1. Алёна
Надо было расстаться с ним сразу. В ту, самую первую встречу. До боли впиться ногтями в ладони, но сдержаться, не пойти за ним.
Как будто вчера… Звяканье приборов, вкрадчивые переливы саксофона («По пятницам — живая музыка!»), гул разговоров, аромат чесночных гренок.
Уже полчаса я почти не слышала, о чём говорит подруга. Мой взгляд то и дело возвращался к мужчине за столиком в углу.
Полностью погружённый в свои мысли, темноволосый с едва заметной сединой. Крепкий. Вернее, даже могучий. Костюм смотрелся на нём странно, как если бы медведя обрядили в белоснежную сорочку и пиджак. Казалось, поверни он руку — и затрещат нитки, лопнет ткань, обнажая бурую шерсть…
Но не это привлекло меня. Мало ли качков, интересующихся лишь своим отражением и количеством белка в завтраке?
Несмотря на фигуру, он двигался на удивление легко. Не вальяжно, как мои продуманно-небрежные однокурсники, а свободно, естественно. Будто находился у себя на кухне, а не в зале, полном разодетой публики.
Точным движением он располосовал ножом мясо, сделал глоток вина, щедро откусил от ломтя чёрного хлеба — всё очень спокойно, уверенно, красиво…
Мой взгляд замирал на его лице, а потом, как мячик на резинке, которые когда-то покупал в цирке папа, поблуждав по другим посетителям, снова и снова возвращался к нему.
Заметил. Посмотрел на меня. Так смотрят на соперника в покере перед тем, как тот откроет карты…
Мне вдруг захотелось вскочить и подойти! Прижаться щекой к его щетине, поцеловать морщинку между бровей, легко-легко. Узнать, как он пахнет…
Он подозвал официанта, ещё раз взглянул на меня и, расплатившись, медленно пошёл к выходу.
Я смутно помню, как прощалась с подругой. Как схватила пальто, бросила на столик деньги, толкнула тяжёлую дверь…
Потом был морозный воздух и колкие снежинки во рту от глубокого вдоха. Молчаливое приглашение взять его под руку и застывшие барханы петербургского льда под ногами.
А-лек-сей, «защитник», «предотвращающий». Его не могли звать иначе.
Потом было многое… Папино «Да он старше меня! Ты рехнулась?», мамино кокетливое «Бывший военный? А где служил?». Его внимательный взгляд: «Ты правда хочешь знать?» и моё спешное отрицание.
Весь мир вдруг съёжился, как дома в городе детства, когда приезжаешь уже взрослой. Остался только он. Его улыбка, запах, спокойная галантность.
А потом была тихая «роспись» в районном загсе, жёлтые тюльпаны в руках смущённой подруги, единственной свидетельницы нашего праздника.
Большие тёплые ладони на моих тогда ещё по-детски худеньких плечах… Его горячее коньячное дыхание, когда он каждую субботу возвращался откуда-то за полночь. Раздевался, ложился рядом и молча прижимался щекой к моему сердцу. А я, не зная, как отогнать эту неизвестную боль, гладила и гладила его волосы…
Дочь пришла к нам очень скоро после свадьбы. Она зародилась во мне в одну из белых июльских ночей, слишком жарких и светлых, чтобы спать…
Мне казалось, что с известием о моей беременности всё изменится. Прекратятся поздние возвращения домой, недомолвки, таинственные исчезновения по субботам… И мама прекратит смотреть на меня, как на наивную идиотку.
А через пару месяцев после того, как узнала о беременности, я случайно нашла пачку квитанций. Регулярно на протяжении нескольких лет он переводил какой-то женщине деньги. Большие деньги…
Сердце болезненно дёрнулось, меня затрясло. Я прерывисто выдохнула и прочитала едва слышным шёпотом:
«Олесе Ивановне Левченко».
«Дз-з-ээ-ээ-нь!» — проблеял дверной звонок, и я вздрогнула, едва не выронив квитанции. Покраснела, как будто меня поймали за чем-то постыдным, и быстро спрятала бумаги обратно в глубину шкафа.
