На чердаке было жарко, пахло песком — как в пустыне. Сквозь квадратное окошко падал мутный свет. Лере казалось, что она под водой на затонувшем корабле, а вокруг раскинулись сокровища. Чего тут только не было: шаткие башни книг, журналов и «Роман-газеты», сломанный будильник со звонком-литаврами, искусственная герань в плетеной корзинке, шахматная доска, похожая на плитку шоколада. По углам толпилась мебель, изгнанная доживать век в пыльной тишине. У стены — сервант с раздвижными дверцами, обитель хрусталя и фарфора. Запертая за стеклом посуда блестела и позвякивала сама по себе, словно живая. Лебеди-салфетницы, стопки-башмаки (из таких принято пить на посошок), кофейный сервиз с кукольными чашками, безразмерный салатник и овальное блюдо непонятного назначения.
Лере нравилось копаться в старых вещах, и когда бабушка предложила провести ревизию — сразу согласилась. Сидя на корточках у большого сундука, Лера по очереди доставала из дощатого нутра тряпье, аккуратно сложенное в стопки. Старомодные платья, вышитые вручную полотенца и скатерти, ситцевые халаты в цветочек, поеденная молью шаль-паутинка. То, что приглянулось, прикладывала к телу и, покрутившись у зеркальной дверцы шкафа, оставляла себе.
— Ну, потрясли тряпками — и полно.
Бабушка поднялась с кресла, вместе с ней взвился под скошенный свод крыши скрип пружин. Лера запротестовала, но бабушка улыбнулась и стала похожа на торговку волшебными сладостями из сказки.
— Есть у меня кое-что поинтереснее.
Из глубин массивного шкафа — бабушка назвала его шифоньером — вынырнул фотоальбом в темной кожаной обложке. Сверкнули металлические уголки, хрустнул корешок, запахло старой бумагой, как в библиотеке. Перед Лерой замелькало прошлое. Лица на фотографиях излучали бледный свет, словно перед тем, как сделать снимок, в ателье распыляли фосфоресцирующую краску. Лера и сама часто обрабатывала селфи в черно-белом фильтре — так казалось красивее.
Бабушка листала альбом и словно поворачивала время назад, воскрешая мертвецов и продляя молодость еще живым. Лера придвинулась ближе и рассматривала бабушкиных родственников, которых прежде никогда не видела. Свояк, деверь, шурин, золовка — Лера даже не знала, что они существуют. Бабушкин палец скользил лицам — молодым, старым, совсем юным, но слишком уж серьезным. Перед Лериными глазами замелькали истории.
— Это Людка, сестра моя двоюродная по матери. Муж еёшний с братом. А вот кума и ее дети.
Бабушка перевернула страницу, и Лера отпрянула, словно альбом превратился в оскаленную зубастую пасть. Внутри похолодело и ухнуло, как бывает, когда под ногами вместо ступеньки оказывается пустота.
— А это кто?
Лера ткнула обкусанным ногтем в портрет темноволосой женщины. Восточные черносмородиновые глаза, точеные брови, губы — такие называют бантиком и приписывают красавицам. На женщине платье с высоким воротом, на груди серебром поблескивает монисто, голова повязана широкой лентой. Она походила на актрису народного театра.
— Эвика. Твоя прапрабабка, моя бабушка. — Голос у бабушки стал теплым, как молоко. — Как на тебя похожа.
Лера фыркнула. Бабушка приподняла альбом к Лериному лицу, так что на фотографиях стали видны желтоватые пятнышки, кивнула на зеркало на внутренней дверце шкафа. Лера еще раз посмотрела на женщину на портрете, потом на свое отражение, и лицо у Леры словно начало меняться. Розовые волосы удлинились, черной косой легли на плечо, открывая заостренные, как у эльфа уши. Через слой пудры снова проступили веснушки. Лера правда могла бы походить на бабушку.
— Говорили, что Эвика колдуньей была, вумурткой.
Бабушка замолчала, давая семейной легенде расцвести в Лериной голове яркими красками. Чем дольше Лера смотрела на фото, тем сочнее казались цвета. В ушах зазвучал незнакомый напев, запахло прудом и костром. Лера почудилось, что губы у черноокой женщины дрогнули, будто она собиралась что-то сказать. По коже забегали колючие мурашки. Лера поежилась, взглянула на бабушку, затем снова в альбом. Но фотография уже потеряла цвет, и женщина на ней навечно застыла в своей красоте.
— А это твой дед в молодости. Хорош был, настоящий казак.
Бабушка вздохнула и перекрестилась. С пожелтевшего снимка Лере улыбался чернявый молодой мужчина. Пышный чуб зачесан набок, усы по тогдашней моде подкручены. Прямой взгляд, ямочка на подбородке — у Леры была такая же. Лере показалось, что в комнате стало холодно и сухо, как в ночной пустыне, воздух с трудом втягивался в легкие, царапал горло.
