Сижу на кухне в доме моего детства и пытаюсь расслабить плечи, пока мать замешивает тесто для блинов. Мы находимся слишком близко и не знаем, что сказать друг другу, кроме банальных фраз «какая ты красивая выросла!» и «мам, спасибо, что подарила мне жизнь». Сегодня мне исполнилось двадцать два. Чувствую себя взрослой, но в этой квартире слишком много призраков, чтобы заглушить голос маленькой Лизы. Она рвется изнутри и требует объяснений. Мама переворачивает первый блин — получился комом. Ее брак с папой тоже получился комом, но это не страшно. Второй блин выходит толстеньким и жирненьким, но сладким. Вторым был дядя Паша. Тоже пухлый и нескладный, но он покупал мне конфеты. Третий блин идеальный — такие делает только мама! Тонкий, воздушный, с дырочками. Четвертый, пятый и все остальные получаются без сучка без задоринки.
Мама ставит стопку блинов на стол, а у меня будто трубу прорвало. Мам, я не могу сказать, что очень счастлива видеть тебя, но давай я расскажу кое-что другое.
Мне пять лет. Мама грубо стукнула по столу, на котором лежало свидетельство о расторжении брака. Я невольно подпрыгнула и выкатила слезки на колесках. Папочка с нами больше жить не будет? Мама запускает руки в волосы и тоже начинает плакать. Бабушка вскакивает и обнимает ее, все причитая, что проблема вовсе не в Танечке, а в этом Саше, который только пил. Он бы семью продал за чекушку водки, и хорошо, что у тебя, Танечка, хватило сил развестись с этим нелюдем. Ну что поделать, доля у нас такая: это проклятие семьи — всех мужчин у нас высекает. То уходят в другие семьи, то умирают от цирроза, то просто спиваются и разводятся. А мы с вами, девчонки, сильные, со всем справимся. Я обнимаю маму и решаю, что никогда ее больше не расстрою: буду самой послушной дочерью! При этом вспоминаю, как папа вез меня на санках по зимнему лесу, как целовал маму в макушку и закидывал ее снежками так, что я от хохота свалилась с санок. Почему же тогда они разводятся? А еще я помню синяки на теле мамы, о которых она говорила, полушутя, — это прекрасные цветы любви, их нужно мазать бадягой, и завтра уже можно получать новые. Но на завтра папочка приходил с настоящими цветами и почему-то просил прощения. Я не помню, чтобы видела, как папа бил маму, так же не бывает, правда? Я всегда сидела в своей комнате по завету бабушки, пока взрослые решали свои дела. Там у меня был крутой музыкальный центр, и я просто принималась танцевать. Папа подарил. Видимо, для дела.
Мне шесть лет. За окном уже так темно, мамочка давно должна была вернуться с работы. Мне очень страшно, что с мамой что-то случилось, поэтому я втихую, пока бабушка спит, достаю семейный фотоальбом, вытаскиваю оттуда фото улыбающейся мамы в новом блестящем черном платье и кладу его под подушку. Плачу и прошу бога сжалиться надо мной, над нашей семьей. Прошу маму вернуться домой! Замок в двери поворачивается, будто меня действительно кто-то слышал все это время, и я бегу в коридор, чтобы радостно встретить маму, обнять и поцеловать ее. Мне не хочется ее расстраивать слезами, поэтому я поспешно их вытираю. Дверь открывается, и мама вваливается домой, громко смеясь и держа бутылку в руках.
— Ой, доченька, ты почему не спишь? Бабушка очень плохо выполняет свои обязанности, — недовольно произносит мама. И я переживаю, что все-таки расстроила ее. Уже хочу сказать, что скучала по ней, как сзади появляется неизвестный мужчина. Мама икает, а он непонимающе смотрит на меня, будто не ожидал, что в доме будет маленькая девочка.
— Лиза, иди спать в свою комнату. Поздно уже, а мне некогда, — холодно произносит мама.
Я разворачиваюсь и ухожу, но дверь в комнату не закрываю. Подглядываю. Мужчина — не дядя Паша и не дядя Артем, но и не папа. Разочарование внутри меня сменяется страхом, когда я слышу сальные причмокивания и мамины вздохи и стоны. Маме хорошо? Или плохо? Может, этот странный дядя ее убивает, а я тут сижу? Но нет сил, чтобы выбежать и защитить маму, страх больше меня. Как молитву повторяю: не хочу расстраивать маму, не хочу расстраивать, не хочу расстраивать.
Самая счастливая в нашей семье — бабушка, которая спит на моей кровати и не проснулась ни от звука открывающейся двери, ни от маминых вздохов.
