М

Марсель Пруст: факты и цитаты

Время на прочтение: 9 мин.

26 декабря в 18:00 Екатерина Шульман* вместе с Еленой Баевской побеседуют на тему «Пруст здесь и сейчас».

Собеседники обсудят художественные и социальные открытия Пруста в сегодняшнем культурном контексте, а также поговорят о прозе писателя в русских переводах и о том, зачем нужны новые переводы. Дискуссию ведет писатель, критик, руководитель CWS Майя Кучерская.

Мы собрали самые интересные факты из жизни писателя, а также любопытные цитаты из его произведений.

Семь фактов о жизни и наследии Марселя Пруста

1. Пруст был очень близок со своей матерью

Мать Марселя Пруста, Жанна-Клеманс Вейль, происходила из богатой еврейской семьи из Эльзаса: ее дед был владельцем фарфоровой фабрики под Парижем, а отец — известным в свое время финансистом. Состояние матери позволило Прусту впоследствии вести безбедное существование, однако ее роль в жизни и творческом мире Пруста куда важнее. Марсель с детства был глубоко привязан к матери, привившей ему любовь к чтению и помогавшей ему переводить на французский Джона Рёскина, и тяжело пережил ее смерть в 1905 году, сильно пошатнувшую его и без того слабое здоровье. В первом из своих знаменитых «опросников» на вопрос «Ваша идея о несчастье?» шестнадцатилетний Марсель ответил: «Быть в разлуке с мамой». В романном мире Пруста реальные черты матери были доверены сразу двум персонажам — матери и бабушке рассказчика (например, смерть последней, описанная в третьем томе эпопеи, «У Германтов», воспроизводит катастрофическое переживание смерти матери, не отпускающее Пруста и через пятнадцать лет).

2. Пруст вынужден был скрывать свою гомосексуальность

Несмотря на то, что рассказчик «В поисках утраченного времени» описывает свои романтические чувства исключительно к женским героиням, о гомосексуальности самого Пруста знали многие его друзья и впоследствии писали все биографы. Самым известным возлюбленным Пруста был Альфред Агостинелли, его личный секретарь, стоивший ему не только душевного равновесия, но и целого состояния: зная об увлечении Альфреда полетами, Пруст оплатил ему летные курсы и даже личный самолет. Однако все завершилось трагедией: в 1914 году, незадолго до начала Первой мировой войны, самолет под управлением Агостинелли рухнул в море, и Альфред утонул.

Тем не менее, Пруст никогда не совершал «каминг-аут» и не признавал свою гомосексуальность публично. Широкой публике об этом стало известно только после смерти писателя, когда свою переписку с Прустом опубликовал Андре Жид (в отличие от Пруста, публично защищавший гомосексуальность и как факт личной биографии, и как явление культуры). Впрочем, в 1908 году Пруст писал другу, что в числе прочих работ готовит «эссе о гомосексуальности (которое будет непросто опубликовать)», а уже в первом романе эпопеи, «В направлении Свана», описывается лесбийская связь дочери учителя музыки Вентейля с ее старшей подругой. Некоторые исследователи пробовали даже доказать (безуспешно), что все описываемые в эпопее гетеросексуальные связи рассказчика — на самом деле завуалированные гомосексуальные.

3. Пруст написал не только «В поисках утраченного времени»

Но об этом знают и помнят очень немногие.

«По направлению к Свану», первый роман великой эпопеи, был опубликован в 1913 году, когда Прусту было 42 года. Естественно, в связи с этим литературные порталы очень любят причислять его к когорте «поздних дебютантов» — чтобы подбодрить стареющих новичков. Однако на самом деле Пруст довольно рано начал не только писать, но и публиковаться: за постоянными заметками в колонке салонной хроники последовал сборник рассказов и стихов «Утехи и дни», увидевший свет в 1896 году. Предисловие к нему написал не кто-нибудь, а сам Анатоль Франс, в том же году принятый во Французскую академию (что, впрочем, не помешало сборнику получить весьма холодный прием). Четырнадцать лет, прошедшие между «Утехами и днями» и началом работы над будущей эпопеей, Пруст также продолжал писать, пробуя себя как в малой, так и в большой формах, но по большей части эти тексты, включая роман «Жан Сантёй», остались незавершенными. В печати в эти годы Пруст появлялся либо как переводчик обожаемого им Джона Рёскина, либо как автор пародий на других писателей.

