Это была моя первая случка. Утром 25 декабря мороз стоял такой, какого в России не бывало со времен подписания Киотского протокола. В нашем Нижнем Городище речка промерзла до дна — животных нечем напоить, пришлось снег топить в ведрах. В худом коровнике бывшего колхоза имени Ильича — градусов двенадцать всего.
«В нашем» говорю, а сама думаю — да какое оно мое? Я москвичка, дочь профессора Тимирязевки, куда папа пристроил меня после школы. И вскоре умер. Мама ушла еще раньше. Доучилась с отличием на зоотехника, на пятом курсе выскочила замуж за одного… тракториста. Точнее, моториста… Короче, гада одного. А нужна-то ему была не я, а папина квартира и прописка. Я это быстро поняла, чемоданчик его собрала и за дверь выставила. С сыном отсидела пять лет на сбережения родителей. Еле-еле устроилась секретаршей, по знакомству. А потом кризис — сократили. Банальная история.
Помыкалась на рынке труда — никуда не берут. Тут объявление в интернете: «Требуется зоотехник на частную ферму, специализация КРС». Коровы, то есть. Требования невысокие — сейчас хорошего зоотехника не найдешь, на село никто не хочет, тем более после Тимирязевки. Зарплата нормальная, если еще квартиру сдам — денег накоплю, а потом и в Москву вернусь, когда сын школу заканчивать будет. Ему десять исполнилось.
Фермер Егор, мужик лет сорока, здоровый, как бычара, неотесанный, но мягкий в обращении, так обрадовался, что и про опыт не особенно расспрашивал (ну и я приврала немного — а он и проверять не стал). Егор радовался как дитя, и исходящий от него запах молока усиливал сходство. Обещал школу для сына в райцентре, сказал, что шофер будет возить Ваню вместе с детьми других сотрудников. Выделил дом — небольшую, но аккуратную избу.
И вот утром в понедельник приходит в коровник и весело так сообщает, что по линии Минсельхоза на район выделили быка новой французской породы — монбельярдская PRO-3. Завтра привезут — буренок наших покрывать. Не сезон, понимает сам, да быки эти — нарасхват, сейчас есть возможность, к концу весны в очередь не попадешь. Егор взял быка в аренду на неделю. Сам смеется, руки чешет, говорит, что коровы этой породы дают в три раза больше молока, чем наши бестужевские.
— Так что, Ириш, готовься — сам приду смотреть. Годика через три построю свой молочный цех, с «Перекрестком» прямой контракт заключу, и заживем.
И меня по заднице — хлоп ручищей своей.
— Руку уберите, Егор Николаевич! Что за амикошонство? Мы договорились на «вы», и я вам не Ириша, а Ирина Гелиевна.
Егор подтянулся.
— Прости…те, Ирина Гелиевна, забылся. Амико- что?
— Панибратство. У меня сын французский учит. Ну и я набралась с ним.
Чтобы сгладить неловкость, я добавила:
— Кстати, а вы подумали, чем мы этих Про-Три кормить будем? Ведь им же специальные корма нужны, дорогущие?
Но сказала я это уже ему в спину — весело напевая песенку тореадора из оперы «Кармен», он выходил из коровника. «Кредит возьмем, купим!» — бросил он в мою сторону. Его слова тут же замерзли и звякнули о землю сотней осколков.
В тот вечер я долго не могла уснуть. У меня не было опыта случек — видела на практике, но сама ни разу. Ну, моторист бывший — не в счет. Нужно Петровича позвать — он наверняка умеет, скотник со стажем, хотя давно на пенсии. Да пьет беспробудно, зараза. Возьму-ка я завтра учебник папин: Петрович Петровичем, а что может быть практичнее хорошей теории!
Ночью мне снилось, что я — тореадор, дразню огромного быка, трибуны беснуются — все Нижнее Городище болеет за меня: «И-ри-на! И-ри-на!.. Шайбу! Шайбу!» И когда бык поднял на рога мой черный плащ «с кровавым подбоем», я откинула его в сторону и… увидела, что это не бык, а Егор Николаевич с пышущими паром ноздрями мчится на меня. И я ему кричу: «Егор! Егорка! Я хочу быть твоей!»
Бррр!
Утром я оставила Ванюшку дома — термометр за окном показывал минус тридцать. На ферме была в восемь, по дороге зашла к Петровичу. Еле добудилась — в избе стоял стойкий перегар. Пообещала заплатить ему твердой городищевской валютой — у меня на такой случай припасено.
