О том, что Лене изменяет муж, сообщили, как водится, добрые люди.
Пятничным вечером, когда она покоряла очередную интервальную тренировку на беговой дорожке в клубе, позвонила Рита.
— Твой мужик сосется с силиконовой цацей в Иглубаре, — заявила она решительно.
— Что? — Лена не поняла ничего и, продолжая бежать, прижала наушник пальцем.
— Твой лапает белобрысую цацу в Иглубаре, — повторила Рита, не терпящая размытых формулировок.
— Что за бред? Ты уже размялась парой маргарит? — Лена была уверена, что такая информация ее, Елену Ковалеву, касаться не может в принципе.
— Твой. Муж. Алексей. В Иглубаре. С бабой. Не с тобой, — отчетливо и терпеливо пояснила Рита. — Я сейчас тоже тут, с морячком своим.
Иглубар на Красносельской Лена знала отлично. Это было романтичное местечко на крыше лофтового здания с отдельными прозрачными шатрами и видом на закат.
Беговая дорожка стала крутиться слишком быстро. Или Лена перестала успевать за ней. Или у нее сбилось дыхание. Она сбавила скорость.
— Сидели мы в нашем иглу, потом вышли на воздух пофотаться, — продолжала Рита. — Смотрю, а в дальнем шатре парочка, и мужик на кого-то похож. Пригляделась, а это твой. Помню, ты за обедом говорила, что он в Питер должен вечером лететь?
— Да, — ответила Лена, сойдя с дорожки и пытаясь начать дышать.
Дышать не получалось.
— И что, уехал в аэропорт?
— Да.
— Ну-ну. — Рита помолчала. — Слушай, я думала, звонить тебе или нет. Но потом решила позвонить. Полагаю, ты хотела бы это знать.
Лена не ответила. Ей почему-то казалось очень важным именно сейчас вернуть контроль над дыханием, но легкие не повиновались. Не повиновались ей, которая пробежала не один полумарафон! «Беда сдавила грудь», — говаривала ее бабушка. Капец, так, оказывается, бывает.
— Хочешь, я пойду им всю малину испорчу и рожу ее своим френчем расцарапаю?
— Не надо.
Они еще помолчали.
— Я их сфотала, если что. Сейчас пришлю. Кстати, она страшная дико, даром что в туфлях Prada. Ничего натурального, сама увидишь. И на что только мужики ведутся? — вздохнула Рита. — Ладно, давай, я попозже позвоню. Только не топись.
Лена стояла рядом с дорожкой и смотрела на движущееся полотно. Черная в разводах резиновая лента яростно вращалась, каждые несколько секунд являя один и тот же небольшой щербатый дефект на краю. Здравых мыслей не было, а те, что появлялись, одна безумнее другой, хаотично утекали, словно накручиваясь на полотно.
Он пьян, невменяем, потеря памяти? Все бывает. Это же Леша, мой Леша, прямой, веселый, открытый. Может, Рита ошиблась и приняла за него кого-то другого? Точно нет. Может, она все это выдумала? Теоретически могла. Но зачем?
Они не были подругами, скорее коллегами-конкурентками в том, что касалось красоты, стиля и амбиций. По этим пунктам девушки давно и прочно делили первое место во всем инвестблоке. Обе выглядели безупречно, работали профессионально и не терпели рефлексии. Но если Рита была стремительная и перла вперед, как бульдозер, то Лена отличалась спокойствием и логикой. Когда бралась за что-то, сбить ее было нельзя. В такие моменты светло-серые глаза ее сосредоточенно темнели, превращаясь в цвет мокрого камня, а профиль упрямо заострялся под ровной челкой.
Поначалу между ними вспыхивало соперничество, но постепенно стало ясно, что оно ослабляет их обеих. В серпентарии офисной борьбы выгоднее было сотрудничать. В итоге получился своеобразный соревновательный тандем, их даже начальник стал называть — «лед и пламень».
