Странно, работаю здесь уже лет шесть, а к запаху все никак не привыкну. Что это? Гниль? Крысиный яд? Интересно, как пахло главное здание, когда его только-только построили? Лаком и деревом? Мебельным магазином? Философский вопрос: есть ли у прошлого запах?
Голос в телефоне вырвал Женю из его метафизических спекуляций и вернул к реальности:
— Алле? Вы меня слышите?
— Да-да, слышу, простите, со связью проблемы, — ответил Женя, рассматривая паркетные елочки под ногами.
— Вы подумали о моем предложении?
— Подумал, но еще ничего не решил.
— Соглашайтесь, такая возможность раз в жизни представляется. Я, конечно, понимаю: Москва, столица, университет, в конце концов… В этой жизни есть какая-то романтика, я сам долго ей упивался, но знаете, все это так, заманиловка. Думайте, что вам самому нужно, Евгений. — После небольшой паузы голос в трубке добавил: — И соглашайтесь.
— А переезжать в Тюмень обязательно? — уточнил Женя. Услышав ожидаемый ответ, он вежливо попрощался, хмыкнул, покачал головой и прохрустел половицами в огромную поточку.
Он спустился по крутой головокружительной лестнице до преподавательского места за кафедрой и уже собирался включать проектор, как вдруг где-то в самом верху аудитории раздался громкий бас:
— На кой хрен нам эта философия вообще сдалась? Когда я буду стучать киркой по известняку и прочему каменному говну, мне этот, сука, Кант помогать, что ли, будет?
Женя поднял голову. В аудиторию входил высоченный шкаф в красной толстовке, на которой красовались три заветные буквы: «M», «S» и «U».
— Я понимаю, шла бы речь там хоть про смысл жизни, про рабов и господ, типа, а тут вон — транс… трансце… трансцеребральное единство… Тьфу, черт, последнее слово забыл.
— Там вроде было что-то про восприятие, — пришел на помощь его щупленький белобрысый собеседник.
— Да ну и хрен бы с ним! В бакалавриате меня уже учили философии, поступил в магу — опять двадцать пять, общеобязательный предмет, мать вашу. На хрена, говорю, на хрена?!
Речи студентов-геологов оползнем сошли с самого верха громадной поточки и размазали Женю о зеленую грифельную доску. По всей видимости, входя в аудиторию, они не заметили преподавателя и поэтому продолжили испускать потоки своих ругательств.
А что, если заметили? Что, если они специально устроили эту акцию, чтобы выставить его дураком перед всем курсом? Как бы то ни было, это у них получилось. Женя чувствовал себя погребенным под их разговором. Как мог он теперь откопать всю ту словесную руду, что заготовил для лекции?
Пару минут он думал, с чего бы начать, время от времени теребя воротник рубашки. Становилось жарко. Он хотел было снять пиджак, но сообразил, что под мышками у него уже наверняка образовались два огромных влажных пятна. Пару раз Женя открывал и снова закрывал рот. Наконец, он дважды глубоко вздохнул и начал:
— Многим в этой аудитории может показаться, что философия им не нужна.
Черт возьми, а ведь так оно и есть.
— Но это не так. Философия нужна вам, чтобы видеть слабые места в той научной дисциплине, которой вы занимаетесь, и относиться к ней критически.
Честно говоря, нужно это в лучшем случае ученым, да и то не всем, а избранным. А теперь на них посмотри. Вот она — гордость лучшего вуза страны! «Быстрые разумом Невтоны»! Многие из этих раздолбаев посвятят свою жизнь науке? Не думаю.
— Именно поэтому наш курс и называется «Философия естествознания», а не просто «Философия».
Сдалось мне это естествознание? Я вообще этикой в последнее время интересуюсь. Но нет ведь — долбаный учебный план, наука, трансцендентальное единство апперцепции, которое и впрямь хрен выговоришь.
— Так что я думаю, когда вы говорите, что философия нужна только на философском факультете, вы заблуждаетесь.
На самом деле, она и там почти никому не нужна.
С трудом дотянув до конца лекции, Женя собрал вещи, выскочил из аудитории, сбежал по лестнице с одиннадцатого этажа громадной сталинской высотки, вышел на улицу и начал искать, у кого бы ему стрельнуть сигарету. Поблагодарив случайно подвернувшегося студента, он дрожащими руками приложил фильтр к губам и сделал затяжку. Подумал. Достал из кармана телефон и позвонил по последнему номеру из входящих.