Петрович пришел на два часа раньше — вот что животворящая валюта делает! Трем телкам я еще со вчерашнего дня велела добавлять в корм морковь, тыкву, свеклу, охота у них должна была начаться часов через восемь — производителя привезут в полдень. Похоже, я не ошиблась — наш местный бык Борька, почуяв охоту у телок, уже нервничал в своем стойле. Петрович увел его в пристройку — не выношу сцен ревности.
Француз был хорош. Белый снизу и багряный сверху. Еще бы синего добавить — и стал бы как французский триколор. Стильно. Быка на цепи Петрович завел в стойло к Зорьке. Та уже вовсю виляла бедрами, как распутная девка на Пляс Пигаль.
Егор, Петрович и я ждали. Ничего не происходило. Петрович рукояткой граблей стал подталкивать француза ближе к телке.
— Гельна, а твоей Зорьке сколько годков-то? Может, она для него старая уже? — выдвинул гипотезу Петрович.
— Петрович, ты эйджист. У Макрона, президента Франции, жена на двадцать пять лет старше — и ничего.
Петрович и Егор переглянулись.
— Холод собачий, вот ему и не хочется, — добавила я.
— Так давайте я сейчас позвоню, привезут полиэтилен — мы стойло обмотаем, чтобы внутри теплее стало. И можно даже ведро с углями поставить, — оживился Егор Николаевич.
На реализацию плана ушло часа три. Мы порядком вымотались, окоченели, но все-таки сделали, как предлагал босс. Теперь мы наблюдали за процессом — точнее, за его отсутствием, — в прорезь полиэтилена. Егор время от времени выходил покурить и возвращался с наливными щеками, как у героя русских народных сказок. Я начала нервничать — под угрозой была моя репутация.
Петрович тоже стал часто выбегать на улицу, и я подозревала, что предавался он там совсем другому пороку: часть платы была ему выдана авансом, о чем я горько пожалела.
Ожидание затянулось. Уже шел пятый час вечера, на улице стемнело. Я была готова на самые безнадежные шаги.
— А что, если ему что-то по-французски сказать? Он же ведь привык там у себя такую речь слышать? А? — отчаялась я с голода и холода. — Месье, силь ву пле! Месье, вотр ваш ву затан, фу ты, вотр фам ву затан. Вуле ву куше авек эль се суар?
— Ирина Гельевна, со всем уважением, но я не думаю, что у вас правильное произношение. Давайте я быстро смотаюсь к вам домой, возьму Ваню — у него наверняка лучше получится.
Как мать я не могла допустить присутствия сына при подобной процедуре.
— Хорошо, Егор Николаевич, съездите, проверьте — поел ли он. Но его не привозите, а возьмите мою магнитолу с кассетой «Французские песни». Ваня вам покажет.
И авторитетно добавила, потрясая учебником:
— Зоопсихологи советуют.
Когда Егор уехал, Петрович повернулся ко мне и с ленинским прищуром спросил:
— Нучо? Не сладится у вас никак? Прям как у энтого енжиста с Зорькой! Чоты тянешь-то, дуреха, бери его и тащи в загс! Вижу, как он на тебя зыркает…
Мне был неприятен этот разговор. Но что взять со старого сплетника, да еще и алкоголика. Я промолчала.
Тихонько матерясь и бормоча что-то типа «же не манж па сис жур» — или то был мой желудок? — Петрович вышел на очередной «перекур». Через полчаса вернулся Егор с магнитолой, сказал, что Ваня сыт и учит уроки.
Я промотала несколько песен и нажала «Play». Мирей Матье и Шарль Азнавур на пару исполняли «Une vie d’amour». Петрович, проворчав, что «под такой медляк он и сам бы не стал», опять поплыл на улицу.
Мы с Егором прослушали несколько песен Дассена и Далиды. Наш французский протагонист никак не реагировал на концерт, только изредка звенел цепью. Мы оба устали, в животах урчало.
Я обернулась — Егор стоял позади меня.
— Что вы на меня так смотрите, Егор Николаевич?