Телефон на подставке тренажера замигал зеленым огоньком, сообщая о доставленных фотках. Смотреть совершенно не хотелось. Фотки можно и нафотошопить, если очень постараться. Лена и сама это умела. Могла ли Рита так поступить? Нет, твердо сказала себе Лена, Рита, конечно, стерва еще та, но подлости делать не станет. И взяла телефон.
Фото ясно показали, что это точно Алексей, снят только что, обнимается с кралей в Prada вполне добровольно и даже не пьян.
«Как дела?» — написала она мужу.
«Сижу во Внуково, рейс задерживают», — ответил он очень быстро.
Лена, наконец, заставила свою грудную клетку расшириться, шумно выдохнула, одновременно поняла, что поджимает в кроссовках пальцы ног, как делала в детстве, чтобы не заплакать. Огляделась. Вокруг все было, как прежде. Так же гремели тренажеры и пыхтели люди, гудели кондиционеры и стучали штанги, но все было иначе.
«Беда сдавила грудь, — говорила бабушка, которая получила младшего сына в цинковом гробу из Афгана, — а ты ноги-то переставляй, переставляй помаленьку. Так и пойдешь».
Лена и пошла. «Если бабушка выдержала, я точно выдержу. Это у нее была беда. А у меня так, банальщина. И почему я думала, что этого со мной не случится?» Она закончила тренировку, проплыла десять бассейнов и привела себя в порядок. Когда выходила из клуба, получила сообщение от мужа: «Рейс отменили, мой вопрос перенесли на следующий четверг, еду домой».
Она открыла дверь квартиры, опасаясь встретиться с ним лицом к лицу раньше, чем будет готова. Говорить? Или сделать вид, что не в курсе? Стояла тишина, только скрип вызванного лифта за спиной полоснул по натянутым нервам. Она поставила в углу коридора спортивную сумку, сняла кроссы и босиком прошла в комнату. Он спал. Спал глубоко и безмятежно, закинув одну руку за голову, а второй прижимая к себе Ленину подушку. Раньше ей казалось очень трогательным, что он спит, как ребенок. Словно его мужественность, уверенность в себе и такое понятное и раздражающее желание всегда и во всем быть первым сметались одним лишь вздрагиванием светлых ресниц.
Пальцы ног ее разжались, но сжались губы. Крылья носа раздулись, глаза потемнели. Как можно так нагло, беспощадно врать и при этом спать, словно ангел? Лицемерить, обманывать и не чувствовать угрызений совести? Растоптать грязными ногами ее доверие, преданность, гордость и жить себе, как ни в чем не бывало, как будто так и надо?
Контролировать дыхание Лена больше была не в силах. Она прошла на кухню, взяла нож, вернулась в спальню и постояла над мужем. Брезгливо передернула плечами и отнесла нож на место. Распахнула окно и поглядела вниз — невысокий третий этаж и помойка внизу. Закрыла окно и вспомнила про плиту. На плите газ-контроль. Газовая колонка! Новый ремонт в старом доме. Как это непредусмотрительно со стороны Алексея — питать слабость к старым домам, начинять их новой техникой и заводить любовниц.
Лена прислушалась. В спальне по-прежнему было тихо. Она осторожно, но решительно достала ящик с инструментами, подобрала ключ и ослабила гайку, прижимающую гибкую подводку к газовой трубе. Раздалось слабое шипение. Утечка газа, все бывает. Убрав на место инструменты, проверив, что все окна закрыты, и захватив спортивную сумку, Лена покинула дом.
Через некоторое время она обнаружила себя за рулем своей машины на трассе М-11, мчащейся на предельной скорости так, что ей уступали левую полосу самые отвязные гонщики. Водителем она была первоклассным. Даже Алексей признавал, хотя и очень нехотя, ее превосходство в искусстве вождения.
