В издательстве «Эксмо» вышел дебютный роман выпускника Creative Writing School Ярослава Жаворонкова. «Неудобные люди» — это история о девушке-дефектологе в коррекционной школе, которая хочет помочь одному из своих учеников. За социальным сюжетом скрывается много важных тем — взаимоотношения взрослых и подростков, травмы и одиночество, поиск своего пути и смысла. Как написала о книге Марина Степнова, «Одно из главных достоинств этого романа — тон, ясный, спокойный, лишенный ненужной мелодраматичности, которой так трудно избежать, когда речь идет об особенных детях. У всех в этой книге своя правда и своя жизнь, и каждый заслуживает того, чтобы его поняли».
Мы поговорили с Ярославом Жаворонковым о создании романа, критике и вдохновении. А также предлагаем прочитать фрагмент текста.
О чем ваша книга, и как она создавалась?
Сюжетно — главная героиня возвращается в мир, который когда-то оставила: в коррекционную школу для умственно отсталых детей, где раньше работала дефектологом. Это мир неутешительных диагнозов, жесткой и не поддерживающей системы, а часто и непонимающих родителей, коллег и так далее. Героиня возвращается и пытается устроить жизнь любимого подопечного, которого родители хотят то задвинуть подальше к бабушке, то вообще сдать в интернат.
А не сюжетно — о том, как люди живут со своими травмами, как пытаются быть, условно говоря, хорошими, а получается — разными. О том, что у каждого человеческого поступка, даже самого ужасного, есть своя долгая предыстория из событий, впечатлений, переживаний, и даже есть своего рода оправдание. Еще о том, как непримиримы бывают миры подростков и взрослых. И о том, как всем приходится смиряться с болью, смертями близких, одиночеством, непониманием и постоянной внутренней неустроенностью.
Тема особенных детей кажется табуированной из-за того, что подобные сюжеты вызывают у читателя определенные эмоции, как минимум жалость и сочувствие, — кажется, это такой запрещенный прием в литературе. Написать такой текст без лишнего мелодраматизма — сложная задача, но вам она удалась. Как это получилось?
Насчет приема ничего не могу сказать; мне кажется, что всё запрещенное в литературе запрещено очень условно. Вот Гриша Служитель написал про кота — и многие говорят, что он поступил как бы нечестно, потому что страдания животных по умолчанию вызывают жалость. Но получился-то хороший роман, и дело там не только в коте. Специально давить на жалость я не планировал, больше того — тема особенных детей для меня не главная в книжке, в ней есть еще много других тем, сюжетов и героев. Может быть, уход от акцента исключительно на особенных детях и позволил избежать мелодраматизма. Я вообще не люблю мелодрамы, даже смотреть их не могу. Сначала начал интуитивно писать слегка отстраненно, а потом понял, что этой истории, чтобы не было перегибов, действительно нужен холодный тон и предельно безэмоциональный нарратор.
Ольга Брейнингер написала, что ваши герои «бросают вызов понятиям нормы и нормативности и находят силы жить “неудобно”». Насколько на наш взгляд в современном обществе вообще существует понятие нормы? С какой нормой борются ваши герои?
В России ведь совершенно свой подвид всего этого. Представители еще вчера «безопасных» движений и сообществ оказываются экстремистами; даны четкие идеологические критерии, которым должны соответствовать наши высказывания и наша социальная позиция. В этом контексте нормы, несомненно, существуют, — другое дело, что у значительной части населения внутренние нормы не соответствуют спущенным сверху. Понятно, что еще есть более неформальные нормы — просто устоявшиеся представления. В общем, за нарушение одних — штраф или дело, за нарушение других — непонимание и порицание. Но мой роман не политический, в нем нет радикально или хотя бы нигилистически настроенных персонажей, он все-таки больше о том, что иногда нужно чем-то или кем-то жертвовать, чтобы чего-то достичь; быть «неудобным» для других, чтобы быть в гармонии с собой, и наоборот; что иногда в этом есть смысл, а иногда — нет. Это и подметила очень удачно Оля.
Были ли у героев прототипы? Как рождались их образы?
Прототипы есть разве что у некоторых третьестепенных персонажей (скажем, у учительницы английского), а в целом я всех героев создавал с нуля. А вот у самого сюжета были некоторые прототипические ситуации: например, моя мама работала логопедом-дефектологом в такой же коррекционной школе, и с ней (но не только с ней) я советовался по многим вопросам, имеющим отношения к фактуре.
Что было самым трудным в работе над текстом?
Наверное, собрать и органично вписать в текст нужную фактуру — как что работает, какие обычаи, законы, установки, правила, приметы существуют в разных группах, локациях. Это касается не только коррекционной школы, хотя ее касается в большей степени; это еще про особенности работы миграционных центров, больниц, травмпунктов, психоневрологических учреждений. Нужно было много читать, в том числе не совсем традиционные и привычные источники информации, общаться. Мои хорошие друзья и знакомые проверяли написанное на достоверность — каждый по своему направлению. Мне часто кажется, что я взялся писать этот роман потому, что просто не представлял, какой объем информации придется пропустить через себя.
