В издательстве «Редакция Елены Шубиной» выходит еще одна книга, написанная выпускником Creative Writing School. Михаил Турбин работал над текстом романа «Выше ноги от земли» несколько лет, помогали ему в этом занятия в мастерских CWS. В июне 2022 рукопись получила премию «Лицей», осенью ожидается выход книги. Мы поговорили с автором о том, как создавался роман, о писательских блоках и будущей экранизации. А также представляем фрагмент романа.
О чем ваша книга, кто ее герой, как родилась идея?
Герой моей книги — врач детской реанимации Илья Руднев. У него тяжелая судьба — в один день он потерял жену и сына. Руднев пытается забыться в работе, но однажды скорая привозит в больницу мальчика, который как две капли воды похож на погибшего сына. В этом событии герою видится шанс избавится от чувства вины, но для избавления ему опять предстоит пережить трагедию. Книга довольно плотная и затрагивает много тем: от посттравматического расстройства до проблемы развода в семьях православных священников. Общую идею книги я для себя понимаю определенно, но уверен, что мне как автору не нужно произносить ее вслух. Это может сбить читателя, который, скорее всего, примет текст по-своему.
Как создавался текст? Вы пронесли его через три мастерские — Майи Кучерской, Марины Степновой и Елены Холмогоровой. Как эти авторы повлияли на создание романа?
Скорее, это меня пронесли через три мастерские, аккуратно и любя передавая из рук в руки. Эта поддержка вдохновила начать большой текст и помогла его закончить. Первые главы романа я написал на курсе Марины Степновой пять лет назад. И после курса я благополучно забросил текст. Несколько лет мне удавалось уворачиваться от волшебных пенделей Марины. Я писал повесть, рассказы — все что угодно, только не роман. Но она все же вразумила меня, и я вернулся к «Выше ноги от земли». Продуктивнее всего работать над книгой получилось на курсе Елены Сергеевны Холмогоровой. Она создала условия для группы писателей, в которых они, не теряя запала, могли выдавать по главе в неделю. Мне очень повезло, что я попал в эту компанию. Под чутким присмотром Елены Сергеевны и молодых коллег, а вскоре друзей, рос и мой роман. А Майя Кучерская… Она всегда была рядом. Всем троим я говорю и буду говорить спасибо. Они отнеслись ко мне и моим текстам с невероятной добротой и заботой.
Есть ли у героев прототипы? Вообще в работе много ли вы берете из реальной жизни, от людей, которые вас окружают?
Прототипов нет. Но это неправда. Герои книги — это, конечно, вымышленные образы, набитые характерами живых людей. Они — и объекты моей рефлексии, и самостоятельные личности с собственными желаниями. Из реальной жизни я стараюсь брать все, но не вижу смысла отражать ее достоверно. Думаю, задача художника состоит не в этом.
Бывали ли моменты писательских блоков, когда казалось, что ничего не получится, что писать невозможно? Как вы справлялись?
Писательские блоки случаются по разным причинам. Например, бывает, что недоношенная идея не может родиться словом, — значит, надо донашивать. Еще чаще: из-за каких-то бытовых забот теряешь связь с текстом, и, чтобы снова войти в него, приходится «расписываться». Но бывает, что блок есть, а причину понять не можешь. Так случилось на финише моего марафона. Мне оставалось написать пару глав. Я знал, как закончить, я не терял связи с текстом, но не мог выдавить ни слова. Я понял, что причина в башке, поэтому оставил текст. А спустя месяц я взглянул на него и понял, что он дописан. Что тексту больше ничего от меня не нужно. Мне хватило пары страниц, чтобы завершить его. Оказалось, весь этот месяц я стоял у финишной ленточки, но боялся ее порвать.
Сейчас у многих творческих людей состояние паралича. Кажется, какая может быть литература, когда гибнут люди? Но ее гуманистические принципы никто не отменял. Литература обязана говорить правду и давать человеку поддержку. В тяжелые времена — особенно. Так что этот блок тоже будет преодолен, в интересах всех нас.
Марина Степнова так написала про ваш роман: «Невероятная, тонкая, психологическая драма, которая срывается то в детектив, то в триллер, оставаясь при этом абсолютно в русле классического русского романа». Вы ориентировались на какие-то образцы классического романа?
