Ш

Шрамы

Время на прочтение: 3 мин.

Мать окатила меня горячей водой. Ресницы слиплись, и немного мыльной воды попало в рот. Открыв глаза, я увидела старуху с одной грудью. На месте второй отблескивал шрам, и всё безобразное тело как будто подмигивало мне. «Старых людей всегда режут», — подумала я.

— Пялиться будешь, тоже титьку оттяпают, — сказала старуха. Глаза у нее были черные и колючие.

Я вздрогнула, повернулась к матери и увидела соседку — красивую тетю Наташу. Тетя Наташа, прижимая шайку к белоснежному полному бедру, разговаривала с матерью. Они говорили громко, но всё вокруг шипело, гремело, лилось, заглушая их голоса. Я посмотрела на круглый живот тети Наташи — точно на уровне моих глаз. Живот пересекал выпуклый рубец, внизу красиво завивались светлые волосы. «У нее-то откуда шрам? — подумала я. — Она же молодая, а режут только старух». Мать что-то сказала мне. Я с трудом перевела взгляд с живота соседки на бетонный пол. Вода пышно пенилась перед тем, как исчезнуть в выемках стока. Я не удержалась и плюнула. Белый кружок слюны подхватил поток, разметал, словно спущенное с крючка вязание, и унес. Но тайна тети Наташи не давала мне покоя, и я спросила мать:

— А что у нее такой живот?

Мать покосилась на тетю Наташу — слышит ли? На всякий случай пригнулась ко мне, сказала на ухо:

— Детей оттуда доставали.

— Мишку, что ли, с Анькой?

— Ага.

— Значит, достали, а потом зашили?

— Ага.

Я замерла, прикусила губу, переживая взрыв радости, благоговения и легкой досады оттого, что всё оказалось так просто. Конечно, я знала, что дети появляются из живота. Но как? Как же младенцы выбираются оттуда? — самое важное, самое волнующее оставалось для меня загадкой. Теперь, когда я своими глазами увидела рубец на молодом женском животе, эта главная тайна мироздания радужно просияла на прощание и лопнула — пш-ши! В голове завертелось столько вопросов, но мать сказала:

— Я в парную. Здесь стой. А захочешь сесть — постели сначала полотенце, поняла?

Мать с тетей Наташей пошли к таинственной двери, которая иногда распахивалась и выпускала клубы пара. «Как не страшно им?» — подумала я, мгновенно забыв о шрамах.

Сердце подпрыгнуло, когда дверь открылась и мать с тетей Наташей растворились в белом горячем тумане. Что-то шкворчало и брякало железом там, куда они ушли. Я подумала, что никогда больше не увижу мать, испуганно завертела головой. Но люди вокруг хранили спокойствие. Старуха намыливала единственную грудь. Рыжая женщина купала в тазу маленького ребенка, а он плескал ей в лицо воду. Толстая некрасивая тетка медленно поворачивалась под душем, казалось, что всё ее тело оползало на бетонный пол. В самом углу черноволосая девушка мыла голову, наклонившись над тазом. Я видела округлые позвонки на ее спине, худенький зад и голубые вены на обратной стороне коленей, по всей скованной позе было ясно, что девушка стесняется. На меня никто не смотрел. Я успокоилась, взяла мочалку — лохматую, пшеничного цвета — аккуратно свернула и зажала между ног. Получилось красиво, как у тети Наташи.

«Хочу! Хочу! Хочу!» — возжелала я чего-то такого, о чем и сказать не могла, отчего стало тепло и немного стыдно, как будто в животе у меня появился маленький младенчик.

Мать вернулась из парной веселая, красная. Я знала ее всю, до волосков на пальцах ног, и не считала красивой, но очень любила её смех.

Вчера всю нашу группу водили в поликлинику на осмотр. Медсестра поворошила у меня в голове, что-то негромко сказала, а Некрасов — самый противный мальчишка в группе — расслышал и радостно заорал: «У нее туберкулез!» Я вышла из кабинета, спустилась на лестничную площадку. Некрасов выбежал за мной с криком: «Туберкулез! Туберкулез!» Я закрыла лицо. Рядом остановилась старушка, спросила: «Что плачешь, потерялась?» А Некрасов закричал: «У нее туберкулез!» Я поклялась, что никогда не открою лицо, никогда не выйду из этого угла. Но, конечно, вышла. «Дурак ваш Некрасов», — сказала мать вечером. До самой ночи я сидела с вонючим пакетом на голове. А утром мы отправились в городскую баню, хотя дома стояли титан и ванна. «Надо тебя хорошенько отпарить», — сказала мать.

После бани я сложила в пакет мокрое полотенце, тапочки-мыльницы и маленький березовый листок, тайком вырванный из веника тети Наташи. Этот листок напоминал о моем младенчике. Мы вышли на улицу, и мне захотелось пить. Мать остановилась у колонки, велела подставить ладошки и надавила на рычаг. Ладони у меня были розовые, сморщенные, и когда я пила воду, щекотали губы.

Дома мать прилегла отдохнуть, я устроилась к ней под бок, обхватила руками.

Сколько всего я хотела рассказать ей! Сколько житейских открытий явилось мне среди голых тел! Но теплая нега мешала говорить, да и мать прикрыла глаза. Мы почти уснули, тут меня подкинуло на кровати. Я вскочила, встревоженная новой мыслью, и забормотала:

— Если дети… из живота дети появляются… твой-то! твой шрам где?

Мать смотрела на меня не понимая, из-под прикрытых век, и на мучительные доли секунды она была чужая и далекая. А потом тихонько рассмеялась.

Метки