1
«Напиши мне, напиши, — лихорадочно шепчет Люда, выскакивая на крыльцо. — Напиши мне, ради бога. Я уеду из глуши. Отчего же всё так долго?..» Люда и сама не замечает, как начинает думать стихами, и деревянная дверь, за которой храпит пьяный Гаврилыч, захлопывается за ней, как крышка гроба. И Люда выпархивает на волю, воскресшая, юная, легкая, господи, куда только делись все эти долгие пятьдесят девять лет?
Люда хорошая, но любит мужиков. Зато уже три квартиры своих: покойного мужа, покойной свекрови и теперь Гаврилыч на подходе. Поэтому она каждый день благодарит Бога за посланное ей счастье, ей не надо сидеть санитаркой в комиссии по инвалидности, а можно ходить на нудистский пляж каждый день, уловлять в сети дачников и рыбаков — это у нее главное занятие.
Люда спешит на пляж, там уже ждет Пашенька, подруга и феномен. Пашенька происходит из древнего княжеского рода, когда-то она была актрисой, играла в столичных театрах и даже снялась в сериале, а потом судьба ее низвергла в эту полудеревню, и Пашенька живет теперь в двухкомнатной квартире с мамой, братом, мужем и тремя котами, однако смирилась («Это мой крест», — говорит Пашенька). Она очень грамотная и набожная, знает все молитвы, а по вечерам читает старинную Библию. Поэтому с ней можно обсуждать разные тонкие вопросы, например, попадают ли старые проститутки в рай, и если да, то на каких условиях?
Пашенька нигде не работает, потому что она птица небесная, ее питают Господь и Люда. Вчера вот дала груш и кабачки, а в прошлый раз приносила вкусный чеснок и петрушку. Люда всё крадет у соседей, абрикосы крадет, сливы, вишни, и картошку тоже, постоянно. «Ты мой Робин Гуд», — говорит Пашенька.
— Ну че? Написал че-нибудь? — спрашивает Люда, увидев Пашеньку, и сердце её замирает в сладкой тоске.
— Написал! — и Пашенька протягивает заветный телефон с эсэмэсками.
Это ей пишет Булыгин, музыкальный писатель из Петербурга. Он живет в Озерках в собственном доме, а в саду у него поют соловьи. Надо сказать, что главный секрет Люды — это огромная пизда, она у нее самая большая на всем пляже, и об этом знает весь местный бомонд. Неделю назад Пашенька и говорит, мол, давай мы твою дырку в Питер отправим, пусть они там все ахнут. Ну, сделали фотосессию: Люда в черных очках, Люда в залихватской бейсболке, Люда без ничего. Пашенька всё отправила по ватсапу виртуальной подруге Юльке в Питер, а та разослала своим, вот дошло и до Булыгина, а он теперь шлет эсэмэски восторга и признания.
«Ты роза таинственная, лилия чистоты, башня Давида, врата Небесные, дом драгоценный, хранилище завета, твое лоно — источник радости…» — читает Люда. «Я башня Давида…» — повторяет она, и сладкий наркотик затуманивает ее сердце.
2
Эсэмэски идут водопадом, слетаются воздушными стаями, а потом цветут всю ночь в Людиной душе. Каждый день Люда бежит на пляж, только уже не ради земных хуев, а ради небесных слов. Неделя божественной любви пролетает как одно мгновение, но однажды, конечно, все обрывается: Булыгин исчезает из эфира, а Юлька пишет что-то мутное про запой и юную певицу сопрано, которой надо дать будущее. Люда не верит, и каждый день снова, как солдат, выдвигается на пляж.
Нынче туда пришла Пашенькина подруга Жаклиндра. Вообще-то его зовут Женя, это красивый мальчик с фигурой футболиста и большой штукой между ног, но толку с того никакого, Жаклиндра ходит в алом парике, потому что она женщина, и по вечерам устраивает засады в общественных туалетах. «Иначе ее не возбуждает», — говорит Пашенька. Жаклиндра тоже любит приобщаться к мужским членам, но и духовными вопросами интересуется. Сегодня они обсуждают с Пашенькой, может ли человек считаться верующим в тот самый момент, когда он сосет хуй?
— Конечно, — говорит Пашенька, — но только если при этом он верует в Господа Искупителя нашего.
— Дак какая же это вера, если он совершает страшный грех, ведущий в геенну?