Слушайте Марину Степнову. Это человек, который великолепно разбирается в литературе. Но по мне звучит слишком громко. Мне сложно оценивать свои тексты. Никаких восторгов к ним не испытываю. Я счастлив, что у них появляется своя судьба, что они нравятся читателю. Я большой поклонник русского романа, и многие мои ориентиры действительно остались в прошлом и позапрошлом веках. Но, мне кажется, эти бородатые дядьки начинающему писателю только мешают. Очень легко попасть под влияние большого таланта. Да и неловко писать, когда за твоей спиной стоят великие. Стоят и ржут. Поэтому во время работы над книгой я стараюсь не оглядываться на них, не читать их книги во время работы над своей.
Что вообще любите читать?
Люблю околомедицинскую литературу, мемуары врачей. Недавно прочитал «Стучитесь, открыто», автор Ана Мелия. Невероятный по силе автофикшн больной девушки. Из художественной литературы могу с любой страницы читать Чехова и Бунина. Вообще люблю книги, которые ближе всего к человеку. Думаю, нам всем сейчас стоит перечитать послевоенную прозу: Николая Никулина, Воннегута, Хемингуэя, Ремарка, Бёлля — их страшно много. Страшно много. И такое впечатление, что этих книг никогда не было.
Книга выходит в издательстве «Редакция Елены Шубиной». Как вам работается с таким издательством? Были ли с его стороны правки в тексте?
Тут и говорить нечего. Попасть в Редакцию Елены Шубиной — большая удача. Это издательство, в котором работают одни профессионалы. Спасибо им, что без оглядки на риски они выпускают так много книг молодых писателей! Конечно, некоторые стилистические правки были и, думаю, еще будут. Но они никак не повлияли на смыслы и свободу текста.
Книга еще не опубликована, но уже куплены права на экранизацию. Расскажите, как это получилось и есть ли уже новости про съемки?
«Выше ноги от земли» получился самым сюжетным и динамичным текстом из тех, что я писал. Я попытался спрятать рефлексию за действием и хорошо так приглушил авторский голос. Думаю, поэтому книга неплохо визуализируется. На этом мои заслуги заканчиваются. Главную работу провели мои литературные агенты Юля Гумен и Наташа Банке. Они презентовали рукопись продюсерам, а тем она пришлась по душе. Могу только сказать, что все случилось очень быстро. А вот говорить про съемки пока преждевременно. Здесь быстрых решений не бывает. Скажу проще и честнее: я пока не в курсе.
Ваш совет авторам, которые только работают над своим первым большим текстом или вообще находятся в начале пути?
Главный совет — беритесь за темы, которые вас по-настоящему волнуют. О чем вы готовы говорить, пока вас не заткнут? О том и пишите. Тогда вас хватит и не на одну большую книгу. Тогда вы сможете уходить от текста и возвращаться к нему с прежней страстью. Это важно на дальних дистанциях, так же как выносливость и ровное дыхание.
Выше ноги от земли. Фрагмент
Ему позвонили, назвали адрес. Илья приехал. Медсестра проводила до палаты. Она молчала, но было видно, что ей не терпится заговорить. Они шли по пустому, длинному коридору. Медсестра, идущая впереди и занимавшая, казалось, всю ширину коридора, то и дело оборачивалась на Илью и раздраженно выдыхала.
— Вы кто ей? — наконец, не выдержала она.
— Муж.
— Хм, муж… И где вы были, муж?
— Давно она здесь? — спросил Илья, чтобы вывести чувство вины, которое он не хотел принимать.
Медсестра цокнула. Это значило… Не понятно, что значило. Давно или нет? Руднев догнал ее и переспросил.
— Когда она поступила?
— Третий день пошел. Сначала не говорила ни с кем. Потом попросила вам позвонить.
— Ясно, — ответил он, увидев, что медсестра стала мягче. Но он так и не понял, почему ему так важно одобрение этой женщины.
Саша сидела у окна.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Играю в снайпера.
— И где твоя винтовка?
— Вот, — она показала на маленькую черную точку на стекле. — Надо представить это — мушка, потом найти такое положение головы, чтобы жертва оказалась в прицеле. И… Пх! Стреляю. Как в детстве. Правда, тут во дворе почти никто не гуляет.
— Видимо, они тебя засекли. Скольких ты убила?
— Не считала. Я сижу тут целую вечность.
— Ничего, что из твоей винтовки я только что прикончил голубя?
Саша притянула Илью к себе и задергалась в плаче.
— Прости, — сказала она. — Я не знаю, что со мной творится. Давай, ты будешь всегда рядом? Иначе я сдохну.