Сизые силуэты деревьев и огни редких развязок с неистовым свистом проносились мимо, степенные семейные машины, трепетно соблюдающие скоростной режим, опасливо косились на нее, не успевая даже укоризненно мигнуть. Лена неслась вперед, слившись с трассой, наполняемая одним желанием — раствориться в темноте. Серое полотно летело, утекая под колеса, являя бесконечные щербины по краям обочины. Июньская ночь накрывала дорогу, но вожделенная темнота не наступала. Белые ночи, подумала Лена, как не вовремя.
«Ничего натурального», — вспомнила она слова Риты. Да, пожалуй. Натуральное — это настоящее. А она, Лена, настоящая? А Алексей? А их отношения? Как случилось так, что не где-то там, на дороге, а в ее жизни возник дефект, в ее браке? Брак в браке, бред какой.
Понты очень важны, понты важнее всего. Она никогда не занималась деятельностью, где, потратив 50% среднего времени по коллективу, не могла получить результат ниже топ-3. Потому что ей нафиг не надо то, где она не может быть лучшей. Тем, где она не круче, она не занимается. Не вышивает и не готовит меренги. Она как своего рода статистический выброс — идеальна во всем, за что берется. Идеальная женщина, идеальная жена с идеальной карьерой. И как посмел он ей изменить, ей? Чего ему недоставало?
Поняв, что две трети пути до Питера уже позади, свернула на ближайшую заправку. Не хватало только встрять без бензина в такой глуши. На стекле машины перед ней красовалась дурацкая наклейка. «Влюбись уже в свою жену», — гласила надпись.
А она, собственно, любит его? А он ее? А разве нет? Как они вообще умудрились пожениться, два таких человека-робота, стремящихся во всем обогнать других? Почуяли каждый своего, мы с тобой одной крови — ты и я. Два лихача. Границы в твоей голове, так попирай границы! И он такой же, Алексей Ковалев, побеждающий во всем всех других, не Ковалевых.
— Да я же не люблю его! — громко и четко произнесла Лена, заставив вздрогнуть юношу-кассира на заправке. Ее эмоции — это не поруганная любовь, а просто уязвленное самолюбие. Поняв, что думает о муже в настоящем времени, она дико засмеялась. Юноша поспешно захлопнул окошко кассы.
Педаль газа и скорость манили освобождением, мыслей не было, словно выключило. Лена неслась дальше, миновав Питер. Трасса А-121, фиг знает, что за трасса. Поднималось ядовито-разоблачающее солнце. Напряжение и ярость сменились отупением и апатией, она сбавила скорость. Дорога больше не летела напружиненной стрелой, а извивалась запутывающей змеей по взъерошенным холмам вокруг озер. Из окна тянуло горьковатым запахом смолы. По обочинам проскальзывали острые выступы скал, на которых маячили рукотворные пирамидки из камней. Вот бы влететь в такую скалу на полной скорости, а пирамидками сверху накроет, думала она. Но разогнаться уже не могла.
Проехав указатель с надписью «Сортавала», она свернула с трассы к озеру и остановилась на берегу у небольшого причала. Это ж Карелия, поняла Лена, капец, меня занесло. Ладога встретила ее настороженно, безмолвно и величественно демонстрируя свою мощь. Рядом была пришвартована громадная восьмивесельная лодка, в которой сидели два босых бородатых парня и приветливо улыбались. «Практикуйте хаотичное добро», — было написано на борту.
— Здравствуйте! Вы на экскурсию? — спросил один из них Лену.
— Вроде того, — ответила она, выходя из машины.
— Очень приятно, я — Валерий. Садитесь, остальные скоро будут.
Лена огляделась, помедлила, за это время с разных сторон подошло и подъехало еще человек пять очевидных туристов.
«Какая разница», — подумала она и вместе с другими подоспевшими пассажирами залезла в лодку.
— Хотите погрести? — спросил Валерий.
— Давайте.
Помимо нее, грести согласились еще трое. Они расселись по местам и отчалили. Лена оказалась в паре с Валерием: он на правом весле, она на левом. Сразу бросились в глаза его ноги — натертые, с выступающими мозолями и грязными ногтями. У нее дернулись губы, и она быстро перевела взгляд на воду.