На утро мама стоит на балконе, курит сигарету и почему-то плачет. Дяди нет. Она протягивает ко мне руки, я кидаюсь в ее объятия. Мне шепчут на ушко, что все будет хорошо. Мам, я и так это знаю, только ты-то чего плачешь? С тех пор я помню маму либо пьяную, либо плачущую. Мужчины в нашем доме не задерживаются надолго, и я стараюсь ни к кому не привыкать и никого не бояться. Их не сильно волнует мое присутствие в квартире, а бабушка говорит, что меня не должно интересовать, кто это такие и почему их так много. Я маленькая, не моего ума дело.
Мне семь лет. Я пошла в школу и стала намного чаще оставаться дома одна. Бабушка уже не сидела со мной, я стала самостоятельной женщиной и гордилась этим. Пока мои одноклассницы все еще играли в куклы, я принялась за кое-что поинтереснее. Когда мама в очередной раз задержалась на работе, я нашла на холодильнике журнал. Открываю, и мне становится стыдно и… что-то еще. Что-то запретное и интересное. Я убегаю в комнату, переворачиваю страницы и чувствую это. Мама говорила о возбуждении, когда разговаривала с дядей Мишей, это оно? Я кладу ногу на ногу, сжимаю и разжимаю мышцы бедер. Еще несколько раз. И удовольствие растекается по моему телу, а источник — место, где теплится любовь. То самое постыдное, что мне всегда говорили прятать. А как прятать, если там так приятно? Взрослые такие странные: почему они не рассказывают о чем-то хорошем, но обязательно будут говорить о плохом? Наверное, это какой-то секрет, решила я тогда. И никому не сказала о том, что почувствовала, но журнальчик спрятала за музыкальным центром. Доставала я его теперь тогда, когда мамы не было дома. Я обязательно включала музыку, танцевала, трогала себя, как взрослая, а кульминацией всегда были движения сжать-разжать бедрами. Я чувствовала себя счастливой женщиной в семь лет.
Мне десять. Я стою перед зеркалом в ванной и рассматриваю свое тело. Включила воду, чтобы все в доме думали, что я занимаюсь делом, а не дурака валяю. Взгляд скользит по легким рукам, выпирающим ключицам, зачаткам женской груди, мягкому животу. Вот что-то ниже, такое трепетное и запретное, которое я привыкла чувствовать, но на которое мне все еще стыдно посмотреть. Хотелось ко всему прикасаться с нежностью, заботой и любовью. Сложно осознать, что это тело принадлежит мне и распоряжаться им я вольна как хочу. Руки потянулись к резинке на косичке и распустили волосы. Внутри меня зрело непреодолимое желание стать девушкой из моего журнальчика. Я стала позировать прямо как они, пока не прибежала мама и не стала стучаться в дверь, ругаясь, что я все счетчики промотаю. Да, выглядит вызывающе. Ну и что? Мне — красиво, вам — как хотите. Может, я тоже будущая звезда. Может, какая-нибудь девчонка в детстве будет хранить мою фотографию и мечтать стать такой же свободной женщиной…
Ладно-ладно, мам, выключаю воду и выхожу. Не ругайся.
Мне двенадцать лет. Я уже не боюсь маминых мужчин и почему-то, сама того не желая, стала более заметной для них. Песни из папиного музыкального центра теперь звучат громче, танцы веселее, а удовольствия больше. Как-то раз один из маминых ухажеров предложил мне сыграть с ним в карты. Мы сидели на кухне, я выигрывала в дурака, а мама разговаривала с кем-то по телефону в соседней комнате. Это была просто игра, мне казалось, что я вот-вот обрету нового папу. Так хорошо, так весело! Но мамин злой взгляд мог прожечь во мне дыру, когда она вошла на кухню и увидела меня с дядей Валерой. Картина и впрямь вызывающая: он в трусах, я в коротких шортиках и растянутой футболке. Но мне было плевать, я видела их всех и голыми. В тот момент я чувствовала что-то отцовское, чего мне так не хватало. Мама все разрушила. Она накричала на меня за немытую посуду и грязь в комнате, сказала убираться с ее глаз долой и кинула мне вдогонку упаковку игральных карт. Во мне зрела ненависть и обида. Еще несколько дней я обижалась на маму, не могла смотреть ей в глаза, а потом до меня дошло осознание: я могу быть привлекательной для мужчин.
