Мама стоит перед зеркалом. Ее лицо превратилось в распухшее месиво. Она стоит и давит прыщи. С каждым днем их все больше и больше. Ее кожа стала напоминать кратерную поверхность Марса, такую же огненную. Даже утром, после ночи спокойного сна. Она не может остановиться. Бабушка пытается связать ей руки, чтобы она не прикасалась к своему лицу, но мама вырывается, прячется в ванной, и там все начинается заново.
Я дотрагиваюсь до своего лица и замираю. Мне хочется повторить то, что я наблюдала сотни раз. Пальцы сдавливают кожу, и на поверхность выходит белая жидкость. Жжение захватывает все большие участки лица. Кому-то может показаться, что я долго гуляла на морозе — красные распухшие щеки, нос как неспелая слива. Но нет тебе черных точек, нет тебе прыщей, да и нетронутого участка лица тоже нет.
Набираю лосьон на ватный диск. Прикасаюсь к лицу и ощущаю, как по нему проходят электрические разряды: от носа к скулам, по лбу, подбородку. Останавливаюсь. Пытаюсь осмыслить, что я сделала. Прошедшие минуты кто-то другой управлял моим сознанием, мои руки были мне неподвластны.
Никогда не быть такой, как мама.
Мама боится воды, но любит море. Она делает два шага от берега и останавливается. Вода достает ей до колен. Она стоит и смотрит вдаль. Наклоняется, набирает воды в ладони и умывает лицо, потом льет воду на плечи, размазывает, словно это целебный раствор, по рукам и бедрам. Пытается достать до спины и натирает участки, до которых добралась ее нетренированная рука.
Когда ей предлагают научиться плавать, она говорит, что слишком стара для этого. Она стоит и с вожделением смотрит на воду.
Я плыву. Папины руки крепко держат меня под животом.
— Ты видела, как лягушка плавает?
Мы ловим лягушку, от которой потом появляется бородавка на руке, и запускаем ее в озеро. Лягушка лежит неподвижно, делает вид, что умерла. Но чувствуя, что опасность миновала, она начинает усиленно работать лапками и быстро уходит в мутную воду. Я больше ее не вижу. Но я поняла принцип.
Я снова на животе. Папа делает вид, что держит меня. Собрать, развести, собрать, развести. Я концентрируюсь на движениях рук, я чувствую, как они напряжены. Я могу плыть только на них. Папа впервые отпускает меня. Я плыву, плыву.
Я с разбегу прыгаю животом на воду и начинаю работать руками. Я прокручиваюсь в воде, как дельфин, я показываю друзьям, как плывет собака за мячиком, я делаю кувырок и, держась руками за дно, машу ногами, передавая приветы всем, кто на берегу. Я лежу на спине. Щурюсь. Солнце.
Никогда не быть такой, как мама.
Мама возвращается с работы. У нее три пакета со сладостями: вафли с шоколадной прослойкой, что хрустят и тают, напитавшись моей слюной, зефир в шоколаде, исчезающий в тот же вечер, «Осенний вальс» — конфеты, напоминающие гору, на вершине которой зарыт клад — целый лесной орех. Завтра же конфеты будут развернуты и лишены орехов.
Мама садится пить чай. Она не любит ужинать. Она пьет только черный чай или кофе с молоком. Она никогда не говорит «латте» или «капучино», говорит именно «кофе с молоком». В трех красивых плетеных корзинках лежат сладости. Мама кладет конфету в рот и закрывает глаза. Свет на кухне выключен, и никто не решается туда войти. Это мамина тайная вечеря.
Я завершаю ужин. Мой организм настроен на медово-ванильный вкус. Ему всегда хочется завершить принятие пищи куском торта. Я открываю коробку с тортом «Наполеон», достаю суповую ложку и врезаюсь ей в нежные слои, пропитанные масляным кремом. Я блюю в туалете наполеоном, который съела целиком.
Проходя мимо кондитерских, я отвожу глаза — меня все еще мутит при виде тортов. Я больше не ем сладкого. Совсем.
Никогда не быть такой, как мама.
Мама разговаривает с мужчинами тоненьким голосом маленькой девочки. Она хихикает, надувает губки, смущенно опускает глаза. Она резко отстраняется, когда мужчина обнимает ее в публичных местах. Слегка касается пальцами его руки и объясняет, что здесь люди. Она проявляет нежность и ласку только под покровом ночи и только в комнате. Тогда ничто не стесняет ее. Она превращается в податливую гибкую кошечку.
Она хрупкая и тонкая, и мужчины носят ее на руках. Она подстригла свои длинные смоляные волосы и с короткой стрижкой стала похожа на озорного мальчишку.
Вагон метро набит замученными работой людьми. Мы стоим близко, соприкасаясь телами, — так, что я чувствую его дыхание, — мы дышим в такт. Я провожу рукой по спине любимого, обнимаю его за талию и кладу голову ему на плечо. Он гладит меня по волосам, целует глаза, щеки, нос, добирается до губ и, проводя по ним языком, кусает за верхнюю. Я смотрю на него, не отводя взгляда: изучаю, любуюсь.
Мы занимаемся любовью на кухонном столе, на комнатном ковре, на лестничной площадке в подъезде. Он наматывает себе на палец мои длинные кудрявые волосы, вдыхает их аромат. Моя тяжелая грудь едва помещается в его руке. Он хватает меня, поднимает на руки, но пройдя пару шагов, ставит на пол.