Дед Толя был умным, любил мастерить и мог починить все что угодно. Вентиляторы, холодильники, утюги и другие сочетания микросхем и проводов. Про таких, как он, говорят — мастер на все руки. Дед прикручивал ножки столам и стульям, заставлял часы ходить, а весы — мерять. От него пахло сеном, баней и машинным маслом, его длинные суставчатые пальцы все были в мозолях и шрамах, но руки — всегда чистые, сухие и теплые. Он рассказывал смешные истории из молодости, сочинял для Леры дурацкие стишки и песенки.
Тихо в лесу, только не спит барсук.
Носом своим зацепился за сук,
Вот и не спит барсук.
А потом дед переменился. Похудел, сгорбился, осунулся. Взгляд сделался подслеповатым и мутным, как у мороженой рыбины. Голова его все время дергалась, вставная челюсть скалилась искусственными зубами, и весь он казался ненастоящим. Дед путал дни недели, месяцы, а иногда — забывал целые годы. Однажды он назвал Леру чужим именем и спросил, почему это она не в школе. Лере тогда было почти шесть, и садик только недавно закрыли на ремонт. Она засмеялась, подумав, что дед просто шутит, он часто ее разыгрывал.
Вскоре дед стал жаловаться, что у него пропадают вещи: старенький, но еще рабочий радиоприемник, складной нож, с которым он ходил по грибы, военный бинокль — чтобы высматривать в лесу птиц. Бабушка подумала на Коркамурта — это его проказы, такое иногда случалось. Дед винил бабушку, что она прикормила нежить, и нужно всех их гнать подальше.
— Не болтай. Столько лет бок о бок с духами прожили. Они же наши помощники! — отвечала бабушка, прижав одну руку к груди, а другой коротко крестилась.
Дед все повторял гнать их надо, однажды сам намеревался уйти из дома.
— Куда ты такой пойдешь! — кричала бабушка, отбирая у него походный рюкзак, в котором оказался кухонный нож, буханка хлеба и заветренный остаток сыра. — Совсем мозги набекрень съехали.
На следующий день — бабушка сгребала и заносила под крышу подсушенное сено — в сарае, за большущей бочкой, нашелся чемодан, набитый всякой всячиной. Термос, рукавицы, складной нож, бинокль — пропавшие вещи деда. На вопрос бабушки, зачем спрятал, дед только пожал плечами и промямлил — это они украли.
В другой раз бабушка увидела деда в кухонное окно — он, оглядываясь, пересек двор и скрылся в хлеву. Там под насестом для кур бабушка нашла отвертку и бритвенный станок, зарытые в сено — об этой краже дед сообщил ей тем же вечером за ужином.
— Так ведь ты сам спрятал, дурень!
— Врешь, сама дура, — бросил дед, но выглядел, как потерявшийся в супермаркете ребенок.
После этого случая дед стал тише. Часто сидел на крыльце в камуфляжной панамке и сальной куртке с большими карманами — его лесная рабочая форма. Глаза у него, обычно ясные, теперь казались нарисованными, как у глиняных фигурок в бабушкином серванте. Он говорил мало и почти всегда одно и то же: они за ним придут.
— Кто они, деда?
— Духи, черти, нечистые…
Он писал странные записки, оставлял их на подоконниках, засовывал в щели дверных косяков. Лера нашла одну такую — клочок бумаги, падающие то влево, то вправо, буквы: Уходите. Врачи сказали — деменция, со стариками такое часто бывает, ничего уже не сделать. Но в семье говорили по-простому — дед впал в детство.
Однажды ночью дед пропал. Ушел в лес, пока уставшая за день бабушка (окучивать картошку в этот раз ей пришлось в одиночку) крепко спала. Его нашли спустя два дня у реки — в том же лесном-прикрылечном наряде. Дед лежал на спине, как выброшенный на берег карп-старожил, и, казалось, просто прилег отдохнуть во время рыбалки. На похоронах Лера деда совсем не узнала. Казалось, в узком ящике вытянулся двойник из папье-маше. Мятая оболочка, вроде кокона, и в нем — прячется ее настоящий дед Толя. Вот-вот он переродится, выскочит из гроба, улыбнется Лере и споет только что сочиненный куплет колыбельной.
Снизу послышался колокольный бом-бом — в гостиной звонили настенные часы с маятником. Лера вздрогнула, чихнула, глаза слезились и чесались — аллергия на пыль, только этого не хватало.
— Ну и засиделись мы с тобой. Обедать пора.
Бабушка вернула альбом в тесное нутро шкафа и прошаркала с чердака, Лера спустилась за ней.