— Хорошо, — ответил он.
Успокоенная этой простотой, Саша перестала рыдать. Она повторила:
— Прости, я не знаю, что со мной творится.
— Надеюсь, мне не нужно объяснять, что теперь за ее здоровье ручаетесь вы, — начал психиатр. Кажется, его звали Лаврентий Михалыч или Леонтий Михалыч. — Я бы не советовал прерывать лечение в диспансере. Но раз уж вы так решили, то несете за пациента полную ответственность.
Илья обвел глазами сероватые стены, стеллаж, заставленный красными папками, комнатные растения в терракотовых горшочках, пейзаж с одинокой горой на фоне пунцового заката, оформленный в неокрашенную рамку. Картину, похоже, писал верный пациент или, страшно подумать, сам доктор. На столе была выстроена очередь из слоновьих фигурок, только не от большей к меньшей, как положено, а наоборот: самый жирный слон брел позади и подгонял всю колонну. Хватало и других сувениров, вроде настольных часов на мраморной подставке, которые дома держать невозможно, но и выбросить жаль. Эти вещицы придавали комнатке странный уют. Можно было бы представить подобный интерьер в тайном детском штабе, или куда там обычно дети сносят из дому все барахло?
В окно било солнце. С крыши на оконные отливы капал вчерашний снег. Лаврентий Михалыч в светящемся халате щурил один глаз. Илья тоже щурился, но не от света, от радостного предчувствия: он забирал Сашу домой.
— Раз вы так решили, — с нажимом повторил врач. — То должны понимать, что это не шутки. Да, кризис миновал, но…
Пошевелив очки с выпуклыми линзами, точно вправив в орбиты рачьи глаза, он обнаружил перед собой счастливого человека. Проверенные болевые приемы на нем не работали. Доктор отклонился в тень, голос его смягчился:
— Илья Сергеич, вы, кажется, говорили, что сами врач. Понимаете, конечно… Прогулки, режим. Режим — это архиважно! Лекарства, само собой, никто их отменяет. С Александрой я провел беседу, но в первую очередь рассчитываю на вашу сознательность.
Саша очень обрадовалась, когда узнала, что едет домой. В нынешнем ее состоянии радость отражалась в беглой улыбке, большая радость держала эту улыбку добрую минуту. Теперь, наулыбавшись, она дожидалась в палате, пока Илья и ее лечащий врач разбирались с бумагами.
— Вот выписка. Теперь подпишите заявление и можете быть свободны.
Леонтий Михалыч протянул Илье две ксерокопии. В выписке стоял код «F31.4».
— Расшифруйте, — Илья вернул бумагу.
— Тяжелый депрессивный эпизод на фоне биполярного расстройства личности.
Он не думал ничего больше спрашивать, но вдруг спросил:
— И что дальше?
Психиатр пожал плечами.
— Все зависит от нее. И от вас, — добавил он.
Врач стал заполнять рецептурный бланк, а Илья вдруг застыл, как парашютист, вдохнувший страшного воздуха из отворившейся двери самолета.
— Похоже на число Пи, — сказал Илья.
— Что?
— Код диагноза. Тридцать один и четыре. Это почти как три и четырнадцать. Видите, только точку переставить.
Лаврентий Михалыч оторвался от рецепта и посмотрел из-под очков на Илью.
— Вы-то как себя чувствуете?
Ручка его, зажатая точно в клешне меж двух пальцев, застрекотала по столу.
— Прекрасно, — ответил Илья и поставил подпись.
Прыжок. Падение. Теперь страшный воздух был всюду: над ним, под ним, как дьявол, свистел по сторонам.
Бах!
Леонтий Михалыч поставил на рецепте печать.
Илья оказался в длинной галерее сияющих окон, уставленных горшками с однотипными длинноусыми растениями той же породы, что стояли в кабинете психиатра. Он прошел по коридору, переступая через лохматые тени цветов, пока не уперся в какую-то железную дверь, облитую белой эмалью. Понял, что шел не в ту сторону.
Он присел на один из трескучих стульев, сбитых рядком и стоящих здесь не меньше полувека. Стулья пошатывались. Ощущение падения все еще преследовало и кружило голову. Но теперь, когда диагноз был описан на бумаге и даже определен точным числом, когда рядом с ним стояли подпись и печать, Илья будто разбился о твердую и объяснимую правду. Темная хандра теперь имела название. Саша была больна. Серьезно больна.