— Да ладно тебе, Ирин. Давай по-простому — мы в деревне. Вся эта ученость никому не нужна тут. — Он вытащил учебник из кармана моего пальто. Полистал и бросил на сено. — Литература эта, музычка. Ты думаешь, я не знаю, что опыта у тебя зоотехнического — ноль? Ты ж наврала мне. Но я взял тебя, потому что вижу — девчонка с головой, научится работать. Ты думаешь, я кто — фермер в третьем поколении? Я бывший военный, работал в бизнесе, торговал — скопил денег, теперь решил сделать что-то полезное для людей. Все методом тыка делаю… Жена, когда я в деревню собрался, развелась со мной, осталась в Питере. Ей, говорит, опера нужна. А мне эта опера уже — вот где! Дочку не дает видеть.
— У тебя есть еще сигареты? Покурим? — предложила я.
На входе в коровник мы столкнулись с шатающимся Петровичем.
Мы молча курили снаружи. Из битого окна коровника с запахом навоза и прелого сена текла французская мелодия. Звезды на морозном, чистом, как слеза теленка, ночном небе подмигивали нам: «Ну и что вы ждете? Мы же тут для этого и сверкаем!»
Песня прервалась. Приглушенный голос Вани с выражением читал:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты…
Я совсем забыла, что записала на ту же кассету, как он декламирует стихи в школе. Закашлялась — не курила уже лет десять. Выбросила сигарету. Егор поймал момент, наклонился и поцеловал — нежно. Его неожиданно теплые губы пахли молоком.
Послышалось мычание Зорьки, рев француза, жизнеутверждающе забряцала цепь. Кажется, интурист проникся.
— Ну вот, а ты говорил — кому нужны эти стишки! Медведь, бурбон, монстр.
— Кстати, у меня отличный бурбон есть! Отпразднуем почин?
Петрович выпал из ворот коровника, сам — в стельку, слезы на небритых щеках:
— Хранцуз, протри его! А смотри, как наш Володька Высоцкий его пронял! Какие стихи жизненные, царствие ему небесное! За Володьку надо выпить, Николаич! Гельна?
В конце апреля мы поженились. В начале октября у нас в хозяйстве появились первые телята — сразу семь. Просто чудо какое-то! Первого бычка назвали Шарлем, первую телочку — Мирей. Француз поработал на славу. Егор тоже — я родила Машку на Рождество. Через пять лет у нас уже было стадо из почти ста голов новой породы. Я назвала ее РРМ — Рождественская Романтичная Морозоустойчивая. Мы открыли магазины в трех городах, в том числе в Москве, куда мне уже не хотелось возвращаться. Коровник новый построили, воду провели. Народу в нашем Нижнем прибавилось, в том числе молодежи. Егор отстроил клуб, и там вечерами танцуют медляк под Мирей Матье и Джо Дассена.
Рецензия критика Дениса Гуцко:
«Рассказ хороший: написан живым языком, в нём есть юмор — и, что радует отдельно, деревня не стала ни лубочным местом силы (Шамбала ля рус), ни отхожим местом. Всего в меру: и развала, и витальности.
Первая фраза хороша и держит интригу на протяжении всего вступления: «Это была моя первая случка».
Рассказ весёлый и написан хорошо. Но название песни, от которой у меня каждый щиплет раз в носу, мне как-то сложно соотнести с юмористическим сюжетом. Можно считать вкусовщиной. Но можно поспрашивать других читателей — как они это воспринимают. Не исключено, что не я один испытываю сомнения на этот счёт.»
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Рассказ вроде и хороший, живой, но есть в нем, по-моему, существенные изъяны. Правильно, что автор пытается внести в него иронию, юмор. Но часто получается юморок. А это в прозе — плохо. Вот, например: «Утром 25 декабря мороз стоял такой, какого в России не бывало со времен подписания Киотского протокола». Это дешевый прием: дескать, подписали договор против потепления, парникового эффекта, а тут речки до дна промерзают.
«…выскочила замуж за одного… тракториста. Моториста…» Непонятно, почему здесь уравнены тракторист и моторист. Моторист — редкая и ценная профессия. Это человек, который разбирается в двигателях. Если бы героиня была штучкой из «Жан-Жака», то можно было бы поверить, что тракторист и моторист для нее одно и то же — низменное. Но ведь она профессионал, окончила Тимирязевку. Странно, что коров спаривают в декабре. Обычно это происходит летом, чтобы телята рождались весной…
Но у автора интересная героиня. Если автор действительно в теме, то может получиться цикл рассказов о ней — москвичке, попавшей в деревню.»