Грубо обработанная рукоятка деревянного весла натирала руки. Тяжело налегая всем корпусом, Лена погружала его в воду, наваливалась и тянула. Ей хотелось грести сильнее всех, стереть руки в кровь, устать до беспамятства от физического напряжения. Вода стальными струями утекала мимо, суровый ритм гребли начал вводить ее в беспросветный транс, закручивающиеся на глади воронки влекли темнотой и прохладой. «Только не топись», — вспомнила она.
Валерий работал веслом и говорил, о чем только может вещать экскурсовод. Что-то про центр Рериха, выставочный зал, просветительский проект, развивающийся методом народной стройки благодаря добровольцам, живущим идеями духовного возрождения России. Лена слушала вполуха. Остров с невоспроизводимым финским названием, недалеко от места проживания Рерихов в начале ХХ века, и туда они сейчас и плывут. Лена гребла.
Через полчаса они пристали к дикому склону, где заросли камыша переходили в заросли полевой травы и цветов и где исчезающей ниточкой петляла тропинка наверх. На склоне стоял большой деревянный дом с просторной полукруглой верандой, отделанной плексигласом. На стекла, очевидно, не хватило.
— Неужели оригиналы Рериха тут висят? — начав, наконец, вникать в происходящее, спросила Лена.
— Конечно, нет. Очень качественно отпечатанные постеры.
— Тогда зачем все это?
Валерий посмотрел на нее с улыбкой:
— У вас глаза цвета речного перламутра.
— Что?
— Чтобы погрузиться в атмосферу труда, знания, тишины и гармонии. И через познание самого себя познать мир.
Она сидела на крыльце этого чудаковатого выставочного зала, по которому он водил остальных, и отрешенно смотрела на молодых ребят, которые, закатав штаны до колен, лазали босиком по остову строящегося рядом дома и приколачивали доски. Добровольцы, видимо. Из глубины веранды доносился голос Валерия:
— Здесь рождались строки «Цветов Мории»… Рерих создал новую концепцию культуры, основанную на идеях живой этики… Знак триединства теперь понимают по-разному… Говорят, что это прошлое, настоящее и будущее, объединенные кольцом вечности. Или что это религия, знание и искусство в кольце культуры. Или любовь, сила духа и познание, которые одно без другого ничто… Красота осознания спасет мир…
Тягуче запахло корицей и уютом. Стройная загорелая девушка в свободной светлой рубашке и коротких шортах вышла из глубины дома и поставила на ступени блюдо с толстыми румяными оладьями. Кроссовки не хуже моих, удивилась про себя Лена.
— Угощайтесь, — предложила девушка и спустилась в сад. Надев рабочие перчатки, она направилась в сторону теплицы, выглядывающей из кустов смородины, на ходу наклоняясь и прихватывая особо крупные сорняки с клумбы по дороге. Парни со стройки ей радостно замахали.
Лена словно открыла глаза после затяжного мучительного забытья. Что она здесь делает, среди этих чокнутых, работающих забесплатно, среди этой природы, совершенной настолько, что ничтожеством себя ощущать должен любой, даже самый безгрешный человек? Там, в ее доме в Москве, помимо ее предателя-мужа, были и другие люди, чьи-то дети. Боже, боже, что она натворила. Надо что-то предпринять, все отменить и исправить. О том, что исправлять может быть уже поздно, она думать не хотела.
— Мне надо срочно вернуться к машине, — бросилась она к Валерию.
— Это бывает, — невозмутимо ответил тот. — Только большая лодка ушла на другой остров за молоком. Будет часа через два.
— Что же мне делать? — пробормотала Лена, не замечая, что говорит вслух.
Валерий внимательно посмотрел на нее:
— У каждого свой груз, и он несет его в одиночестве. Но каждый по-разному.
— Мне надо позвонить, — сказала она.
— Здесь нет связи.
— А где есть?
— На горе, — улыбнулся он.