Никогда не быть такой, как мама.
Мама ходит на работу, чтобы пообщаться. Она уходит рано утром, еще до того, как я встаю в школу, и приходит поздним вечером, когда я уже легла спать. Денег у нее никогда нет. Как-то из школы я иду туда, где она работает. Я заглядываю в витрину салона красоты и вижу ее: она стоит с чашкой чая у стойки и разговаривает с какой-то женщиной, волосы которой похожи на инопланетные — куски фольги из ее головы торчат в разные стороны. Мама смеется. Не слышно, о чем она говорит, но видно, как быстро двигаются ее губы. Она хохочет, запрокинув назад голову. А потом ее губы начинают двигаться быстро, как у рыбы, выкинутой на берег. Словно ей не хватает времени надышаться.
Я хожу на работу, потому что люблю быть важной. Я руковожу людьми и зарабатываю много денег. Я не люблю тратить время на пустые разговоры. Если только утром, когда наливаю кофе и слушаю рассказы своих сотрудников. Это тоже задача руководителя — так формируется открытость и доверие в коллективе. Мне нравятся люди, с которыми я работаю, — нравятся до тех пор, пока они эффективно выполняют поставленные им задачи. Мне жаль расставаться с сотрудницей, которая проработала в компании пять лет, но хороший человек — это не профессия. Когда заработаю достаточно авторитета и денег, я не буду так много работать. В мире есть много вещей, которые хочется успеть. Будь у меня возможность прожить несколько жизней одновременно, я бы много путешествовала, писала рассказы, продолжила руководить отделом, стала актрисой и уехала в Голливуд.
Никогда не быть такой, как мама.
Мама любит ходить в театры. Она предпочитает классику — все больше балеты и оперы. Невозможно представить ее в театре без торчащей из сумочки шоколадки «Вдохновение», удобно порезанной на дольки кем-то заботливым на фабрике, и бутерброда с колбасой. Мама настоялась в очередях в своем советском детстве, потому в антракте предпочитает тихо сидеть на месте, высвобождая из фольги кусочек шоколада. Она кусает шоколадку, а потом соединяет ее с остро-соленой сырокопченой колбасой и тщательно пережевывает.
Я не люблю театры. Мне кажется глупым изображать что-то, совсем непохожее на реальную жизнь. Если хочется хороших историй, сейчас достаточно выйти на улицу или сходить в документальный театр. «Театр.doc» я люблю. Я вбегаю в зал в последние несколько минут до спектакля. Еще ни разу не опоздала. Если бы был предусмотрен антракт, я бы обязательно пила шампанское и закусывала бутербродом с икрой. Порой то, что рассказывается на сцене, хочется компенсировать блюдами из другой жизни. Снова немного оптимистичнее посмотреть на мир.
Никогда не быть такой, как мама.
Мама не любит спорт. Единственный спорт на протяжении всей ее жизни — ходьба до работы и обратно. Она никогда не покупает абонементы в фитнес-клуб, не бегает по утрам, не качает пресс дома на коврике… Список «никогда» можно продолжать вечно. Мама боится кататься на велосипеде. Она садится на велосипед и не может удержать равновесие. Я хочу ей помочь, подойти и поправить сиденье — я же вижу, что оно слишком высокое для ее роста, но она смеется и отдает велосипед. Опять сваливает на возраст. Не могу представить маму с этими дамами-кузнечиками, любителями финской ходьбы. Куда-то бесцельно идти, да еще и быстро — так, что ветер в лицо и не слышно разговоров, — ну нет, это не про маму.
Я люблю спорт. Спорт для меня — энергия, сила жизни. Я осознаю это, только если усилием воли тащу себя в фитнес-клуб в течение месяца. А потом стоит раз пропустить — и снова включается капризный ребенок, который сидит внутри и просит посмотреть хороший фильм или сериал вместо того, чтобы потеть на дорожке. Зато велосипед для меня — повод похвастаться. Вот я лечу по парку, убрав руки с руля, удерживая равновесие лишь мягкими покачиваниями корпуса. Мальчишки смотрят мне вслед с восхищением.
Никогда не быть такой, как мама.
Мама не знает, как воспитывать дочь. Никаких подсказок, никаких советов. Когда я падаю на раму велосипеда и вижу на трусах кровь, я думаю, что умираю. Мне некому рассказать о своей приближающейся смерти, я просто лежу на диване и жду. Сердце тревожно бьется, но, когда смерть все не приходит, я засыпаю. Только потом я узнаю, что так глупо потеряла девственность.
Когда у меня вырастает грудь, я каждый день ее трогаю — боюсь, что сразу разовьется рак груди, так много о нем говорят. А когда меня в драке толкает в грудь мальчик, и грудь становится тверже, я абсолютно убеждена в своей правоте — жить осталось недолго.
Десять лет я боюсь пойти к врачу и узнать горькую правду. Я держу ее в себе, и мне не с кем поделиться.
Но теперь, когда я по-настоящему взрослая, я регулярно хожу к врачам. И я знаю, что текстура груди может быть разной, что регулярность месячных может меняться, что каждый год надо обязательно проверяться у гинеколога и маммолога. Я много чего еще знаю и делаю. Без твоих подсказок и советов, мама.
Никогда не быть такой, как мама.
Мне никогда не быть такой, как ты, мама.
Мама, которой у меня никогда не было.