— Алёна, привет! Как ты, хорошо? — Как всегда, не дожидаясь ответа, мама решительно просочилась на кухню с пакетами в руках. Меня замутило от сладко-приторного запаха её духов. Я прошла за ней, отрезала дольку лимона и отправила в рот.
— Выглядишь плохо, — бросила в меня мама, сопроводив диагноз коротким «яжеговорила»-взглядом. Я скривилась от лимона и слов. — Совсем похудела, в твоём положении надо набирать вес, а не таять, как свечка. — Ой, хлеба много у вас? Я обратно унесу. Вот котлеты из индейки, овощи паровые — иди мой руки, сейчас мама тебя покормит.
Я поплелась в ванную. Не было сил не то что спорить, даже просто слушать…
Когда котлеты были твёрдо отвергнуты, а овощи съедены под пристальным взором моей родительницы, последовал новый укол:
— А Алексей когда вернётся? Что-то часто он у тебя задерживается. — Быстрый колючий взгляд, нервно поправила причёску.
— Он руководитель, мама. Много работы, всё на нём, — устало отбилась я. И тут в памяти вспорхнули белые листочки квитанций. Я зажмурилась и сжала пальцами переносицу, как от головной боли.
— Ты меня прости, Алёна. Я твоя мама. Если не я, то кто тебе скажет… с замужеством ты поспешила. Вот хватаешься не пойми за кого, не слушаешь маму, а потом кукуешь одна с таким… руководителем. Можно было найти приличного человека, как твой отец!
Я опустила взгляд и увидела, как медленно кружатся чаинки в кружке. Сколько мне тогда было? Лет восемь? Я слишком рано вернулась из школы, мама была на сутках. Наш маленький секрет, как называл его папа. Он так не хотел расстраивать маму и рассказывать о тёте, которая зашла к нам в гости «буквально на минутку, чтобы переодеться». Мама ведь так не любит, когда гости приходят без неё.
А тут вдруг так некстати появилась я — сутулая, высокая, веснушчатая. Полная противоположность красавице-маме, строго взирающей на эту нелепую сцену с фотографии на стене. Красавице-маме, которую ни в коем случае нельзя было расстраивать, ведь хорошие девочки не огорчают мамочку и не выдают секретов.
— Это твоя дочь? — глупо хохотнула «тётя» и, застегнув распахнутую блузку, проплыла в прихожую.
Я была хорошей девочкой и ничего не сказала маме. Ни тогда, ни потом. Ещё много-много раз…
Я снова подняла глаза. Мама бурно жестикулировала и хлопала густо накрашенными ресницами. Переключилась на рассказы о чудесных омолаживающих массажах, которые помогают сохранять стремительно удирающую молодость.
— Мне надо прилечь, мама. Хочу спать.
Я накрылась пледом почти с головой и уснула.
Меня разбудили тёплые руки Алексея и его вкрадчивый голос:
— Алёнка, как ты?
Я открыла глаза. Он сидел на краю кровати и гладил меня по щеке. Внимательный взгляд, запах его парфюма. Приподнялась и посмотрела на часы: «22:34».
Гад. Меня снова начало трясти.
— Мне плохо…
Я вскочила и едва успела добежать до ванной. Живот болезненно сжался, и меня вывернуло. В этот момент я вышла из тела. Наверное, вместе с овощами матушки, с очередным приступом рвоты моё измученное тело покинула душа.
Как будто кто-то другой с этого дня стал целовать Алексея в щёку перед работой. Кто-то другой измерял рулеткой стены, чтобы заказать детскую кроватку и комод. Кто-то другой притворялся спящей, когда он ложился вечером в постель…
Я боялась задать тот самый вопрос, хотя заранее знала ответ. Кажется, самый мой страшный кошмар начал сбываться — я снова оказалась неудачной копией своей матери. Чувствовала себя жалкой, обманутой, раздавленной и… беременной.
В моих снах, как ни странно, было спокойно. В них я не помнила о случившемся, не подозревала, не боялась.
Однажды мне приснилось, что я держу на руках свою малышку. Крохотное тёплое тельце, доверчиво распахнутые глаза, тонкие пальчики…
— Девочка моя, Алёнка, я так тебя люблю… — услышала я сквозь сон и улыбнулась. Не открывая глаз, обняла Алексея за шею. А через мгновение всё вспомнила. Сердце ухнуло вниз, и вдруг я впервые почувствовала, как в моем животе легкой рыбкой задрожала дочка. Я вернулась в тело и будто впервые посмотрела на мужа. Он всё врёт. У него есть другая семья. Гад, сволочь, оборотень.