4. Пруст получил Гонкуровскую премию

Сегодня это может показаться невероятным, но Пруст — чье центральное место не только в модернизме, но в литературе XX века вообще навряд ли может служить предметом дискуссий — никогда даже не номинировался на Нобелевскую премию. Впрочем, поскольку ее присуждают только при жизни, ее, вероятно, просто «не успели» присудить: Пруст скоропостижно скончался в 1922 году, успев опубликовать только четыре тома своей эпопеи, тогда как последние три вышли уже после его смерти и даже не были отредактированы самим писателем.

Зато уже за второй роман, «Под сенью девушек в цвету», 10 декабря 1919 года Пруст удостоился самой престижной французской награды — Гонкуровской премии. Что, впрочем, вылилось в настоящий скандал: фаворитом гонки был Ролан Доржелес, молодой писатель-фронтовик Первой мировой войны, который опубликовал патриотический роман «Деревянные кресты», посвященный павшим героям войны. Пруст же к этому времени имел незавидную репутацию стареющего светского декадента, и его «упаднический» и «фривольный» роман вызвал настоящий шквал критики в адрес жюри премии. Тем не менее, историческая справедливость восторжествовала, и хотя бы один из романов будущей эпопеи был принят в официальный канон уже при жизни Пруста. А когда в 1999 году крупнейшие сети книжных магазинов Франции попросили своих покупателей назвать 50 лучших произведений XX века, то «В поисках утраченного времени» заняли там почетное второе место (уступив только «Постороннему» Камю).

5. Пруст писал в звукоизолированной комнате

Как известно, все авторы работали и работают в очень разных условиях: кому-то требуется кафе и социум, кому-то — пятьдесят чашек кофе, кто-то не может работать не в полной изоляции. Пруст относился к последней категории: еще до начала работы над своей бессмертной эпопеей он распорядился обить его спальню пробковым деревом, чтобы в комнату не проникал никакой шум, отвлекающий от работы. Из-за слабого здоровья Пруст большую часть времени проводил в кровати и зачастую писал в своих тетрадях целыми ночами напролет; его затворнический запойный труд отметили многие современники. Вероятно, в иных условиях и не могли родиться тома «В поисках утраченного времени» — пожалуй, величайший опыт интроспекции и реконструкции ушедшего мира.

6. Пруст популяризировал «опросник Марселя Пруста»

На самом деле их даже два. Кроме того, Пруст не создал эти опросники — к этому времени уже очень популярный в Европе жанр, — а прославил их своими ответами. Мода на подобного рода анкеты пришла в Париж из викторианской Англии; впервые Марселю его подсунула его подруга Антуанетта, чей отец через несколько лет станет президентом Французской республики. Первый из «опросников Пруста» включал в себя все обычные вопросы, долженствовавшие запечатлеть вкусы и устремления молодых людей: от «любимого занятия» и «любимого цветка» до «Где Вам хотелось бы жить?». На последний вопрос шестнадцатилетний Марсель ответил любопытным: «В стране идеала, или, точнее, моего идеала». На другой вопрос, «К каким порокам Вы чувствуете наибольшее снисхождение?», будущий классик заявил: «К частной жизни гениев» — как бы задавая моральный императив своим биографам.

Вторая из сохранившихся анкет, заполненных Прустом, датируется приблизительно 1890 годом, когда Марселю было около девятнадцати лет. Здесь на вопрос о наиболее ценимых в мужчине качествах он отвечает провокативным: «Женственное обаяние». На прежний вопрос о пороках — «К тем, которые мне понятны» (подчеркнув последние три слова). Любимый писатель — Анатоль Франс, который через пять лет напишет предисловие к первому сборнику Пруста.

Уже после смерти Пруста эти две анкеты получили мировую известность и стали основой для бесчисленных опросников, предлагаемых знаменитым людям или широкой аудитории (Владимир Познер, к примеру, задает своим гостям несколько вопросов из «опросника Пруста»). Увы, самого Пруста мы знаем через них только в том юном возрасте, когда искомое им затем всю жизнь время еще не было утрачено.

7. Неизвестные произведения Пруста были впервые опубликованы всего два года назад

Чтобы окончательно развеять миф о «Прусте — авторе одной книги», в 2019 году были опубликованы неизвестные доселе литературные опыты Пруста: девять текстов различных жанров и различной степени завершенности. Оказалось, что все это время они хранились у Бернара де Фаллуа (1926–2018), известного парижского издателя и одного из пионеров изучения архивов Пруста, который распорядился опубликовать эти тексты только после его смерти (кроме того, публикация совпала со столетним юбилеем присуждения Прусту Гонкуровской премии).