До горы было метров пятьсот, и связь там действительно была. Лена увидела два пропущенных от Риты и сообщение от Алексея, отправленное в десять утра: «Ты где, красавица моя?» Трясущимися руками нажала вызов.
— О, привет, наконец-то, — раздался его голос.
— Привет, — ответила она хрипло.
— Что с голосом?
— Ветер.
— Ты куда делась, у нас тут дурдом.
— Что такое?
— Соседи почувствовали запах газа, вечером поздно вчера, вызвали 04. Те перекрыли трубы во всем доме, стали искать утечку. Оказалось, у нас! Хотя дошли до нас только утром. Видно, эти олухи, что нам колонку вешали в ванной, гайку не докрутили на гибкой подводке. Ну либо она сама расшаталась, когда в квартире за стеной ремонт был.
— Ужас какой. Как же соседи почувствовали раньше тебя?
— Да я спал все это время. Большая удача, что в доме старая кривая вентиляция, одна шахта оказалась заваленной каким-то мусором, и газ стало вытягивать сразу к соседям.
— Кошмар.
— Да не говори, чуть на тот свет не отчалил в самом расцвете сил. Ты бы грустила обо мне, моя прекрасная снежная королева?
— Дурак.
— А ты вообще где?
— В Сортавале.
— Что за жопа мира?
— Карелия.
— Как это тебя туда занесло?
— Ты должен был улететь, решила проветриться. Озера, скалы, комары, все дела.
— Чего раньше не написала?
— Связи нет. Пришлось на гору залезть, чтоб позвонить.
— Скалолазка ты моя. Когда назад?
— Завтра вечером.
— Ну лады. Скучаю по тебе ужасно.
Не слушая ответа, он отключился.
Час до прихода лодки, пока группа нахваливала оладушки на крыльце, Лена бегала зигзагами по холмам около усадьбы по пояс в траве. Марево полевых цветов окутывало ее невесомым облаком, и она погружалась в их горьковато-сладкий аромат. Нагретая солнцем сосновая кора отдавала тепло ее ладоням. Пушистые пчелы кружили над головой, и их тоненькое жужжание сливалось с шелестом ветра, счастья и жизни. Она вернется, вернется не завтра, а уже сегодня, прямо сейчас. Они поговорят, все обсудят и что-нибудь придумают. В конце концов, они близкие люди, и какая удача, что все обошлось.
На прощанье Валерий протянул Лене руку. Раньше она бы заявила, что мужчина не должен этого делать первым, пока руку не предложит женщина. Но сейчас спокойно ее пожала.
— Теперь ваши глаза похожи на серый мох Карелии, — сказал он. — Приезжайте. Буду вас ждать.
Она засмеялась в ответ и побежала к машине, совсем не подумав о том, что за экскурсию надо бы заплатить. Валерий посмотрел ей вслед, но окликать не стал.
Еще через восемь часов Лена открыла дверь своей квартиры. За спиной мерзко скрежетнул вызванный кем-то лифт. Из комнаты доносился женский смех, а в углу коридора, где в прошлый раз была ее сумка, стояли туфли Prada.
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Рассказ, кроме названия, просто отличный. Настоящая проза без всяких оговорок. Практически филигранная работа. Уверен, что рассказ нужно публиковать. Кроме самого содержания, как мне представляется, почти безупречного, множество тех эпизодов, штрихов, что вызывают восхищение и заставляют читать дальше. К тому же у автора не просто стилистические красоты, но и усиливающие психологическое воздействие. «Беговая дорожка стала крутиться слишком быстро. Или Лена перестала успевать за ней. Или у нее сбилось дыхание. Она сбавила скорость»; «”Беда сдавила грудь”, — говаривала ее бабушка. Капец, так, оказывается, бывает»; «Только не топись»; «поджимает в кроссовках пальцы ног, как делала в детстве, чтобы не заплакать». «Небольшой щербатый дефект» на беговой дорожке — высший пилотаж…
В общем, я в восторге как читатель. Финал трагический, но что ж поделаешь. Самое трудное для героини начинается. Замечаний у меня нет. Может, недочеты и есть, но я был настолько увлечен чтением, что их не увидел. Название только никуда не годится. Конкретных советов дать не могу, но — чем проще автор назовет этот рассказ, тем лучше.»