Если бы этот мир был лучшим из возможных, в нем никому и никуда не нужно было бы переезжать. Слава богу, у нас с Катей детей пока нет, а то меня бы уже инфаркт хватил. Дважды.
Женя упирался локтями в стол и судорожно гладил холодными ладонями мокрые от пота виски. Стул скрипел под тяжестью его мыслей.
Переезжать или нет? Мы так хорошо устроились в Москве. Квартира, конечно, не наша, но мы ее обжили, вещей прикупили. Вот так. Человек — не обезьяна. Он — брюхоногий моллюск. Куда бы он ни отправился, его дом всегда остается с ним. Допустим, мы переезжаем в Тюмень. Что мы возьмем с собой?
Наглядные схемы всегда помогали Жене решать философские вопросы. Вот и сейчас он решил составить список вещей, которые, как ему казалось, непременно должны были переехать вместе с ними.
1. Документы. Очевидно.
2. Ноутбук. Тоже очевидно.
3. Плейстейшн. Даже не обсуждается. Жена поддержит, у нее там Нетфликс.
4. Трубка. Красно-черный чубук из бриара, весь покоцанный и исцарапанный, акриловый мундштук, искусанный добела. Это был подарок на двадцать первый день рождения от одного парня, которого Женя уже сто лет не видел, а увидев, наверное, даже б и не вспомнил. Да дело и не в том, что это был подарок.
Он помнил, как однажды он пришел домой, пропахнув несмываемым смолянистым запахом табака и копченой древесины. Встретившая его в прихожей мама нахмурилась.
— Ты что, курил?
— Да, курил, мне трубку подарили, вот, смотри.
Женя, разувшись и сняв куртку, достал из рюкзака целлофановый пакет из «Пятерочки», в котором он тогда хранил все свои курительные принадлежности. Это сейчас у него есть кисет и специальный футляр для трубки, но тогда он только начинал.
Мама начала покрываться багровыми пятнами:
— Мы с отцом сколько раз тебе говорили, что курить нельзя, а? О раке легких, что ли, не слыхал? Думаешь, восемнадцать лет — и все сразу можно? — Мама вонзила руки в боки и вся подалась вперед, ожидая ответа.
Только не оправдываться, только не оправдываться. Тебе двадцать один год, тебе все можно!
Расправив плечи и выпрямившись насколько мог, Женя улыбнулся дрожащими губами:
— Мам, у нас ни у кого в семье рака не было, риск минимальный. — Женя пошел мыть руки и, собравшись с духом, крикнул ей в прихожую: — Да ты и сама куришь, не скрывай.
Мать встала у открытой двери в ванную:
— А ты откуда знаешь? Хотя неважно. Я бросила уже, — и, отвернувшись, она добавила вполголоса: — Стрелки на меня переводит, бессовестный.
Что было дальше, Женя точно не помнил. В памяти остался только разочарованный и заботливый взгляд мамы, а еще презрительные вздохи отца и его фраза: «Я даже в армии курить не начал. А ты чего? Во что ты превращаешься?» И это был не риторический вопрос: отец, как и всегда, ждал от Жени оправданий, но он их давать не стал, а молча ушел в комнату и закрылся. Дрожа от негодования и обиды, Женя лег на кровать и стал думать о съемной квартире.
И вот теперь опять переезд, прямо как в тот раз. С отцом я уже полгода не разговаривал. Он был так горд мной, когда я поступил в МГУ, так рад, когда я устроился туда работать, и всегда злился, когда я заводил разговор о возможном уходе. Интересно, если я брошу все это, мы вообще сможем когда-нибудь помириться?
5. Кружка. Большая, стеклянная, покрыта двойным слоем краски. Внутренняя поверхность — красная, внешняя — синяя. Эту кружку часто мыли в машине рядом с ножами, и от этого она покрылась множеством мелких царапин, обнажающих ее простую стеклянную сущность. Кружка эта усиливала действие любого напитка, который Женя из нее пил: кофе бодрил сильнее, чай сильнее успокаивал, а какао лучше помогало от осенней хандры.
