Словно обронили на асфальт монетку. Мимолетный вскрик соприкоснувшихся металлов — благородного и другого, опороченного тысячами прикосновений. Все просто: поезд метро тормозил, и когда вокруг стало почти что тихо, вагон пошатнуло, и она, пытаясь удержаться, с замахом первобытного охотника уцепилась пальцами за поручень. Обручальное кольцо звякнуло тихо и тонко, но Николаю показалось, что его позвали. Никто больше не услышал. Никто не увидел, как она, потерев большим пальцем маленькую золотую удавку, немного поморщилась, а потом первой шагнула прочь из вагона.
Что-то в груди Николая всколыхнулось от возмущения и обиды, и он, подумав, что его обкрадывают, кинулся следом. Он шел, глядя себе под ноги, но точно зная, чувствуя, что она идет впереди. Другая ветка, другой вагон, а внутри смятение все то же. Николай сел напротив нее и стал беззастенчиво рассматривать, как что-то, принадлежащее ему уже очень давно. Верхняя часть лица ее была удивительно молода: ясный живой взгляд, плоский лоб, покрытый веснушками, чуть вздернутый нос, который она, быть может, любила проворно совать в чужие дела. Но от сухих губ расходились трещины глубоких морщин, а щеки одрябли и повисли, совсем как у французского бульдога. Казалось, будто бы на нее, такую юную и беспечную, натянули лицо старухи, и носила она его теперь неловко и неумело, словно медицинскую маску.
Они несколько раз встретились глазами. Она вопросительно вскинула бровь, и Николай кивнул, решив, что таиться тут глупо и бессмысленно. Вышли на ее станции, побрели рядом медленно и безмолвно. Это обычно совсем не то, что позволяет себе женатый мужчина по отношению к замужней женщине, но Николай по-мальчишески просто взял ее за руку. Она улыбнулась уголком уставшего рта и привалилась к нему плечом.
Потом были встречи. Бесконечно короткие, пылкие, чудные. Они то часами молчали, то целовались на лавочке прямо возле ее дома, то ездили на машине вокруг работы его жены и как заговорщики хихикали, встречая на улице соседей. Но больше всего, конечно, они любили разговоры. Кажется, еще друг друга, но разговоры больше. Они выяснили, что вступить в брак в университете — не очень хорошая идея. А еще женщины бывают слишком сильны и строги, а мужчины глупы, мелочны и ни на что не способны. И жить рядом с такими людьми невозможно. И годы, годы, годы пролетают мимо с невообразимой скоростью, а радости в них не наберется и на час.
Но теперь все было иначе. Они были друг у друга. Они придумывали друг другу легенды и истории, они и боялись, и одновременно жаждали возвращения домой, упиваясь совершенно новой и незнакомой для них опасностью шпионской игры.
Когда ее муж все вызнал, разразился скандал. Правда, совсем мимолетный, ей хватило всего-то на один вечер обсуждения с подругами. Потом был развод, растерянный взгляд и полуночные эсэмэски с приевшимся: «А что же сделаешь ты?.. Когда же ты скажешь?.. Уйдешь?» Николай смотрел на них и понимал, что пора. Как сказать жене, не знал, поэтому просто подсунул ей телефон. Она прочла. Помолчала с минуту, а потом только посмеялась. Спросила, надолго ли, и, широко зевнув, повернулась на другой бок.
Николай не спал. Всю ночь сидел на кровати, зачем-то поглаживая пальцами пыльный торшер, опасливо косясь на вздыхающий сверток, как будто бы бывший его женой, и думая о том, что менять жизнь все-таки страшно. Под утро он попытался отвоевать хоть уголок одеяла, но из-под свертка высунулась нога, легонько его пихнула, а потом голос жены велел ему взять простынь или чистый пододеяльник. Николай покорно завернулся в простыню и, совсем озябнув, утер нос и понял, что так жить дальше он не сможет.
За ужином, когда Николай вяло жевал ненавистные рыбные котлеты, жена подлила ему чая из заварника, ласково погладила по плешивой уже голове и пожурила пальцем, как провинившегося школьника. Посчитав чашу оскорблений переполненной, Николай взвился и потребовал развода. Он топал ногами, разбил тарелку, рвал пуговицы на рубашке и не своим голосом орал: «На-до-е-ло!». Жена допила чай, спокойно пожала плечами и скомандовала Николаю все убрать.
Когда всего через неделю они пошли подписывать бумаги, Николай почему-то чувствовал себя скверно. Хотелось со всеми ругаться и скандалить. Он отправил эсэмэску, что все в порядке, и в ответ получил шторм из губастых смайликов.
Когда Николай явился к ней с чемоданами, он неожиданно почувствовал себя неловко. Они сидели на краю дивана, робко косились друг на друга и совершенно не понимали, о чем же теперь можно говорить, если надоедливых мужа и жены больше нет и в помине.
Решив, что мучительные годы соскребаются только морской солью, они тут же рванули в Крым. Заселялись долго, с мелкими неурядицами, потому что выяснилось, что друг о друге им вообще ничего не известно. И даже чувства, охватившие их на первых порах, казались теперь не такими радужными и лучезарными. Дух приключений растворился в повседневности, морок очарования окончательно спал.
На третью или четвертую ночь они побежали на пляж купаться голыми в надежде на то, что это не совсем законно, и близость вновь заиграет яркими красками. Но волшебства не случилось: они глазели друг на друга сконфуженно и недоуменно, а потом, прикрывшись всем, чем можно, поволоклись обратно в номер.
Однажды на рассвете, когда комната купалась в мягкой неге розового света, Николай понял, что она тоже не спит. Они смотрели друг на друга одну долгую, протяжную минуту, а потом вдруг расхохотались. Роковой любви не случилось. Как не случилось оглушительной страсти, разбитых судеб и страданий размером с целый мир. Они просто заскучали и уцепились друг за друга, как за единственный шанс сбежать оттуда, откуда сбежать им не составляло никакого труда, потому что никто их там не удерживал.