Рецензия критика Валерии Пустовой:
Мне очень понравилось, как написан рассказ. Я им увлеклась, но более того: мне приятно ощутить во время и после прочтения, что рассказ заставил меня спорить, недоумевать, возмущаться. Рассказ устроен непросто, в нем несколько слоев смысла, как и несколько не сочетаемых в быту планов. При этом особенно понравилось мне, что эта сложность не ведет к какому-то однозначному ответу, а остается сложной до конца. Ни один из однозначных ответов, которые предлагает рассказ — подруге показалось; мужа Лена не любит, надо его убрать из жизни; нужно поменять образ жизни самой Лене; нужно поговорить, и все исправится, — не работает. Дочитывая рассказ, мы застреваем между правдами.
Необыкновенно убедительно, сильно выглядят диалоги. Живые, характерные голоса. Реплики, между которыми невидимые провалы смысла. Опять этот эффект видимой однозначности: кажется, что подругу или мужа можно понять только в одном смысле, но потом вскрывается за простым диалогом — скрыто зревший конфликт.
Интересно, как постепенно проступает героиня, контекст ее жизни. Начинается с простой, до анекдотичности, картинки: спортзал, звонок-донос подруги, подозрения в адрес мужа. Не сразу мы видим саму героиню — она четче начинает проступать, когда раскрывается история ее отношений с подругой-соперницей. Потом мы прикасаемся к тайнам ее брака и дома. И, наконец, видим ее словно бы как есть, вне условностей работы, дружбы, брака. Это ощущение доведено до пика в сцене экстаза на острове. Очень здорово, что этот экстаз тоже с двойным смыслом: ведь героиня так радуется всему не потому, что слёту поверила в природу и новую философию жизни, а потому, что самую страшную ошибку удалось отменить, и она чувствует, что еще не все потеряно — ни она, ни муж, несмотря на их ошибки, не сделали рокового, необратимого шага.
Рассказ замирает на точке обманчивого равновесия: преисполненная надежд героиня — против очевидной правды жизни. Что дальше, учитывая все, теперь нам известно о героях, очень неясно. И это особенно интригует, заставляя продолжать думать о рассказе после прочтения.
Также отмечу крайне удачную работу с деталями. Например, замешательство героини выражено через образ крутящегося полотна дорожки с одной и той же щербинкой, являемой периодически. Или мне понравилось, как героиня напугала юношу-кассира: тут видно ее безумие, отчаяние, то есть что она совершила страшный поступок в аффекте.
Не сразу я приняла вплетение культурного плана в рассказ. Но в целом автору удалось прирастить Рериха и отвлеченную философию к живой истории. Именно потому, как мне кажется, что автор удержался от переноса веса истории на эту философию. Рерих остается на полях — суть для героини не в нем — пока, по крайней мере, — а в том, что в своем бегстве она дошла до глубины отчаяния, смогла оттолкнуться от этого дна и возродить в себе надежду на обновление. Автор удачно удерживается от того, чтобы придать этому обновлению масштаб идейного переворота: нет, героиня не новообращенная, она просто получила подпитку и хочет снова жить, как жила, чуть только подкрутив, как гаечку на трубе.
Финал показывает, что компромиссными мерами тут не обойтись. Но хорошо, что финал прямо не диктует героине, какими могут быть меры решительные. Вы не толкаете ее на остров — по крайней мере, в рамках этого текста. Это очень важно, ведь проза — это не ответ и решения, а постановка вопроса.
Отмечу название-цитату, которая эффектно работает на сюжет (героиня играет с огнем) и заодно помогает приращению культурно-философской линии к бытовому, супружескому сюжету.