Ночью Лера не могла уснуть. В темноте Лере чудилось бледное лицо, черные волосы, восточные глаза. Лера и сама не поняла, как оказалась на чердаке с фонариком в руке. Нашарив лучом шкаф, выкрала из фотоальбома портрет. Вернувшись в постель, все смотрела на несколько-раз-пра-бабушку, пока не уснула со снимком в руках.
Лето подползло к середине. Приколотое к небу солнце, сухой воздух, тишина — все казалось застывшим. Жара обездвиживала тело, мысли, человеческие стремления, и даже вечно занятая бабушка сбавила темп. Вместо привычного набора глаголов — полить, прополоть, подрыхлить, собрать, — ограничилась первым. Не дожидаясь обеда, отправила Леру в дом, а сама ушла на задний двор вязать веники — а то завянут.
Лера улеглась на диване, включила вентилятор. Кнопка переключения режима давно сломалась, теперь старая Умница крутилась без остановки и низко гудела. В распахнутое окно влетал запах березовых листьев. Лера пристроилась под воздушную волну, раскрыла «Магию утра» и принялась читать. Нырнуть в книгу никак не получалось. Философские истины скользили мимо, вместо них в голову лезли дурацкие истории, которые Лера слышала от бабушки. Про хозяина воды, про Обыду — лесную знахарку, про колдунью Эвику.
В детстве Лера обожала сказки — стоило бабушке заговорить, как необъяснимое оживало. От чайных чашек поднимался пар, из него складывались луговик, домовой, леший. Духи окружали Леру, как фигуры в теневом театре, и пока звучал бабушкин голос, защищали от всего непонятного. В шесть Лера пошла в школу. Летние каникулы в деревне сменились лагерными сменами. В перерывах между кружком английского, гимнастикой и ментальной арифметикой не было времени даже думать о духах. Уютный кокон, сотканный из чайного пара и бабушкиного голоса, распался. Духи исчезли, а Лера осталась один на один с иным, постоянно от нее чего-то требующим миром.
Лера вернулась в бабушкин дом спустя десять лет, с новой прической, очередной книгой в духе «Сделай себя сам» и верой в лучшую версию себя. Но здесь все осталось по-прежнему — духи будто ждали, притаившись за обшитыми вагонкой стенами. Стоило Лере приехать — они слетелись настырными осами, и прогнать их из головы никак не получалось.
А что, если Лера сойдет с ума? Как дед Толя — впадет в детство и навсегда в нем застрянет? Лицо деда соткалось из знакомых узоров на ковре — впавшие небритые щеки, кукольный блеск в глазах, скалящаяся в безумной улыбке вставная челюсть.
Лера поднялась, сделала стойку журавля, переплавила тело в позу ласточки, встала на мостик. Не помогло. Снова легла на диван, подняла раскрытую книгу к лицу и уставилась в путаные строчки, пытаясь отгородиться от дедушкиного безумства. Мамино пора бы уже повзрослеть щитом нависло над Лерой. Но мысли о духах репьем запутались в волосах.
На кухне что-то прошуршало и глухо стукнуло о пол. Лера подскочила, сердце забилось в ушах — ты-тык, ты-тык. На цыпочках прошла на кухню. На полу распластался сброшенный с полки пакет муки, над ним зависло пудровое облако. Лера закрыла окно, убеждая себя, что это, наверное, ветер, но тут в комнате грохнуло.
Лера выскочила из дома.
— Бабуль, там опять…
Бросив веники, бабушка поспешила за Лерой. Оказавшись в комнате, она остановилась в дверях, цокая и качая головой. На полу блестели осколки разбитого цветочного горшка, тут же скрючился пострадавший фикус, в рассыпанной по полу земле копошились куры. Как они вообще попали в дом?
— Коркамурт, разбойник. — Бабушка банным веником выгнала кур обратно во двор. Лера поджала губы, сдерживая колючие слова.
И чего эти духи к ней привязались (если это вообще были они)? На днях бабушкины козы погрызли в огороде всю капусту, но Лера точно помнила, что закрывала калитку, когда выводила их на луг. Конечно, все можно было списать на жару и недосыпание, но Лере казалось, что она сходит с ума. Бабушка ее не винила, только дала связку баранок и велела повесить на заборе — задобрить Лудмурта.
— Своенравные они, чуть что не понравится, так сразу вредничают. Вот, видишь? — Бабушка закатала рукав матроски, на предплечье розовел старый шрам в форме маленькой ладошки. — Это я по глупости в баню после полуночи пошла, вот меня Вожо и проучил.
Ночью Лера не могла уснуть — сон перестал быть уютным убежищем, одеяло больше не спасало от монстров. Теперь в темноте Леру подстерегало необъяснимое. Может, и правда духи? Тени в комнате казались живыми, они двигались, подслушивали, наблюдали. Погуглив в телефоне как прогнать домовика, Лера наугад ткнула пальцем на статью, но страница не загрузилась. Бабушка предложение Леры даже слушать не стала бы. Дом без духов — как человек без души.