Напротив меня сидела худенькая тринадцатилетняя девочка. Несмотря на жаркий весенний день, душный воздух кабинета, она куталась в пухлое серое худи. Тонкие пальцы, торчащие из рукавов, покрыты заусенцами, ногти обгрызены. Я знала, что под этими рукавами все ее руки — в порезах и ранах, какие-то из них еще кровоточат, другие уже зарубцевались.
— Как дела, Катя?
— На этой неделе лучше. Только один раз хотела себя убить.
— Что случилось?
— Жизнь случилась, Алиса Григорьевна. Бабушка, мама, школа. Да, неважно.
— А что важно?
Пауза. Эта совсем юная девочка смотрела на меня грустными глазами бабушки.
— Какой смысл в этом всем? Зачем жить, если ты сама себе не принадлежишь?
Ее вопрос, ее слезы, ее пальцы, терзающие рукава худи. Хотелось схватить ее, прижать к груди и уволочь куда-нибудь подальше, где такие девочки, как она, могут быть счастливы, свободны, уверены в себе. Где не нужно себя резать, чтобы мамы и бабушки были к тебе добрее. Где солнце светит ярче, а на лужайке пасутся единороги.
Само собой, к Кате я не прикоснулась. Я сделала глубокий вдох, плавный выдох и задала следующий вопрос:
— А что бы ты делала, если бы принадлежала себе?
Сессия шла своим чередом. Обсуждали ценности, увлечения, школу. У нас впереди было много работы.
Перед тем как попрощаться, Катя потянулась к рюкзаку, валявшемуся где-то в углу:
— Алиса Григорьевна, я совсем забыла. Я же вам кое-что принесла.
Она достала лист с помятыми уголками и протянула его мне. Рисунок. На нем я узнала себя: желтый свитер и бордовая юбка. Цвета гриффиндора, как назвала однажды Катя. Каштановые волосы, собранные в хвост. Я сижу, скрестив ноги, и что-то читаю. Лицо сосредоточенное, губы поджаты.
— Ничего себе, Катя! Да у тебя талант. — Я абсолютно честна с ней. В ее рисунке еще нет уверенности, но все пропорции переданы верно. Перспектива, объем! Это не рисунок ребенка, это настоящий портрет!
— Да ну, скажете тоже. Это я рисовала, пока вы тесты мои смотрели. Дома раскрасила. Вроде неплохо вышло, но бывало и лучше. — Она немного покраснела. Было видно, что ее тронула моя похвала.
— Спасибо, Катя. Мне очень нравится.
Мы попрощались до следующей недели.
Зачем жить, если сама себе не принадлежишь? Этот вопрос весь день вертелся у меня в голове. Как и крошечная Катя с грустными глазами и изрезанными в мясо руками, бедрами и животом. Катя поздний ребенок, и мама с бабушкой всю свою жизнь положили на алтарь ее воспитания. Хотела ли этого Катя?
Я порой не знаю, чем ей помочь. Она в свои тринадцать уже несколько раз лежала в стационаре. Мы проводили семейные консультации, индивидуальные, девочка ходила на психологические группы, но ничего не работает. Она не хочет жить. Она задыхается в этом женском доме без игр, без творчества, без тепла. Она мечтает рисовать, а мама с бабушкой ждут от нее успехов по математике. Надо сказать, что точные науки даются Кате легко, поэтому она без труда получает пятерки в физмат-классе. Но она мечтает о другом.
Я вышла на улицу. Апрель в Сибири выдался жаркий. И несмотря на то, что в тени зданий лежали кучи грязного снега, можно было снять наконец колготки и надеть джинсы на голые ноги. Блузка слегка липла к телу, под мышками расплылись два пятна. Я спускалась в метро на «Площади Ленина», с наслаждением погружаясь в прохладу подземки.
Натянула маску — в транспорт без нее нельзя. На работе я давно забила ее носить, врачи говорят, что толку от масок мало, но в метро сидят специальные люди — проверяют. Прошла турникеты и сдвинула маску на подбородок — дышать сразу стало легче.
Села на свободное место, открыла книгу. Пока еду, поучусь немного — дома читать совершенно нет времени, а книжки по психотерапии уже ставить некуда. Ноги привычно гудели, туфли жали в районе мизинца. На «Речном Вокзале» зашло много людей. Надо мной встала женщина лет шестидесяти, я подняла голову, встретилась с ней глазами. Вздохнула. Лучше бы в книжку смотрела! Пришлось уступать место.