А я… Просто не выдержу этого разговора. Не смогу сказать и пары слов, как начну рыдать. А потом ещё начну умолять не бросать нас, унижаться. Нет. Хоть в чём-то мы с матерью не похожи.
Когда он уехал на работу, я встала, умылась и спокойно собрала вещи. Подошла к холодильнику и выпила целую бутылочку йогурта за дочкино здоровье. Открыла сейф и побросала в сумку несколько пухлых пачек. На первое время хватит.
Швырнула на стол кипу найденных когда-то квитанций. Стянула с пальца и положила рядом обручальное кольцо. Забирай его, Олеся Ивановна. Ты победила.
2. Оборотень
Алексея сегодня всё раздражало. Тяжёлые пакеты в руках, заигрывающий тон кассирши в магазине и то, что он опять опаздывал. Всегда куда-то опаздывал и снова и снова придумывал очередную ложь.
— Карта будет? — прошелестела кассирша и подняла на него густо накрашенные глаза.
Она чем-то неуловимо напомнила Алексею мать Алёны. Та же манера кокетничать не к месту, та же неуёмная страсть к макияжу.
В голове пронёсся её жеманный голос: «Куда спешишь всё время, Алексей? Алёнка одна вечерами скучает часто». Он тогда буркнул что-то про тяжелобольную бабушку. Улыбка на лице тёщи потухла, она впилась в него цепким взглядом: «Смотри, Алёнка двуличных не терпит. Был у неё такой, да недолго. Узнает, что обманываешь — сразу уйдёт».
Алексей поднял взгляд и всмотрелся в лицо дородного мужчины, окликнувшего его у супермаркета.
Волнистые светлые волосы до плеч, богатырский рост, смеющиеся голубые глаза — эдакий добродушный викинг… Гога Попов!
«Поп», «Попик», «Попыч» — так его звали за массивный крест на груди и «монастырские замашки». Он демонстративно избегал пикантных разговоров о девушках, которыми обычно бурлит каждая казарма, соблюдал одному ему известные посты, бормотал молитвы и открыто крестился перед каждым приёмом пищи.
— Ну здравствуй, Попыч! Вижу, процветаешь! — Крепкое пожатие рук, секундная сшибка могучими плечами.
— Грех жаловаться, — ещё шире расплывается в улыбке Поп. — Пару дней назад в ваш район переехал. Женат, четыре парня кормлю, тёща в Сибири. Сам-то как? Ещё в охране бегаешь?
— Я своё уж отбегал. Теперь пусть ребята мои пашут. — Алексей поудобнее перехватил тяжёлые пакеты.
— С кем-то из наших общаешься? Нет? А про Пашку Львова ничего не слышал, живой он там? Грешным делом, думаю иногда, может, зря наши его из той ямы достали — без ног да руки правой, врагу не пожелаешь…
— Не слышал, — соврал Алексей.
Взгляд Попыча упал на большую упаковку медицинских подгузников, пароходной трубой торчащую из пакета. — Ладно, Поп, бывай! Мать болеет, жена зашивается, спешу! — Алексей коротко пожал массивную ладонь Попыча и смешался с толпой.
Он приблизился к своей парадной, но прошёл мимо. Через два соседних двора, в угловую дверь кирпичной многоэтажки. Вынул из кармана ключ и пикнул таблеткой домофона. Пятый этаж, до конца коридора направо. Поставил на пол пакеты и достал ключи. Замок привычно щёлкнул и впустил его в тёмную прихожую.
— Паша, это я. Олеся Ивановна уже ушла? Укол вечерний поставила?
3. Паша
Разговор не клеился. Алексей молча разложил продукты, налил из пятилитровой бутыли воды в кувшин и задумчиво оглядел кухню.