Эту волшебную кружку Женя привез из Берлина, куда он ездил на стажировку. Приехав из аэропорта в общежитие, он пошел в бюро за ключом от комнаты. Работник — высокий парень с голубыми глазами и приятными манерами — долго не отпускал его, объясняя всякие тонкости об оплате проживания, прачечной, хаусмайстере и спортивном зале.
— Alles klar? 1— Наконец-то Женя услышал фразу, знаменовавшую собой конец разговора на немецком, к которому он еще не очень привык.
На вопрос о местном вайфае парень ответил, что студенты получают логин и пароль при зачислении.
Но зачислить Женю должны были только через неделю. Он сказал: «Danke»2, — и с неприятным чувством тревоги в животе пошел в свою комнату. Там он сел на дешевый пластмассовый стул и уставился в окно, на самом деле ничего в нем не замечая.
Неделя без вайфая. А как мне узнать тогда хотя бы, где здесь магазин и до скольких он работает? Я что, с голоду умру? Так, стоп, я начинаю нервничать, спокойно. Что надо делать в таких случаях? Позвонить кому-нибудь, попросить помощи. Катя, позвоню Кате.
Но зачем, что я у нее спрошу? Ты не знаешь, где в районе Адлерсхофа есть супермаркет? Бред. Друзьям позвонить? Родителям? А они разве знают? Зачем я сюда приехал? О чем я только думал? Целых полгода, совсем один, без друзей, без семьи, даже без вайфая. Как я узнаю, где здесь купить еды? Мне всего двадцать пять, неужели я умру таким молодым?
Тревога размотала свой клубок в животе и, медленно извиваясь, поползла вверх по пищеводу. Женя больше не мог спокойно сидеть. Он стал ходить по комнате. Что-то чешуйчатое застряло у него в горле, вызывая одновременно першение и тошноту. Устав от гулкого сердцебиения в ушах, Женя упал на стоявшую у стены кровать.
Какое-то время он ни о чем не думал и просто смотрел в потолок, наблюдая за тем, как тревога медленно уходит из тела и ее место занимает новое чувство — голод. Он понял, что если сам себя не накормит, то никто не накормит, и стал соображать, где бы раздобыть еду.
И как только люди раньше ели, пока вайфая не было? Как они узнавали, куда им идти? Так, погодите, что за глупость? Они, конечно, спрашивали друг у друга! Парень из офиса, он же наверняка ест. Пойду спрошу у него.
Через час Женя вернулся из супермаркета с большой сумкой еды и мелкой кухонной утварью. Никогда он еще не ел с таким удовольствием, как в тот вечер. Жареная куриная ножка, овощная смесь из пакета, какао — из красно-синей кружки.
После той стажировки я постоянно думал о том, как бы опять поехать в Европу, получить там вторую специальность или поработать год-другой по своей. И на тебе — Тюмень. Другая часть света. Ежу понятно, что даже для получения визы там придется тратить гораздо больше усилий. Да и перелеты все оттуда будут с пересадками.
6. Кровать. Серая, большая, со шкафом для белья. Матрас качественный, без пружин, с кокосовой стружкой, совсем еще новый. Женя и Катя купили кровать год назад, из тех денег, что им надарили на свадьбу. Он помнил, как они около двух часов ходили по огромному мебельному центру, посещая островки разных фирм.
Наконец, где-то двадцатая по счету кровать показалась им более-менее подходящей.
— Тебе как? — спросил Женя, пока они лежали на новом хрустящем матрасе.
— Вроде ничего, но мне кажется, мы об нее все мизинцы себе отобьем, — сказала Катя и, присев, спросила у продавщицы: — Скажите, а у вас есть что-то такое же, но с мягким каркасом?
— Есть. Вот, посмотрите у нас в каталоге, тут сразу несколько похожих моделей.
Они подошли к столу, где их ждал раскрытый глянцевый журнал, населенный кроватями всех пород и окрасок. Их заинтересовала пара вариантов, и Женя спросил у продавщицы, где бы их можно было посмотреть вживую.
— А то, знаете, покупать кровать, даже не присев на нее, как-то стремно, — сказал он, улыбнувшись.
— Надо ехать в салон, — ответила продавщица.
Узнав, что ближайший салон находится в «Афимолле», Женя с Катей глубоко вздохнули, поблагодарили консультантку и отправились перекусить в гастробар, расположенный в том же торговом центре.
— Ну, что думаешь? — спросил Женя, шмыгая носом от горячего острого фо-бо. — Поедем сейчас еще в «Афимолл»?