— Тебе тоже не спится? — спросил сипловатый голос.
Илья заслонил глаза от света, чтобы рассмотреть того, кто стоял рядом. Первым, что он увидел, были руки с сеткой сизых вен. Тощие руки. Это был мужчина неясного возраста в спортивном костюме, бритый под быструю машинку. Мужчина глядел на Илью одним внимательным глазом, а вторым косил куда-то вдаль. Снулое лицо его, парализованное не то инсультом, не то релаксантами, стекало с черепа, и он будто старался удержать его, запрокидывая затылок и выставляя вперед нижнюю челюсть.
— Не спится? — снова спросил он и накренился вперед.
Илья поглядел на часы.
— Сейчас полдень.
— И мне не уснуть. Очень страшно здесь, — произнес мужчина неожиданно длинную фразу неожиданно юным голосом. — У меня дети.
— Ага, — сказал Илья.
— Меня дети ждут. Я и не курю поэтому.
— И правильно.
— Ты из какой палаты? Я из четвертой.
— Я врач, — ответил Илья, полагая, что этот ответ сократит разговор.
— Ммм, — облизнул губы пациент из четвертой. — А дети есть?
— Нет.
— Это потому, что ты — сука.
— Что?
Стул под Ильей скрипнул. Мужчина дернулся, опустил взгляд на тонкие свои неуверенные ноги и, примеряя шаг к затертому линолеуму, поплелся прочь.
— Ты сука! — крикнул он, задрав голову.
Кончилась зима. Саша пребывала в подавленно-светлом состоянии. Колебания настроения все еще случались, но их амплитуда заметно сократилась. Депрессия превратилась в управляемую апатию, а приступы мании купировались спасительным литием. Саша жаловалась, что скучает по хорошему настроению. Под так называемым хорошим настроением имелось ввиду ее беспечное безумие.
Литий стер, обезоружил болезнь. К весне Саша нашла работу в одной рекламной фирме. Суть ее заключалась в согласовании с заказчиками типографских макетов и поиске новых клиентов. Ей нравилось работать, появилась тяга к простому общению. Она начала изучать графические программы, чтобы в случае чего подменить дизайнера и внести незначительные правки в макет. Саша понимала, что все изменилось, но не понимала насколько.
— Я хочу сохранить, что есть сейчас, — сказала она Илье, когда они гуляли по набережной.
К тому времени, режимные прогулки, прописанные доктором, стали приятной привычкой.
— Кажется, ты делаешь успехи и здорово, что ты ими дорожишь.
Они остановились. Саша молчала. Она повернулась к реке, стянутой льдом. Илья смотрел на Сашин профиль, на уголок тонкой улыбки.
— Очень бы хотела все сохранить! — повторила она, готовясь сказать не это.
— Отлично, отлично! — болванчиком кивал Илья.
— Я перестала пить таблетки.
— Но… Не надо этого делать!
— Надо! Я…
— Ты же сама сказала, что ты не хочешь перемен, — прервал он.
— Да, но…
— Нет! Ты продолжишь пить лекарства!
— О, как ты испугался!
— Ты же понимаешь, что это обманчивое чувство? Тебе кажется, что ты здорова, но на самом деле это работа лекарств.
— Если бы ты дал мне договорить!
— Нет-нет. Потерпи немного, не бросай.
— Я беременна.
Илья вытянулся во весь рост и как-то весь застыл.
— Вот! Теперь, я вижу, что ты действительно наделал в штаны!
— Это же здорово, — сказал Илья, стараясь скрыть растерянность и выбирая для этого самые беспомощные слова.
— Ой, не могу! — Саша засмеялась. — Видел бы ты себя!
Ее смех, разбежавшийся по пустынной набережной и звенящий во влажном морозце, был такой настоящий, и становился все ярче, все чище, и когда Илья очнулся, было уже поздно. Он тоже заливался вместе с ней.
Илья почувствовал, как вместе со смехом уходит тревога, которая успела стать его лучшей подругой, и взамен нее появляется молодое радостное предчувствие.
— Обожаю, когда ты пугаешься.
— Я совсем не испугался.
— «Э-э-это же зд-здорово»!
— Ну хватит! Я правда очень рад!
Никогда прежде не было у Ильи такой радости и такого страха за Сашу. С другого берега, точно отклик их смеха, долетал колокольный перезвон. Река должна была вот-вот вскрыться и понести потемневший лед.