Эти девять текстов — проба пера молодого автора, и их литературная значимость несопоставима с романами; тем не менее, здесь уже намечаются многие мотивы будущей эпопеи. Что еще важнее, эти тексты, в отличие от известного нам прежде наследия Пруста, открыто обращаются к гомосексуальной теме — в «медицинском», психологическом и метафизическом измерении. Публикация стала настоящей сенсацией и позволяет надеяться, что «факты из жизни и мифа Пруста» еще будут прирастать в будущем.

Марсель Пруст о неврозе, русском колорите, подушке памяти и себе самом

Когда шестнадцатилетний Пруст заполнял первый из своих знаменитых «опросников», то на классический вопрос «Ваше любимое изречение?» ответил: «Любимое изречение — то, которое нельзя резюмировать (или пересказать вкратце), поскольку его наиболее простое выражение представляет собой всё, что есть самого лучшего, красивого и великого в природе». Всю дальнейшую жизнь он посвятил созданию одного из самых богатых словарей такого рода «изречений», рассыпанных в его письмах, эссе и романах и затем охотно цитируемых любителями афоризмов и сильных фраз. Парижские светские салоны и напряженные интроспективные упражнения в обитой пробковым деревом комнате — все это сделало Пруста одним из крупнейших мастеров слова, «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». Предлагаем подборку прустовского слова самого разного жанра: от бытового флирта до пышных барочных фраз из его великих романов.

1. Уроки эпистолярного флирта от Пруста

Пишу вам все это таким плохим пером, что вынужден свернуть его набекрень. То же и с моими мозгами, так что не удивляйтесь не слишком блестящему результату. Впрочем, удачно выражаться, говоря женщинам, как я их люблю и восхищаюсь ими, я умею, только когда не чувствую ни того, ни другого. Посему, обращаясь к вам, я всегда вынужден мириться с собственной неуклюжестью. Только не подумайте, что все это —- лишь нескромная, напыщенная и неловкая попытка поволочиться за вами.

(из письма Луизе де Морнан, актрисе и частой корреспондентке Пруста, 9 (?) июля 1903 года)

2. Как преодолеть зависть

Каждый раз, как она замечала в других людях хотя бы самое незначительное превосходство над собой, она убеждала себя, что это не положительное качество, а недостаток, и жалела их, чтобы не пришлось им завидовать. «»Мне кажется, что вы не доставите ему удовольствия; по крайней мере, что касается меня, то я отлично знаю,; что мне было бы очень неприятно видеть мою фамилию полностью напечатанной, в газете, и я совсем не была бы польщена, если бы мне сказали об этом»».

(«По направлению к Свану», первый роман эпопеи «В поисках утраченного времени»)

3. Искусство самокритики

… в тот вечер я обедал с ним без посторонних. И впервые — без вас. Последнее не давало 

покоя ни мне, ни ему. Случаю было угодно, чтобы я именно тогда наделал массу мелких глупостей, которые вы обычно высмеивали. Все время готовый вот-вот чихнуть, я не оставлял в покое носа и глаз, теребя их тем жестом, который вы так хорошо изображали, а это напомнило мне дни минувшие, тем более что такого со мной уже давненько не случалось.

(из письма Луизе де Морнан от 3 июля 1904 года)

… расстаюсь с вами не без сожалений, ибо еще имею в запасе с тысячу забавных историй…… или грустных (это как на них посмотреть). Причем там самый смешной персонаж, герой самых идиотских приключений — я сам. В последнее время я был достаточно нелеп, и все, что со мной приключилось, пересказал бы вам так, словно это случилось с кем-нибудь другим.

(из письма Женевьеве Штраус, хозяйке одного из известных парижских салонов, от 14 января 1913 года)

4. Искусство оскорбительной метафоры

В наше время Бальзака ставят выше Толстого. Это безумие. Творение Бальзака неприглядно, полно гримас и нелепостей; судит человечество в нем литератор, стремящийся создать великое произведение, тогда как Толстой в этом смысле — невозмутимый бог. Бальзаку удается создать впечатление величественного, у Толстого по сравнению с ним все само собой выглядит грандиозней, как помет слона рядом с пометом козы.

(эссе «Толстой»)

5. О мнимости усталости и пользе невроза

Дело в том, что даже непритворная усталость, особенно у людей нервных, частично зависит от того, поглощено ли усталостью их внимание и помнят ли они про свое утомление. Человек внезапно устает, как только к нему закрадывается боязнь усталости, —– чтобы приободриться, ему достаточно о ней позабыть. 