До Маркса доехали быстро. Я выбралась из метро и пересела в автобус. Еще минут тридцать, и я дома. Зашла в магазин, купила продуктов к ужину.
Дома ждали мои мальчишки — Сережа и Леша, восемь лет и тридцать пять. Сразу же схватили мои пакеты, нашли там вкусненькое и растащили: чипсы, печенье, бананы. Съедят еще до того, как я что-то успею приготовить.
Люблю субботы. Я называю их «днем отца». Леша играет с Сережей, они долго спят, а потом ходят на площадку или к озеру. Когда я прихожу с работы (детская группа и пара-тройка консультаций), Сережка ласковый, довольный, весь какой-то размягший от обилия впечатлений.
Я готовлю ужин, кушаем, потом смотрим «Хоббита». В районе девяти Сережа отправляется спать.
Пока мою посуду и прибираю дом, начинаю понемногу закипать.
— Леш, ну неужели посуду было нельзя помыть сразу? Или приготовить что-нибудь к моему приходу? Вот бы ты после работы получал вот это — полную раковину и пустой холодильник?
Леша неопределенно разводит руками и утыкается носом в телефон.
— Ну я с тобой же разговариваю!
— Не гунди, а! Я целый день с ребенком сидел, дай отдохнуть.
Подходит к холодильнику, берет пиво.
Я вдыхаю воздуха побольше, резко выпускаю его и берусь за губку. Этот разговор повторяется не единожды. Как будто ему нужно больше отдыха, чем мне.
С одной стороны да, он действительно хороший отец. С другой — что-то я задолбалась… «Мамы как пуговки, на них все держится» — держится, пока держится. Но, кажется, у одной конкретной пуговки уже не выдерживает ниточка.
Ночью, лежа в постели, я думала лишь о том, чтобы он меня не коснулся. Чтобы не нужно было выдумывать головную боль или выдавать это жалкое «Я устала». Но он коснулся. Нежно положил руку мне на плечо. Выдохнул в волосы: «Давай?»
Я закрыла глаза. Гораздо проще согласиться и немного потерпеть, чем объяснять, почему именно я не хочу. Я лежала и думала о клиентах, о том, что какие грустные дети приходят ко мне в работу, многие из них переживают развод родителей. А у меня вот полная семья, муж-душка, который чудесно играет с Сережей, а мне этого мало. Может, со мной что-то не так? Я с жиру бешусь?
Я вяло гладила Лешу по спине. В ответственный момент даже постонала немного — пусть думает, что его старания принесли результат. Когда все закончилось, чмокнула в щеку и прошептала «спасибо».
Начала проваливаться в сон. Зачем жить, если ты сама себе не принадлежишь? Зачем это все?
Распахнула глаза. Нет. Это не про меня. У меня все в порядке.
***
Мне тридцать один. Я обычная среднестатистическая женщина. Десять лет в браке, ребенок, высшее образование. Все как у всех. Небольшая двухкомнатная квартира на окраине Новосибирска.
Каштановые волосы, зеленые глаза. Плюс пятнадцать кило за десять лет и беременность. Работа.
Родители по выходным, застолье с невкусной едой и дорога домой по пробкам.
Вечером — сериал или книга, иногда подружки под вино.
Где-то во всей этой серости потерялась я. Я веселая, бесшабашная, хохочущая. Я же помню, я была такой. Когда мы с мужем познакомились, я играла на гитаре, танцевала как кошка и гуляла по ночам до стертых в кровь ног.
Мне было двадцать — последний курс универа. Ему — двадцать четыре. Высокий, сильный, задумчивый. Мы познакомились на какой-то вечеринке, я даже не помню, как там оказалась. Я курила, он пил пиво. Я смотрела на него сквозь сигаретный дым и думала, как он хорош. Я тогда, вообще-то, с другим встречалась. Но тот другой был так далеко, а этот сероглазый незнакомец так близко…
Помню, на той вечеринке мы буквально парой слов перемолвились. Он спросил, знаю ли я Лену (нет, не знаю). Я уточнила, читал ли он Ремарка (нет, не читал). Откуда, блин, вопрос про Ремарка, а? Просто эта книжка — первое, что бросилось мне в глаза в чужой квартире, рядом с парнем, которого я впервые видела, но уже не хотела отпускать.