— Хуесосание не страшный грех, — авторитетно говорит Пашенька. — Если ты делаешь это с молитвой, перекрестившись, благословившись, памятуя Славную Владычицу нашу, присно Деву Марию, и всех святых, то большого греха нет. Все грешны. А небом нам даровано прощение грехов.
Люда слушает без интереса, ведь все слова мира теперь пусты для нее. Все жаворонки нынче вороны, а она ведь и в церковь давеча ходила, первый раз в жизни, три свечи поставила: одну за Пашеньку, чтобы было у нее много золота, другую за Жаклиндру, чтобы послали ей много крепких членов, а третью за себя, чтоб была у нее любовь неземная. Но… вести от Юльки из Питера неутешительные: Булыгин больше не пишет, и уже никогда не напишет.
3
Шестой час. Затосковала горькая душа по неизвестной родине, закричали петухи, проснулся Боженька и засветил утреннее солнышко. Люда открывает глаза, новый день не радует ее, как раньше. Тыква снова стала тыквой, Люда больше не башня Давида, она просто Люда, с храпящим Гаврилычем и тремя пустыми квартирами, такими же пустыми и бесхозными, как и она сама. Люда встает, голая, отчаянная, идет в другую комнату, там ждет ее высокое зеркало любви. Люда пристально смотрит в зеркало, где муть, разглядывает себя и по привычке шепчет: «Я роза таинственная, башня Давида…», вчерашний самогон дает о себе знать, но что-то внутри вдруг обрывается. Из зеркала смотрит непонятная старая тетка с дряблым телом и обвисшими сиськами. Люда недоумевает, берет помаду и пишет поперек себя большими буквами слово ХУЙ. Люда стоит и будто гипнотизирует себя, в какой-то момент ей кажется, что душа ее отлетела от тела, как воздушный шарик, и уткнулась в углу комнаты. В голове раздается голос души: «Люда, Люда. Твои глаза облезлые озера, в них плещется черная вода. Твое лицо похоже на вареное яблоко, желтое, брязглое, у тебя морщинистые щеки. Твои глаза круглые и желтые, я знаю, это такие старые пятаки, на которых гадает тетя Таня, и когда ты просыпаешься после бутылочки, в них плещется белая муть, как бывает в перегоревших лампочках. Глупая Люда, зачем ты стоишь передо мной голая, зачем ты распустила свои старые седые волосы? Теперь ты похожа на мертвую русалку, твои губы извиваются, расплываются в похотливой улыбке, ты поднимаешь руку, я вижу дряблые мускулы и бритую подмышку, это как у теток-позерок на картинках в любовных журналах. Ты кувырла, Люда. Ты прищуриваешь свои подлые глаза, наклоняешь голову, как Василиса в вечернем сериале, только твои щеки становятся отвислыми, а я не попадаю в рай».
Люда смотрит в зеркало, по его поверхности проплывают тысячелетия, и среди них — вся ее жизнь. Люда смотрит в зеркало и вдруг сквозь слезы понимает, почему Бога нет, почему Пашенька добрая и несчастная, почему Жаклиндра красивая и одинокая, почему Булыгин спивается в далеких Озерках под пение соловьев, почему вся эта жизнь была такой кривой и корявой. Это же она, она сама всё придумала, как пьяный художник, все эти мутные, неверные годы, инвалидную комиссию, череды мужиков и мужиков, одинаковых дней и ночей, она сама сняла этот фильм и теперь отсматривает его на поверхности зеркала, по ту сторону которого — пустота. «Господи Иисусе, прости меня, грешную….» — шепчет Люда единственную молитву, которую она знает (от Пашеньки, вестимо), и бессильная, бессмысленная, садится на холодную табуретку у окна.
За окном сад, в саду август. Вишни и сливы уже поспели, темнеют себе на ветках, и первые желтые листья слетают на землю в полуосеннем свете. Солнце просвечивает сквозь колышущиеся ветки, играет на них, а на подоконник падают волшебные тени. Откуда-то вылезла кошка, пьет молочко из блюдца под кустом, красный язычок её мельк-мельк. Ветер шелестит в ветвях, а Люда долго смотрит в окно, улыбается, словно бы в руках у нее вдруг оказался счастливый билет. Господи, и куда только делись все эти долгие пятьдесят девять лет?