Самониха невыносимо болтлива. Ты ей слово — она тебе двадцать, потому я и не хотела с ней встречаться, а шагала, наклонив голову, к своей калитке.
— Диночка, стой, детка! — липко улыбнулась соседка и засеменила в мою сторону. — Ты ходила в Совет? Что тебе сказал депутат?
— Пообещал забор наконец-то.
— Прямо по всей округе? С воротами или без? Калитка сбоку будет? А площадка перед въездом? А контейнеры поставят? А сколько контейнеров? А липки высадят рядком?
— Ну, не знаю, — выдохнула я, раздраженно втыкая ключ в облезлую замочную скважину .
— Он не сказал, что ли? А проект есть уже? А чьи деньги? Я против складчины! Погостом все пользуются, так-то! Сегодня двоих понесли, в закрытых. Народу — никого. Даже птичий помин не клали на могилки, как в голодный год! Ты б глянула, поп даже не подходил к покойникам! В сторонке что-то бормотал. Знаешь, что скажу? Мы теперь как мусульмане стали. До захода солнца ховаем покойников. Даже дома не переночует покойник, из больницы привезут и сразу в яму. Не отплачут честь по чести, читалки не отчитают его. На погост волокут, ховают, господи-прости.
Я кисло улыбнулась и попрощалась. Котел потух, пока я ходила к депутату с просьбой загородить кладбище, к которому примыкала моя горемычная улица. Дом остыл. Я повернула ручку регулятора, дождалась синей вспышки и прислушалась к мерному гудению горелки. Надела жилетку мехом внутрь. Кивнула сама себе, включила электрический чайник и взяла с полки заварку в жестянке.
— Знаешь, что я скажу, Динка, чай — это дело хорошее. Особенно если он с мёдом. Я видела, тебе брат мёд привозил на той неделе. — Бесцеремонная Самониха уже вытирала ноги о тряпку у порога и без какой-либо логики продолжила: — Хорошо, что я своих еще до пандемии похоронила. Как полагается у добрых людей: и оркестр был, и батюшка. Читалка два дня читала акафисты. Недорого взяла: килограмм пряников, две буханки хлеба, конфет, полотенчико, пятьсот рублей денег. И поминки в кафе. Митюшка мой не безродный какой, мать у него есть. А Колю еще лучше хоронила, да ты помнишь. Лежал мой братушка, как жених. Костюм черный, рубаха бумажная. На лбу полотенчик с крестом. Тоже в кафе поминали, сорок пять человек. Только пост был тогда Петровский.
Я налила Самонихе чай, наковыряла из банки деревянной ложкой тяжелый, крупитчатый, почти белый мёд и выложила его на блюдце. Села рядом, подперла подбородок кулаками. Смотрела, как старуха намазывает булку мёдом, разевает рот, усеянный железными зубами.
— Хороший мед, не слоится. Это с бурьянов. Разноцветье. Знаешь, что про забор скажу? И хорошо, и худо задумано. Слева у нас погост, а справа — овраг. Знаешь, почему туда не хоронят? Там пленных финнов заховали в сорок шестом, считай, двести человек! Мне шестнадцать было. Ночами снилось! Абы как заховали, еле-еле присыпали. То рука торчит, то нога. Мужики с улицы пошли на другой день на погост и снова землей их засыпали. Папаша мой на костылях стоял-качался, матюгами крыл вражью могилу. А потом покрылся овраг синими цветами. Сроду таких в наших краях не было, навроде как незабудки. Пчёлы стали летать, Бахмуткины. У него один улей был, потому как больше иметь запрещали. И мёд пчёлы носили, вот такой, белый. Никто не ел.
— Депутат сказал, что деньги какая-то международная организация выделит, даже документы оформлять не потребуется, но правую и левую сторону объединят, — выдохнула я.
Самониха звонко бросила чайную ложку, отодвинула блюдце с мёдом и встала, уперев руки в бока.
— Если мое мнение — то я не согласная. Эдак и в овраге будут хоронить! Может, бомжа или из дома престарелых кого-то, по недосмотру! Так я у окошка сижу, и мне за порядком легко наблюдать. К тому ж я тебе не Савраска по улице бегать. Копыта уже не те.
— Зато меньше негатива, — попыталась убедить я соседку, — будет двухметровый забор. Ничего не видно из окон.
— Ишь, какая! Вы на работе, а мне словом перемолвиться не с кем. А тут я и батюшку увижу, и знакомых всяких. Новости опять же: на что цены подняли, как пенсию проиндексировали, кто развелся, кто женился. Поглядеть на покойника тоже надо: как убратый лежит, узнать, от чего помер? Это нынче от ковида и закрытые гробы, но такая гадость не всегда будет, я так вот думаю. И инсультники появятся, и инфартники, и другие порядочные. И родственники пирожки будут раздавать, пряники там разные. А если забор? Это, деточка, не порядок.
Я мешала ложкой остывший чай и думала о том, что закончится этот хмурый ноябрь, месяц потерь и опустошения. А за ним придет декабрь, с надеждами и зелеными ёлочными ветками, с дешевой мишурой и дорогими конфетами. А потом депутат приедет с бригадой таджиков, которые быстро поставят забор по всему периметру погоста. И кладбище законсервируют, как особо охраняемый объект, потому что в сорок шестом году здесь похоронили двести военнопленных.