(«Содом и Гоморра», четвертый роман эпопеи)

…без нервной болезни не бывает великих артистов, более того, —- тут он многозначительно поднял палец, —- не бывает и великих ученых. И еще: если у врача нервы всегда были здоровы, то он не может быть хорошим врачом, это исключено, в лучшем случае, из него выйдет посредственный врач по нервным болезням. Невропатолог, который не говорит много глупостей, наполовину вылеченный больной, так же как хороший критик —– это поэт, переставший писать стихи, хороший полицейский —– это вор, переставший воровать.

(«У Германтов», третий роман эпопеи)

6. О целебности шампанского

Выполняйте все, что прикажут врачи, но не принимайте слишком много лекарств. Почти все токсичны, а я вас уверяю: ничего не обессиливает так, как интоксикация. Еще мне кажется, что вам не следует, не будь на это особых предписаний, «накачиваться вишийской водой», как вы изволили выразиться. Конечно, ваши гигиенические оргии смотрелись великолепно. Но, по сути, я не уверен, что шампанское не окажется менее вредным! Впрочем, те, кто вас окружает, скажут вам то же самое.

(из письма Женевьеве Штраус, 22 или 23 марта 1905 года)

7. О женщинах-государствах и мужчинах в форме

Многие люди состоят из нескольких несовместимых слоев — характера отца, характера матери; поначалу мы натыкаемся на один, затем на другой. Но на следующий день порядок их слоения опрокинут. И в конечном счете неясно, который перевесит и определит расположение частей. Жильберта была похожа на государства, с которыми не вступают в союз, потому что там слишком часто меняют правительство. 

(«Обретенное время», седьмой роман эпопеи)

Даже женщины, будто бы составляющие суждение о мужчине только по его внешности, видят в этой внешности эманацию особенной жизни. Вот почему они любят военных, пожарных; форма, позволяет им быть менее требовательными в отношении наружности; целуя их, женщины думают, что под кирасою бьется особенное сердце, более предприимчивое и более нежное; и молодой государь или наследный принц для одержания самых лестных побед в чужих странах, по которым он путешествует, не нуждается в правильном профиле, являющемся, пожалуй, необходимым для биржевого маклера.

(«По направлению к Свану»)

8. О русском колорите и том, как жизнь подражает литературе

Описываемые события по времени совпадают с убийством Распутина, — и что в этом убийстве было поразительнее всего, так это необычайно сильная печать русского колорита: оно было совершено за ужином, как в романах Достоевского (впечатление было бы еще сильней, если бы публика узнала некоторые факты, превосходно известные барону), — дело в том, что жизнь не оправдывает наших ожиданий, и в конце концов мы уверяемся, что литература не имеет к ней никакого отношения; мы ошеломлены, когда драгоценные идеи, поведанные нам книгами, без особых на то оснований, не страшась искажений, переносятся в повседневность, что, в частности, в этом ужине, убийстве, русских событиях — воплотилось «что-то русское».

(«Обретенное время»)

9. О подушке воспоминаний и механизмах памяти

Воспоминание о случившемся было для нее как бы жаркой подушкой, которую она без конца переворачивала. 

(«Утехи и дни»)

Лучшее, что хранится в тайниках нашей памяти, — вне нас; оно — в порыве ветра с дождем, в нежилом запахе комнаты или в запахе первой вспышки огня в очаге, — всюду, где мы вновь обнаруживаем ту частицу нас самих, которой наше сознание не пользовалось и оттого пренебрегало, остаток прошлого, самый лучший, тот, что обладает способностью, когда мы уже как будто бы выплакались, все-таки довести нас до слез.

(«Под сенью девушек в цвету», второй роман эпопеи)

10. О поэте-развратнике и поэте-шпионе

Подолгу поджидают свои жертвы и шпион, и развратник, подолгу простаивают, наблюдая, как строят новое или ломают старое, степенные люди. Поэта же может остановить любой предмет или зрелище, не заслуживающие внимания солидных людей, и окружающие задаются вопросом: кто это — маньяк или шпион и (чем дольше он стоит) что он там в самом деле видит. А он стоит себе перед каким-нибудь деревом, пытаясь отрешиться от городского шума и вновь испытать ощущение, уже изведанное раз, когда это дерево, одиноко растущее посреди общественного сада, возникло перед ним все в белых цветах, словно наряженное оттепелью, усыпавшей бесчисленными белыми комочками концы ветвей. Он смотрит на дерево, но притягивает его нечто иное: ему никак не удается уловить прежнее ощущение, а когда вдруг оно появляется — углубить и развить его.

(эссе «Поэзия, или Неисповедимые законы»)

*признана иноагентом на территории РФ