Скоро на роман появятся первые отзывы — как вы относитесь к критике? Не страшно ли отпускать свой текст на свободу?
Я много слышал критики на роман, и конструктивной, и не вполне. Переписывал, редактировал не раз. А скольким людям он не понравился! Так что не переживаю по поводу отзывов. И отпускать текст не страшно — я его написал давно; о втором романе думаю больше. Вот будет ли у «Неудобных людей» успех в плане продаж — вот это волнует. От этого зависит многое, в том числе — захотят ли со мной работать издательства в будущем. Второй роман у меня готов — и его судьба зависит от успеха первого. Так что покупайте книги любимых авторов! Никто не хочет издавать тех, кого не покупают. Замкнутая петля, к сожалению, но данность.
Что вас вдохновляет на творчество? Что любите читать?
Наверное, больше всего вдохновляет осознание того, что всё получается. Что ты что-то делаешь хорошо — тебе самому нравится результат, и кто-то компетентный говорит, что это не шизофрения у тебя, а ты реально делаешь хорошо.
Читаю разное, системы нет: от комиксов про Бэтмена до Франзена. Еще приходится много читать про тексты и язык (для работы) и что-то для письма. В прошлом году, например, для второго романа читал много религиоведческого, а еще про наркоманские бэд-трипы, вроде «Героина» Пьонтека и «Джанки» Берроуза. В целом, из любимых авторов — Достоевский, Гончаров, Брэдбери, Фоер, Кинг, Сапковский.
Ваш совет тем, кто только работает над своим первым романом?
Не уверен, что есть универсальный совет. Мне помогло планирование сцен — писал по четкому поэпизоднику. Хотя во втором романе пользовался другими инструментами — там просто хронотоп выстроен по-другому, время скачет, пришлось придумывать свою систему планирования; Марина Львовна Степнова шутит, что ее (систему) можно задорого продавать, хе-хе. Наверное, просто нужно много и регулярно писать, и здорово, если есть кому показать промежуточный или финальный вариант.
Неудобные люди. Фрагмент
Не сразу, но Аня свыклась. С Димой, с тем, какой он, с тем, какая она с ним. Замазывала трещинки, наносила внутренний макияж — а уж в макияже Аня толк знала. Базовый уход — безвыходно необходимое, как если бы завели собаку и за ней нужно было каждый день убирать.
К слову, о собаке. Завели. Нужно каждый день убирать. Благо, в уголке участка, в небольшой специально построенной курьеножной избушке у них живет смотритель, по совместительству разнорабочий, по совместительству охранник, по совместительству всё, что попросят. Не обладающий высокими запросами и, кажется, даже видом на жительство, этот таджик в том числе убирал собачье дерьмо и хотя бы этим в глазах Ани оправдывал получаемые копейки.
Малик — вроде бы вообще-то неглупый мужик, насколько Аня смогла понять из нескольких коротких разговоров, просто без образования и хорошего русского — не жаловался на работу. Хотя что бы ему дало образование: много лет он приезжал со странных свежих звенящих апрелей по странные смердящие опостылевшие октябри на заработки в Россию (строил, копал, убирал, возил), а вместе с ним приезжали школьные учителя, инженеры, архитекторы, не пригодившиеся дома, и образование их не спасало. Традиционно большую часть денег отправляли на родину, семье, Малик — тоже, у него там были только пожилые родственники, своей семьей обзавестись не успел. Потому и в России ему было легче, чем остальным. В один из таких приездов, когда ему было уже под тридцать, хотя выглядел он старше — старила смуглая загрубевшая кожа, похожая на шкурку для шлифовки досок, — остался в России. Сначала жил у знакомых в деревне, потом через их каких-то неведомых многочисленных друзей попал к Спиридоновым, где и осел в небольшом домике на краю большого участка, который берёг, как лесник бережет лес. Деньги по-прежнему отсылал пожилым родственникам, а сам довольствовался скромным убранством комнатушки с парой окон и небольшим туалетом.
К Диме он относился просто — как к любому другому ребенку, как к любому другому человеку. Не разделял. И в голову не приходило. Иногда Дима захаживал к нему — Малик не пускал к себе, стеснялся, быстро выбирался за порог и захлопывал дверь. И они могли гулять по участку вместе с Элли, Малику это было только в радость, поскольку во время таких простых, бесхитростных, как жизнь, прогулок он подчищал длинные дорожки, запутанные, как кишки выпотрошенной скотины, подбирал забытые рабочими секаторы, поправлял каркасы, поддерживающие цветы и кусты в саду, вылавливал листья из декоративного пруда. Бывало, Дима что-то спрашивал, тоже что-то простое, про увиденную розу, про вот только что пролетевшего шмеля, про длинные тучи, странно согнутые, как вьющийся виноград, — и Малик отвечал. Отвечал, что это розы Анны и их лучше не трогать, что это шмель и его тоже лучше не трогать, хотя вряд ли и получится. Что нет, тучи нельзя потрогать, но не потому, что нельзя, а потому что не получится тоже, какие странные тучи, но вряд ли будет дождь. И дождя не было. Отвечал не заумно — заумно он не умел, — но и не разжевывая. В голову не приходило. Не разделял.
