Все было решено еще полгода назад. Окончательно. И после этого то, что казалось какой-то призрачной идеей, вдруг придавило реальностью. «Неужели мы правда уедем?» — сомневалась Марина. Но куча бумаг, получение вида на жительство, курсы испанского, поиски квартиры в Барселоне безжалостно разбивали сомнения.
Три года Антон уговаривал Марину переехать в Испанию. Долгие разговоры, слезы, ссоры. Брак трещал по швам, однако же не треснул, не рассыпался. Антон был готов попрощаться со своей мечтой или с Мариной, и вдруг Марина согласилась. Счастливый и взбудораженный, Антон достал бутылку дорогого испанского вина, семь лет ожидавшего подходящего случая, и они распили его из пары бокалов, привезенных из Барселоны.
Однако без колебаний Марина прожила со своим решением две недели. Радостно составляла списки вещей и дел для переезда, а потом вдруг проснулась рано утром в холодном поту, со стремительно бьющимся сердцем.
«Господи, а как же я скажу об этом маме? Как она выдержит это? Ведь я уеду так далеко от нее. Может, не ехать?»
Отменять переезд Марина не решилась, сказать маме — тоже.
Мама была для Марины дорогой фарфоровой вазой, которую необходимо оберегать от всевозможных потрясений. Антон не мог понять, где там хрупкость в этой язвительной, везде сующей нос женщине, которая могла испортить любой праздник своими неуместными замечаниями. Марина прощала Антону его непонимание, потому что только она знала, что случилось с матерью после смерти младшей сестры Линочки. Как эта властная, гордая женщина превратилась в испуганное морщинистое нечто с трясущимися руками и едва слышным голосом: «Как… как это случилось?» Правда, это состояние длилось недолго. Потом посыпался острый град обвинений всем и вся — их «беспечному папаше», который всех бросил, «бестолочи Марине», «идиотским друзьям Лины». Ну, смерть и правда была загадочной, непонятной. Марине было пятнадцать, Лине тринадцать. Никто не думал, что обычный день рождения Лининого одноклассника на даче закончится так трагично. Почему Лина, которая прекрасно умела плавать, вдруг утонула в обычном маленьком прудике? Что тут сыграло роль? Много алкоголя, неосторожность, чей-то злой умысел? А кто-то говорил, что это самоубийство на фоне затяжного конфликта с матерью. Слухов было много и ясности так и не появилось.
С тех пор Марина решила больше никогда не расстраивать маму. Хватит с бедной мамочки ухода мужа и смерти младшей дочки. И с пятнадцати лет худенькая и хрупкая Марина взяла заботу о своей легко воспламеняющейся и капризной матери. Она стала ей мужем, обеими дочерьми и пожарной бригадой для тушения ее неожиданных возгораний. При таком раскладе у Марины не было ни единого шанса на личную жизнь. Однако вскоре у матери появился поклонник. Требовательность матери к постоянному присутствию Марины сменилась раздражением. «Тебе пора уже жить отдельно», — говорила мать, накручивая локоны перед приходом своего возлюбленного. Марина была послушной девочкой (в отличие от бунтарки Лины) и потому переехала в съемную квартиру, познакомилась с Антоном и даже вышла за него замуж.
Впрочем, к тому времени мать уже рассталась со своим любовником, поэтому свадьба ее не порадовала. Однако Марина не могла уже бросить Антона ради матери. Антон открыл ей другой мир — любви, нежности, свободы в интересах и желаниях. Марина поначалу робела, замирала и при этом чувствовала, как хорошо так жить, не думая о матери. Правда, после таких моментов Марину настигало острое чувство вины и она звонила матери и подолгу с ней разговаривала, словно пытаясь оправдаться за свое временное её забвение. Она чувствовала раздраженно-печальное одиночество матери и пыталась уладить ситуацию, предложив Антону жить вместе с ее матерью. Однако единственное, на что удалось упросить Антона — снять квартиру в пятнадцати минутах от мамы. Марина по три раза в неделю заходила к маме, часто приносила ей какие-нибудь цветы или приятные подарочки. Каждый Новый год, к большому неудовольствию Антона, они отмечали в гостях у мамы.
На Испанию у Марины поначалу тоже не было никакого шанса. До тех пор, пока у мамы не появился новый поклонник — Эдуард — и желание открыть свою кофейню вместе с ним. Тогда Марина вновь столкнулась с раздражением матери на ее частые приходы и ежедневные звонки по телефону. «Тебе что, делать нечего?» — спросила мать в очередной ее приход. И послушная Марина все поняла — и нашла себе новые дела. Так вот и получился этот переезд в Испанию. Мать же к тому времени опять рассталась со своим ухажером и мечтой о собственном кафе, что придавило Марину еще большим грузом вины за свой скорый переезд и счастливую жизнь.
Оставалась неделя до отъезда. Два чемодана в комнате: черный — Антона, серебристый — Марины, напоминали о скором старте новой испанской жизни. Прекрасной, солнечной, желанной. Вот только маме нужно сказать.
И Марина решилась. Купила в цветочном киоске пять разноцветных гербер и направилась к матери.
