В запылившейся комнатушке пахло приторно-горьким сиропом. Углы каморки были заставлены проржавевшим хламом, на кое-как прибитой над кроватью полке несли свой вечный караул испачканные кисти. Только пение птиц и вздохи ветра, доносившиеся с улицы через плотно задернутые шторы, соединяли убогое, покрытое серыми обоями пространство каморки с внешним миром. Иногда шторы колебались, а вместе с ними дрожало (будто от холода) и неуверенно прислонившееся к краю потертой вазы старое павлинье перо.
Апартаменты эти стал еще при прежнем хозяине снимать какой-то южанин, человек смуглый, осанистый, ценивший больше всего на свете собственный покой. Едва въехав, он, сверкая огромными черными глазами, убедил хозяина не делать ремонт, а сдать ему комнату прямо так — под мастерскую. Руки этого здоровяка, скорее напоминавшие лопаты, беспрерывно были занятыми каким-то делом — то жарили яичницу, то листали газеты, то разводили краски. Помимо нового жильца, в апартаменты въехали штук сорок холстов, чемодан с тюбиками и колченогий мольберт.
В тот осенний денек смуглый постоялец наконец-то набрался смелости приступить к почти забытому холсту. Покопавшись в углу, вытянул из кучи недописанных полотен увесистый прямоугольник. Задумчиво поставил его на мольберт, подкрутив допотопные винты. Глубоко вздохнул и сдернул покрывало. Для завершения вполне удавшегося портрета не хватало всего лишь одной детали. Эта деталь измучила, иссушила его, уже давно не давала спать спокойно.
Осторожно, почти интеллигентно чихнув в сторону, чтобы не пролить растворитель из замызганной масленки, художник приступил к смешиванию цветов на палитре. Едва удовлетворившись полученным оттенком, он повозил кистью и положил на холст один мазок. Полученный результат отозвался звоном в ушах — он совершенно не вписывался в концепцию картины. Обитатель комнатенки еще немного поводил кистью по овалу мольберта и совершенно машинально вывел в углу две еле заметные буквы — М Т.
Щетина кисти еще не успела оторваться от верхней перекладины в букве Т, как обклеенная дерматином дверь задрожала от наглых, чрезвычайно громких ударов. Обладатель вполне заурядных инициалов дернулся было к ней, но что-то вспомнил, вытер кисти о рубаху и заботливо уложил их с палитрой прямо на незаправленную кровать. Набросил на холст покрывало — пусть пачкается, чего уж там. После чего подошел к двери и снял цепочку. От очередного удара дверь распахнулась. На пороге стояла маленькая, худенькая девушка с тубусом в руке. Её головка тонула в вороте колючего мешковатого свитера. Выглядело это весьма забавно — этакий мешочек на ножках. Когда она заговорила, голос ее был тих — шерсть свитера поглощала звук.
— Скажите, это вы здесь живете?
— Я здесь живу. То есть, работаю. А кто, собственно…
— Нет, вы подумайте, собственной персоной! — всплеснула визитерша рукавами.
— А, вы именно ко мне…
— Да, да, к вам. П-п-показать свои, знаете ли, работы. Я студентка, и мне сказали…
Непрошеная гостья переминалась с ноги на ногу, борясь с нерешительностью.
— К вам можно?
— Ну, как вам сказать, я вот тут живу… — пророкотал обитатель каморки.
— Это я знаю. Спасибо.
Набравшись смелости и переступив порог, она поискала взглядом стол и направилась прямиком к нему. Творец молча проводил ее взглядом. Девушка, подвинув пару грязных чашек к краю, со щелчком раскрыла тубус и вывалила на стол несколько плотных листов. Долгое время пролежав свернутыми, теперь они неуверенно разворачивались, демонстрируя нутро — прозрачную, нежную акварель.
— Чудесно, — проворчал художник, даже не глядя на работы. — Вы ко мне надолго?
— Нет, нет, — торопливо почти прошептала девушка. — Вы просто посмотрите. Я уже сказала, что я студентка, и…
— Чаю? Я люблю пить чай с сахаром. — Посетительница заметила свое отражение в черных, практически бездонных глазах. Похоже, она начинала жалеть, что пришла.
— Нет, я не пью чай, я люблю кофе с молоком.
— Что ж, тогда за молоком придется идти к соседу.
— Хорошо. Но вы посмотрите, пожалуйста, работы. Моя фамилия…
— Это неважно. Работы я посмотрю. Только схожу за молоком.
Задумчиво взъерошив смоляные волосы, портретист развернулся и вышел в темный коридор. Вскоре его шаги смолкли.
Молодая особа рассеянно присела на краешек кровати, оглядываясь по сторонам. Взгляд остановился на стопке толстых фолиантов, сваленных в одну кучу прямо у кровати. На одном из их корешков еле читались стертые буквы. «Ке-те-бе джил-ве», — едва удалось прочитать по слогам. Ерунда какая-то. Сразу после её взгляд остановился на покосившемся мольберте. Он был прикрыт тканью, но даже через нее просвечивали чудесные краски. Не в силах совладать с собой, визитерша встала, подошла к мольберту и сдернула покрывало.
То, что она увидела, потрясло ее. Ошеломленно она взирала на холст пару секунд. Мазки словно расплывались по грунтованной ткани, они двигались, как речные течения, как рябь на поверхности озера. От увиденного юная художница не могла пошевелиться; её словно окутал вязкий, парализующий туман. Под взглядом краски начали сливаться, создавать тени, блики и контуры, образуя очень знакомые черты… В правом нижнем углу, казалось, истерически танцевали и дергались две недавно написанные буквы — М и Т. Сделав неимоверное усилие над собой, гостья нагнулась, подняла с пола скомканное покрывало и накинула его на холст. Наваждение прекратилось.
Внезапно ей стало страшно — до одури, до тошноты. Инстинкт подсказал бежать. Торопливо запихнув свои работы в тубус, она подхватила его под мышку и выбежала на парадную лестницу. Очень вовремя — на верхней площадке как раз послышались шаги.
Через пару минут в комнату вошел ее внушительный жилец. Осмотрелся. Вперился нахмуренным взглядом в мольберт. Сделал пару шагов к нему и решительно сдернул грязное покрывало с портрета. Наконец-то он понял, какой детали не хватало. Подняв с кровати палитру и кисти, несколькими уверенными штрихами обозначил поверх шеи огромный ворот свитера. Теперь с холста на него смотрела точная копия недавней гостьи.
В это время хлопнула дверь подъезда. Почти сразу с улицы раздались визг шин и чей-то сдавленный вопль. Художник улыбнулся. В спертом воздухе снова запахло сиропом.