Когда все расходились домой, мы вышли вместе.
— Проводить?
— Как хочешь.
И мы пошли. По предрассветным улочкам столицы Сибири, чуть касаясь друг друга локтями, тихо разговаривая о жизни.
Он рассказал, что живет с бабушкой и копит на машину. Работает на какой-то ерундовой работе, ни с кем не встречается. Я сказала, что мечтаю съехать от родителей, но пока учусь, шансы малы. Впереди — последний учебный год, и хочется добить уже этот дурацкий диплом. Рассказала о том, что мечтаю стать писателем, но боюсь, что никогда у меня это не выйдет, и все, что меня ждет, это ставка психолога в школе.
Смешно. Как в воду глядела. Я, конечно, не в школе уже работаю, а в центре, но недалеко ушла.
Мы шли долго. На такси никто не хотел тратиться. В какой-то момент я сняла босоножки, взяла их в руку и пошла босиком. Асфальт приятно холодил натруженные ступни.
Он красиво улыбался. Глаза лукаво щурились из-под отрастающей челки. Я боялась, что он заметит, как я пялюсь, поэтому много шутила и смеялась.
Мне страшно хотелось, чтобы он меня поцеловал. Мне казалось, он тоже этого хочет, но почему-то не делает. В какой-то момент я пошатнулась (усталость сказалась, наверное), и он слегка приобнял меня за плечи. Это было так робко, так нежно и странно, что я растерялась.
— Ты веришь в любовь?
— Наверное, да.
— А я нет, — говорю. — Я пробовала уже. Ничего хорошего из этого не получается. Сплошные страдания и никакой пользы.
Мне очень хотелось, чтобы я казалась ему классной. Такой умной, дерзкой и независимой. На самом деле я такой не была, конечно. Я мечтала ему понравиться и очень боялась, что он разглядит мою фальшь и мое одиночество, поэтому притворялась еще сильнее. Громче смех, улыбка — шире. Слова — резче.
Я не пригласила его войти: дома спали родители. Он не поцеловал меня у двери. И не спросил мой номер. Мы просто сказали друг другу пока и разошлись в разные стороны.
Спустя пару дней он мне написал. Нашел меня в соцсетях через общих друзей. Спросил, как дела и есть ли у меня планы на вечер.
Так началась наша дружба длиною в одиннадцать лет. Мы много переписывались, ходили гулять. Смеялись. С ним мне было легко и весело. Я рассказывала ему о книгах, которые читаю, он — про друзей, которые путешествуют.
Он оказался гораздо более робким, чем я думала. Я всем видом своим показывала, как он мне интересен, я надевала самые дерзкие юбки и рисовала самые красные губы, но он по-прежнему при встрече лишь обнимал меня. Я не могла понять: нравлюсь я ему или нет? Он проводит со мной каждый второй вечер, он переписывается со мной по ночам. Почему же он меня не поцелует?
Забавно, но я никогда до него не целовала парня первой. Мне это казалось таким диким, таким странным. Как будто этот шаг должен сделать непременно мужчина! Вот этот взгляд, эта магия… ваши лица близко-близко, вы буквально дышите друг на друга (друг другом?), ты слегка приоткрываешь рот и… он тебя целует. Так вот. С моим будущим мужем было не так.
Я просто задолбалась ждать. Он не был похож на гея, но мы дружили уже пару месяцев, иногда даже выпивали вместе, но дальше не происходило ни-че-го. Мы обнимались на прощанье и расходились по домам. Но я чувствовала: я ему нравлюсь!
И тогда я его поцеловала. Мы валялись на диване, смотрели кино. Он внимательно наблюдал за сюжетом. Я вздохнула поглубже и коснулась его губ губами.
Он не отвернулся. Лишь недоуменно на меня посмотрел.
— Просто захотелось, — улыбнулась я.
Потом он меня поцеловал:
— И мне тоже захотелось.
Тогда мое тело сорвалось с цепи: я хотела этого парня, хотела жгуче, до дрожи в коленках, но как будто запрещала себе все это чувствовать. В момент нашего поцелуя огромная, безумная волна радости и желания нахлынула на меня. Я была счастлива. Я была влюблена.
Влюблена настолько, что согласилась выйти за него, когда он позвал. Влюблена настолько, что сейчас бегу к нему с работы и мою за ним тарелки. И говорю спасибо за оргазм, которого не было.