Мой план состоял в том, чтобы стать самой красивой, яркой и заметной, поэтому, когда закрывалась входная дверь за мамой, я бежала в ее комнату и лезла в шкаф с одеждой. Бирюзовая блузка, юбка-футляр, лодочки. Или, может, брюки прямого кроя с приталенным пиджаком и серьги-кольца? В шестом классе явно никто не ждет от отличницы такого образа, но мне все прощали. Я прошмыгивалась по школьному коридору на маминых каблучках с томиком «Лолиты» и чувствовала все взгляды. Они принадлежали только мне, а я уже могла выбрать любого. Лифчик с пуш-апом? Стринги? Некоторые вещи давно перекочевали в мой комод, а мама не замечала пропажи. Вероятно, что-то из ее белья оставалось дома у мужчин, и она, не задавая вопросов, просто принимала пропажу как свою личную невнимательность.
Один раз мы ходили с одноклассником в кино, и я вернулась домой позже обычного. А мама раньше. Увидев на мне свое платье, она тут же схватила ремень и раскрасила меня так, что я потом сама наблюдала на своей коже прекрасные цветы любви. Синие, фиолетовые, желтые. Я так отчаянно кричала и плакала, просила маму прекратить и обещала, что буду самой послушной дочерью. А меня называли проституткой и грязной шалавой. Все из-за каких-то шмоток.
Мне пятнадцать лет. Я упорно ищу причины того, почему мне стало так приятно в шестилетнем возрасте, и натыкаюсь на сайт для взрослых. Я думала, что мне известно все о взаимодействии мужчины и женщины, но оказалось, что я знаю ничтожно мало. Увлеченно смотрю в экран, чтобы запомнить все действия, в надежде когда-то повторить самой. Мама врывается в комнату и говорит единственную фразу: «Сначала выучись, потом ноги будешь раздвигать». Жгучий стыд, горькие слезы, и мой старый-заветный журнальчик за музыкальным центром летит в мусорное ведро. Никогда больше я не повторю эту ошибку — мать не увидит мой секрет. Я уже взрослая и нахожу способ сделать себе приятно не с помощью ритмичных движений бедрами, а пальцами руки. Очень хочется, чтобы тебя касался кто-то другой, поэтому я просто каждый раз представляю кого-нибудь из маминых ухажеров. Теперь я специально прохожу мимо них в коротких шортах, откровенно нагибаюсь и долго пью воду, бесстыдно разглядывая их с головы до ног. Я так и не приблизилась к ним, потому что боялась гнева матери. Но не значит, что я этого не хотела.
Мне двадцать два года. И я четко усвоила — мои желания постыдны, их стоит скрывать. Три года назад я лишилась девственности. Это довольно поздно для такой, как я, и мама думает, что это произошло еще до моего совершеннолетия, считая меня распутной девой. В моей жизни никогда не было серьезных отношений, а парни напоминают веселый маскарад, такой же, какой был у мамы. Мне весело общаться с новой жертвой, накручивать волосы на палец и закидывать ногу на ногу так, чтобы разрез платья оголил бедро ровно до того момента, где начинает виднеться борт чулка. Я получаю удовольствие так же, как это делали женщины в фильмах для взрослых. А дальше… а дальше мы расходимся, я бросаю очередного мальчика в черный список и двигаюсь к следующему. Мне страшно. Страшно, что обо мне узнают чуть больше, чем то, каким может быть мое тело в постели. Страшно, что кто-то захочет остаться в моей жизни на второй, третий раз, а потом и на всю жизнь. Наша семья пропащая, и я не готова прерывать линию страдающих женщин.
— Мам, я очень скучаю по папе, — под конец выдыхаю я. Мама замирает и наконец поднимает на меня взгляд.
— Нечего по нему скучать. Он хоть раз вышел с тобой на связь за семнадцать лет? Ты ему не нужна, — отрезает мать. Все сказанное мной она слушала спокойно и безучастно, сворачивая блины в конвертики и погружая в сметану. Оживление пришло только на словах о папе.
— А тебе? Тебе нужна? — голос ломается.
— Что за глупые вопросы? Только я тебя и воспитывала. А ты неблагодарная была, вечно меня расстраивала и портила все. Но я-то все равно тебя люблю.
— А кого ты любишь больше: сотни мужчин, что побывали в тебе, или меня, которую ты носила под сердцем девять месяцев? Мужчин, которые в тайне от тебя смотрели на мою задницу, или меня, которая в слезах молилась на твою фотографию, лишь бы ты вернулась живая и здоровая домой? Мужчин, для которых ты была очередной телкой, или дочь, для которой ты была единственной и самой любимой мамочкой?
Я кричала и пыталась проникнуть маме под кожу словами. Чтобы она ощутила всю мою боль, поняла, как я нуждаюсь в ней. Как сильно она ошиблась, когда в своей жизни выбрала не меня, а дядю Пашу, Мишу, Валеру, Дениса.
Мама глотает слезы, ее телефон звонит. Она вытирает руки, отворачивается и отвечает на вызов. На экране словосочетание «Любимый Вова».
Я так и не притронулась к блинам.