Под плотной крафтовой бумагой в коробке из-под конфет лежало письмо со стихами, посвященными ей, Оле. Стихи, на первый взгляд, нелепые, вникать она не стала. Такую ерунду она и сама могла бы сочинить. Но там же оказался и ее дневник! Бандероль пришла откуда-то с Урала, адрес был совершенно незнакомый. Пропажу Оля обнаружила несколько месяцев назад и уже успела забыть об этом. Где она могла его оставить, выронить — у костра, в электричке, в комнате на биостанции? И вот теперь он непостижимым образом вернулся. Небольшая книжечка в зеленой твердой обложке с надписью «Академия наук СССР. Полевой дневник». Сюда Оля записывала свои впечатления от поездок, наблюдения за жизнью леса и результаты нехитрых юннатских изысканий, стихи собственного сочинения и слова любимых песен. В общем-то, жизнь записывала — всю, кроме любовных историй. На первой странице стояли даты начала и окончания дневника, адрес владельца. Записи были сделаны простым карандашом, чтобы, если дневник намокнет, текст не расплылся. Такими дневниками в своей работе пользовались зоологи, геологи — все те, кто ездил в экспедиции, «в поле». Это был символ принадлежности к особому братству полевиков, и Оле всегда страстно хотелось, просто необходимо было его иметь. Ей было всего пятнадцать, но жизнь уже сложилась. Оля неплохо училась, несколько лет занималась в известном московском биологическом кружке и собиралась поступать на биофак, как и большинство ее друзей.
Она наугад раскрыла дневник. Первая ее «взрослая» экспедиция в Окский заповедник. Оля с подружкой все лето проработали лаборантами в отряде московских биологов. Разметка площадок, учет птиц по голосам и отловы мышей специальными ловушками. Все это она пропустила, остановилась на одной записи. «Мы с Ленкой остались вдвоем на кордоне. Сидели у костра в ночной темноте, рассказывали друг другу про свою жизнь. У Ленки отец — алкоголик, они с матерью давно живут отдельно. Я даже плакала. Может, даже лучше иметь отца-алкоголика, чем то, что случилось со мной».
«Оля, пора идти в магазин! — крикнула бабушка. — Собирайся, ты же знаешь, мама не может стоять в очереди!»
Знаю. Она вообще ничего не может. Сидит и смотрит в одну точку. Или курит на кухне некрасиво, резко втягивая щеки при каждой затяжке. С тех пор как она сломала мою куклу в каком-то припадке, я с ней вообще не могу разговаривать. Потом и вовсе наглоталась таблеток, полгода лежала в больнице. Все это из-за отца. Он нас предал, бросил, забыл.
«Ба, давай деньги!» — бодро откликнулась Оля.
Она натянула грубые темные штаны а-ля джинсы, стеганое синее пальтишко-«полужопник» — чуть прикрывающее обозначенное этим названием место — и выскочила на улицу. В гастрономе Оля купила бутылку сухого вина и пачку сигарет «Родопи». Продавщица не обратила на нее никакого внимания. Через мост пешком отправилась на Киевский вокзал. Она любила бродить по перронам и представлять себе, как уезжает навсегда в заповедник. Но сегодня Оля села в электричку до Щекочихина, билет брать не стала, просто впрыгнула в вагон. Электричка поехала. В вагоне никто не стоял, все жесткие деревянные лавки были заняты.
Желтый электрический свет тускло освещал отрешенные чужие лица, тела, по трое на каждом сиденьи, мерно покачивались в такт движению. Духота. Оле казалось, что вот сейчас все они обернутся на нее, станут выяснять, почему эта девочка едет одна, но никто не пошевелился.
В Щекочихине Оля сошла с перрона и немного углубилась в лес. Вот оно, убежище. Достала бутылку, вдавила внутрь пробку, глотнула. Закурила сигарету, голова сразу закружилась, а тревога внутри как-то отяжелела, стала медленно густо расплываться, истаивать. Ну все, теперь надо возвращаться. Обратная электричка подошла сразу же, Оля благополучно без билета доехала до Москвы. Уже стемнело. В дверь надо было звонить три раза, один и два звонка — соседям по коммунальной квартире. Дверь открыла мать. «Ты где была?!» — вскрикнула она и, не дожидаясь ответа, влепила Оле пощечину. «К Вовке Ожерелкову ходила на день рождения», — ответила Оля и быстро прошла в комнату. Забилась в свой угол — они с матерью жили в одной комнате — и открыла дневник. «Счастлив, кому знакомо щемящее чувство дороги…» — от этих песен всегда делается легче. В дверях появилась бабушка: «Оля, сейчас же убери со стола, ты же знаешь, мама не выносит беспорядка!»
В заповедник она так и не уехала. Небольшие книжечки в потемневших от времени твердых обложках — коричневых, синих, зеленых, с надписью «Академия наук СССР. Полевой дневник», — стопкой лежали в ящике с документами. Теперь, уже выйдя на пенсию, Оля заполняла книжечку в обложке светло-зеленого цвета, с надписью «Полевой дневник. X конференция юных натуралистов». На ней она когда-то присутствовала как почетный гость. Этот последний дневник служил в основном телефонной книжкой. Телефоны она записывала туда беспорядочно, без всякой системы, один за другим. Они перемежались расписанием врачей в поликлинике, автобусов для поездки на дачу, разными напоминаниями и названиями лекарств. Переписывание старых телефонных книжек ушло в прошлое, а забивать номера в телефон Оля так и не стала. Чтобы найти нужное, приходилось перелистывать все страницы. Записи мостились одна на другую, мелкими буквами расползались по краям листа: простой карандаш, гелевая ручка, обычная шариковая. Покрупнее, помельче — непорядок, в общем. В середине простым карандашом была записана сокровенная Олина мысль — неудавшаяся попытка сочинить стихотворение. А на последней странице давно уже поместилась строчка из песни «Теперь бы эту быль обратно сделать сказкой, да слишком много дел, да слишком мало сил». Оля достала из стопки тот, первый дневник. Из него выпал четырехугольник письма. Этот дневник в тумбочке на биостанции тогда нашел приезжий аспирант. Видно по письму, что растрогался, увез с собой. А потом — совесть, что ли, замучила? — прислал по указанному адресу. Оля откопала в ящике конверт, торопливо набрала на компьютере письмо — за эти годы столько всего произошло! Распечатала, отправила. Ответа не было.