Только не говори «да», только не говори «да»…
— Ты разве не устал? — ответила вопросом на вопрос жена. — Давай, наверное, в другой раз, а сейчас поедем домой и кино посмотрим, ты же хотел.
Ну слава богу! Не зря я на тебе женился все-таки.
Они вышли на улицу и пошли к метро, но, проходя вдоль торгового центра, в котором они только что были, Катя внезапно остановилась. Женя подошел к ней и спросил:
— Что такое?
Она ничего не ответила и только кивнула на огромное стеклянное окно. Окруженная ореолом красного подрагивающего света, на подиуме стояла та самая кровать — серая, с мягким каркасом.
Куда нам ее теперь девать? Это же свадебные деньги, первая наша крупная с Катей покупка. Да и вообще, я уже не какой-то там студент, мне тридцать скоро, я, наверное, заслужил какого-то комфорта? Как перевезти ее в Тюмень? Поезд заказывать, что ли?
7. Книги. Он коллекционировал их, выстраивал в ряды, пытаясь упорядочивать одновременно и по тематике, и по внешнему виду. К двадцати девяти годам у него собралась уже достаточно большая коллекция, с трудом умещавшаяся в двух бордовых икеевских стеллажах.
Женина библиотека родилась, когда он, будучи еще студентом, утверждал на кафедре тему одной из своих курсовых. Он долго готовился с научником, учел все возможные пункты критики и наконец выступил с докладом перед людьми, которых считал философскими сливками России.
Сливки в лице заведующего кафедрой спросили:
— А что-нибудь существенно изменится в вашей теме, если взять и переставить в ней слова? Например, если поменять местами «субъект» и «концептуализацию»?
В двадцать лет Женя еще не знал всех тонкостей кафедрального дискурса и не почувствовал подвоха. Он ответил:
— Давайте подумаем. Может быть, если…
— Вот видите, — прервал его заведующий с видом человека, уже давно понимавшего, чем все это кончится. — Когда вы приходите на заседание кафедры, вы должны сформулировать свою тему уже настолько ясно и отчетливо, чтобы у вас не оставалось в ней ни малейших сомнений.
После такого затакта выступить с маленькой обвинительной речью решили практически все (разумеется, кроме научника, который тихо сидел в своем кресле, разводил руками и улыбался).
В тот день Жене впервые показалось, что он поступил не на тот факультет. Придя домой, он лег на кровать и долго копался в памяти, пытаясь вспомнить, кто и когда внушил ему мысль, что он якобы великий философ.
Спустя час напряженного самоанализа Женя так и не смог ответить на этот вопрос. Тогда он снял с полки свежекупленный томик одного из своих самых любимых авторов и вместе с ним принялся решать проблемы поважнее. На следующий день Женя уже начитывал литературу по своей курсовой.
С тех пор после каждой стипендии или зарплаты он шел в книжный, чтобы прикупить новых жильцов для своих стеллажей.
А ведь какие-то книги, которые я еще в студенческие годы покупал, остались у родителей. Другие я давал почитать друзьям, а они их так и не вернули. Друзья… Без их поддержки я бы давно уже сидел на антидепрессантах. А какие будут у меня друзья в Тюмени? И будут ли?
Женя вытер пот со лба и посмотрел на листок бумаги перед собой. Какая-то тяжесть вдруг свалилась ему на спину, и он почувствовал себя придавленным к земле, размазанным о нее.
Надо успокоиться, пойду сделаю себе чаю.
Минут через пять Женя вернулся к себе в комнату, держа в руках красно-синюю кружку. Он не сел за стол, а подошел к зеркалу, стоявшему в противоположном углу.
Какое-то время он просто изучал свое отражение. Дав чаю немного остыть, Женя сделал глоток и почувствовал губами царапины, оставленные на кружке кухонными ножами. Он посмотрел на нее и улыбнулся. Спустя еще пару глотков он вернулся к списку, взял ручку, провел черту
и дописал:
Свобода!
С улыбкой он выглянул в окно. Дети играли в футбол, матерились, как волосатые черти, и никто не мог им ничего за это сделать. Утки гоготали на пруду неподалеку. Он допил чай, выкинул свой список в мусорное ведро, позвонил Кате и первым же делом громко крикнул: «Мы переезжаем в Тюмень!»