лесу в Танжере, в которой мы больше года жили, пока деньги на дорогу зарабатывали. Лучше сразу все палатки и развалюхи из картона и пластика, чтобы видно было, что там целый город беженцев. И обязательно повсюду банки от консервированных сардин. Сардины, сардины, мы их каждый день ели, до сих пор запах рыбы ненавижу. Или вот, портрет того смешного парня, Диавара, который замучил нас своей болтовней про то, как доберется в Барселону и будет играть в футбол. Ты его нарисуй на вокзале, где он милостыню просил или вещи за еду таскал. И напиши под картинкой «Дорога к мечте». Можно еще рисовать, как люди на железный забор в Сеуте лезли. Мужика того с разорванными о колючую проволоку руками помнишь? Прямо до локтей. Вот это получилась бы картина, я тебе скажу! Или опрокинутую волнами лодку возле испанского берега с пограничниками, а вокруг головы…
— Хватит. Это все и без меня показывают в новостях по телевизору или в газетах.
— Так рисуй про сейчас. Там же про то и просят — Европа глазами беженца. Нарисуй нашу квартиру, набитую двухъярусными кроватями и тюками с товаром. Вчерашнего водилу или ту дуру-медсестру, которая отказалась подходить к Хасану, когда мы его избитого, всего в крови, приволокли в госпиталь, а она кричала, что у нас всех обязательно СПИД…
— Я не рисую страдания, друг, я уже сказал.
— Выставка ведь. — Бакари пробормотал это как-то плаксиво, по-детски вытянув губы. — Это же шанс. Вдруг тебя заметят, ты ведь не забудешь меня тогда? Все равно рисуешь, все деньги на это тратишь. А эти твои картинки даже продать нельзя — окна, одни окна с занавесками. Почему окна, Адиса? Где ты видел эти занавески?
Адиса молчал. Потер мелком пастели кусок наждачной бумаги, наточив кончик, как показывал учитель в благотворительном центре, и продолжил рисовать. Тонкая деревянная рама окна приоткрыта, полоски света на белом узком подоконнике, скошенный солнечный прямоугольник на светло-желтой стене. На ее окрашенной поверхности трещинки, потертости — это старый дом, уютный, обжитой. Полупрозрачная кружевная занавеска подлетела вверх, надутая ветром из окна. Что там, за стеклом, не видно — блеклые пятна. Здесь, внутри комнаты, мирно, отчего-то радостно, все расцвечено мягким утренним солнцем. Мужчина улыбался, вырисовывая тонкий узор на ткани. В этой комнате, у открытого окна с парящей в воздухе занавеской начинался каждый новый день Адисы.