Да, пока что дождя не было.
А иногда — даже чаще — они просто молчали. И видели, что это хорошо.
Аня сначала смотрела на их общение (редкое, но всё ж) странно, потом привыкла. Вроде обычный парень, не насильник, не алкаш — пусть. Пусть.
Домашнее животное посоветовал завести врач, когда Диме исполнилось пять. До того было опасно, а в этом возрасте, сказали, в самый раз. Эмоциональная привязка, потенциальное развитие игрой, сенсорное восприятие от поглаживаний (тут Аня не стала задавать вопросов), социализация и прочее, и прочее. Думали насчет кошки — не хотелось много возни. Но оказалось, что у Юли аллергия. Нет, извините, значит, собака.
Щенка ротвейлера назвали Элли. Дима назвал. Его не спрашивали вообще-то, просто показали щенка, а он сказал: Элли (накануне бабушка ему читала упрощенный вариант сказки, разъясняя разные моменты). Угадал: это была девочка. Ане собака сначала нравилась — милый, смешной щенок, забавные гладкие лапки, незлые гиацинтовые глаза, свисающие ушки. Потом симпатия прошла, собака росла, да Аня просто никогда особо животных не любила. Так, есть и есть. Нормально, если нет. Позже отправили на дрессировку, и заниматься этим опять пришлось Ане: по вечерам возила сына и собаку в школу. Сына — для антуража, ну и не дома же его оставлять, пока она там с этой. Элли дрессировке особо не поддавалась: на руку кинолога, обернутую в слоистый, как осиное гнездо, чехол, не бросалась, лаять отказывалась. Дружелюбно смотрела на всех, вздергивала точечки-брови. Даня тогда сказал: Ну и ладно, зачем? Она же не будет нам кокаин искать, а за палкой и так бегает. Аня махнула рукой.
И этой же рукой замахивалась на собаку, когда та жрала ее флоксы и валялась в гортензиях. Как-то Элли совершила набег на розы, но ретировалась, изранившись шипами (смазывать ранки пришлось опять же кому — правильно, Ане). Позже искупалась в декоративном пруду, разбросав идейно уложенные камни, опрокинув и разбив статуэтки и вырвав растущие рядом бегонии. А когда теннисный мяч, кинутый Димой, застрял в изгороди, вполне уже выросшая Элли запрыгнула на нее, повалила и сломала. Схватила мяч и побежала играть дальше. Если Аня заставала Элли в процессе уничтожения ее Эдема, то кричала — что там обычно кричат? Фу! Нельзя! Брысь! Блядь, пошла на хуй отсюда, дура тупая! — но это не помогало совершенно.
Терпение надувалось шумно выдыхаемым углекислым газом и лопнуло, когда приятным сентябрьским днем Спиридоновы позвали в гости инвестора банка, где работал Даня, — грузную, складчатую, как сосиска в тесте из студенческой столовой их с Даней вуза, женщину, а Элли неведомо почему на нее прыгнула. Повалила — нет, не на кусты и не в пруд, а в строительную тачку с навозом, которую оставил Малик, уйдя на обед. Навоз, выдержанный и порядком выдохшийся, но тем не менее еще пахучий, добротный, совсем не дешевый, забился инвестору за шиворот, прилип к спине, рукам, объял розовое платье и даже забрался в сложно закрученные волосы.
Женщину успокоить не удалось, а мужа Аня успокаивала три вечера, сама поражаясь своей выдержке.
У Ани выстроилась логическая цепочка из сожалений.
- Надо было продолжить дрессировку. Надо было запереть эту псину с инструктором и не выпускать обоих, пока та бы не выучила команды. Надо было.
- Лучше бы кошку завели. Юля супрастин бы попила, не сдохла бы.
- Господи, ну за что нам это! — и это уже было не только об Элли.
Аня купила строгач и вручила Диме. Сказала, чтобы водил гулять собаку в ошейнике, на поводке, что за каждый испорченный метр, сантиметр… так, ладно, просто гуляй с ней на поводке.
Вырастающий, хоть и медленно взрослеющий Дима постепенно запоминал алгоритмы и уже к концу первого класса знал, что ему нужно делать каждое утро и каждый вечер: ошейник ➔ поводок ➔ крепко держать на улице. Дома: ведро ➔ вода ➔ тряпка ➔ мыть лапы. Обнимать, прижиматься, подставлять лицо под теплый шершавый язык.
Аня вытеснила, замуровала когда-то разъедающие мысли о последней беременности, ошибках, укорах врачей, задобрила их подарком — щенком для сына. Эти мысли иногда возвращались, но Аня их отбивала, как мяч — ракеткой.