Заметил, что к колесу Пашиной коляски прилип кусок бумажной упаковки от таблеток, но не стал подходить, чтобы его убрать. Принялся рассеянно переставлять вещи на полках, поставил кипятиться чайник. Потом как будто опомнился и неестественно-бодрым голосом стал рассказывать, что они с Пашей скоро поедут на реабилитацию, на этот раз в Китай. А Алёне придётся опять сочинять про командировку…
Паша почти не слушал. Он тщательно жевал принесённые Алексеем котлеты и машинально наблюдал за ним. Как за мухой, которая бьется возле открытого окна и никак не может найти выход.
Наконец, тарелка опустела. Единственной рукой Паша крутанул колесо и развернулся лицом к Алексею:
— Расскажи ей уже обо мне, Лёха. Она поймёт.
Алексей остановился и с вызовом посмотрел Паше в глаза. Потом прорычал тихо:
— Что рассказать, Паша? Как я сдрейфил из кустов вылезти, когда тебя душманы вязали?! А может, как потом ссался и ждал, когда доложат, что нашли тебя с глоткой перерезанной? Или рассказать, какая морда у меня была, когда тебя живого принесли? И как ты словом не обмолвился, что это я тебя кинул?!
— Не надо, Лёша…
— Или что я двадцать лет не бреюсь чисто, потому что на рожу свою поганую в зеркале смотреть не могу? Это она поймёт?!
Паша с усилием отвернул коляску к окну. Валил снег. Он вспомнил, что такой же снежище был как-то, когда они с дедом проснулись затемно, чтобы пойти в лес на лыжах. Бабка поворчала, но всё-таки встала, чтобы завернуть им с собой в промасленную бумагу пяток бутербродов. Дед в шутку назвал их «манной», когда они потом обедали в лесу и по очереди отхлёбывали из термоса пахнущий пробкой чай.
А после обеда разомлевший Пашка с трудом взбирался на горки, и дед подбадривал: «Терпи, Паля! Терпеливые в рай попадают…» А позже они, шутливо горланя, стучали лыжными палками по калитке, чтобы бабка скорей открывала.
Тем же летом дед поехал на дачу достраивать веранду и свалился с инсультом. Чудом дополз до калитки, по которой они так весело стучали зимой, и стал слабо бить по ней камнем. Где-то гремело радио, звенел велосипедный звонок, гудела цистерна с молоком. Соседские мальчишки всё-таки заметили его и вызвали помощь. В скорой он и помер.
А потом маленький Паля побоялся подойти к гробу. Он знал, что Дед сейчас в раю, а эта бледная фигура в несуразном пиджаке с красной гвоздикой в петлице — кто-то другой…
Паша на секунду прикрыл глаза, а потом снова повернулся к Алексею:
— А ведь ты так и не вылез из тех кустов, Лёха. Двадцать лет в них сидишь и боишься жопу в жизнь высунуть…
Алексей исподлобья посмотрел на него, но промолчал. На плите начал волноваться чайник.
— И жену свою дурой считаешь. Только дура мужика своего со всеми потрохами не примет. А не примет — так, значит, и хер с ней. Не жена и была.
Алексей отвернулся, выключил газ под истошно вопящим чайником. Потом налил кружку чая, добавил два кружочка сахарозаменителя и спросил ровно:
— Чай допьёшь, в шахматы сыграем?
***
«Уик-уиу, уик-уиу», — недовольно ворчала качель под малышкой четырёх лет. Она изо всех сил тянула ножки, чтобы раскачаться выше. Зажмурилась от яркого майского солнца, улыбнулась чему-то. А потом резко распахнула глаза и сиганула с качели.
— О-ох! Аня, ну куда ты с качели так скачешь? — Алёна привстала со скамейки навстречу малышке.
— Я не так скачу, я вот как скачу! — Девочка подогнула ножку и резво пропрыгала несколько шагов по ломаной траектории.
— Паса, Паса! Угадал, кто я? — Она подбежала к мужчине в инвалидной коляске, сидевшему рядом с Алёной. Схватила с шахматной доски, которая лежала на скамейке между взрослыми, коня:
— Я плыгаю, как ко-о-онь! — и залилась довольным смехом. — Папка с работы плидёт, покажем ему, как я умею, халасо?
— Покажем, Анютка, конечно, покажем, — улыбнулся Паша и потрепал её по светлому пуху волос.