Мать встретила недовольно, хотя принесенные цветы вызвали снисходительную улыбку.
— Чего опаздываешь?
— Да я ровно вроде. — Марина нервно посмотрела на часы в телефоне. — Да, ровно в пять. У тебя с прошлого раза, видимо, спешат.
— Ну-ну, знала же, что у меня спешат, пришла б пораньше. Кексы стынут и кофе. Чего мнешься, проходи скорее!
Марина шустро вымыла руки, забрызгав кофту, и прошмыгнула на кухню. Стол и правда был уже готов. Шоколадные кексы, безе, кокосовое печенье — все то, что собиралась делать мать в своей так и не открытой с Эдуардом кофейне. В середине стола стояли в вазочке из голубого стекла Маринины герберы. Мать наливала свежесваренный кофе из старинной турки, попутно рассказывая про сволочь-Эдуарда, который уже нашел себе другую, ужасную соседку сверху, которая чуть не затопила всех, и свои прекрасные рецепты кексов для кофейни. Вскользь вспомнила Линочку, свою подругу Зинку, которая завела вдруг померанского шпица, и абсолютно бездарную театральную постановку в «Современнике».
В этом монологе Марине не удавалось ни слова вставить, и даже в паузы мать или игнорировала попытки Марины сказать, или быстро переключалась на другие темы. Было уже семь вечера, и Марина с отчаянием думала о том, что сказать, наверное, не удастся. А потом, в какой-то момент, вытерев потные ладошки о джинсы, Марина выпалила: «Мама, мы уезжаем в Испанию! — и чуть тише добавила: — Насовсем». В доме стало неприятно тихо.
Мать выпрямилась, так и не сделала выдох и резко хлебнула кофе из чашки.
— Несладкий, — пробормотала она, потянулась к сахарнице и раздраженно швырнула в кофе два кубика сахара так, что пара коричневых капель вырвались из чашки на голубую скатерть.
— Испания, значит, да? Что ж. Ну, хорошо. Очень хорошо, Значит, меня ждет одинокая старость. Значит, плохая мать, дочь плохо воспитала.
— Мам…
— Не надо мамкать. И цветы свои забери. — Мать выдернула из вазы подаренный букет разноцветных гербер и швырнула Марине. — Только о себе думаешь. Знаешь ведь, как меня ранит такое. Сказать даже нормально не могла. К таким новостям готовить надо. А вдруг у меня инфаркт бы случился, ты об этом не подумала?
И дальше понесся вихрь обвинений, которые всегда кочевали в словах матери от одного ее обидчика к другому, но теперь исчадием ада была Марина, которая никогда ничего не могла нормально сделать, и что, конечно, если бы жива была Линочка, то она бы никогда так не поступила. И что как жаль, что Господь забирает лучших. И что вообще это Марина виновата и в том, что Линочка умерла, и в том, что их отец бросил, и…
— Да пошла ты! — Марина резко вышла из-за стола, накинула плащ в прихожей и выскользнула из дома. В первый раз она сказала матери грубое слово поперек. Наверное, Антон бы гордился ею.
Мать ошеломленно посмотрела на хлопнувшую дверь и, выглянув в подъезд, прокричала: «Истеричка! Вся в отца!»
Но Марина уже не слышала, она неслась по тротуару, борясь с комом в горле.
Она с трудом бы могла вспомнить, как добежала до дома, переоделась и два часа неподвижно просидела в кресле, позабыв включить свет в потемневшей вечерней комнате. Как сквозь мутную толщу воды Марина видела, что пришел Антон и он что-то говорил ей. Легонько тряс ее за плечо. Потом какой-то невнятный, глухой диалог, невыразительные слова… Что? Зачем? Какой смысл? Не сон ли это?…
— Сказала?
— Сказала.
— Она бесилась?
— Да.
— Ну, ничего, перебесится. Ей полезно.
Марина начала всхлипывать.
— Милая моя, все будет хорошо.
— Антон, я не еду.
— Что?
Антон вглядывался в Марину, пытаясь в ее лице разглядеть несерьезность произнесенных слов. Морщился, напрягал слух, чтобы услышать хотя бы полубеззвучное опровержение этим словам. Но Марина молчала и, кажется, очень верила тому, что сказала.
Затем были расспросы, уговоры, крики. Анон разбил две чашки, бокал из Барселоны и экран своего телефона, когда звонил Марининой маме. Марина лишь всхлипывала и вздрагивала от звона бьющейся посуды и ударов кулаком по стене. А потом Антон абсолютно спокойным, но ужасающе холодным голосом сказал: «Ну, понятно все». Резко собрался и вышел куда-то. Он вернулся потом. Но уже не к Марине, а за своим черным чемоданом. И еще чтобы взглянуть в глаза Марине. Долго, пристально, как будто проверяя что-то. Тяжело вздохнул и ушел. Ну и все, а дальше все было очень спокойно, размеренно и даже скучно.
После развода с Мариной Антон переехал в Испанию. А Марина — на другой конец города, подальше от матери. И больше никогда не звонила ей и не приходила в гости. Лишь изредка приезжала к ее соседке, чтобы узнать, все ли в порядке с матерью. Все было в порядке.