В жизни Семёна был возраст, осененный бесстрашным отчаянием. На губах он носил в те дни яркий, вспыхивающий от чувства новизны металлический привкус антоновки. Так было и в тот день, когда он сбежал с продленки и на осеннем ветру кусал мерзлое яблоко, положенное мамой в портфель. Возле афиши «Иллюзиона» стоял взрослый в пуховом шарфе.
Тогда почти все были взрослее Семёна. Девятиклассники казались полубогами, пятиклашки — демонами учёности, учителя — передвижными истуканами острова Пасхи. Выправляя из-под шарфа подбородок и губы, подходил к Семёну этот взрослый, на самом деле семнадцатилетний обманутый мальчик, может быть, даже поэт. Подружка не пришла, и он грустил.
— Как тебя зовут, шкет?
— Сёмик, — сказал Семён, чувствуя знакомый металлический привкус антоновки и бесстрашного отчаяния.
— Как смотришь на то, чтобы пойти в кино?
— Не знаю, – ответил Семён.
Через пятнадцать минут они сидели в тёплой пещере «Иллюзиона», и семилетний мальчик думал, что это, должно быть, тот самый святой дух, о котором пишут и говорят. Он спустился в виде выдохшегося пыльного луча и теперь, трепеща и замирая, приходит и освящает, падает и осеняет грешными видениями бесплодный холст в конце зала. Это был святой дух живых картинок, мимолётный рой ангелов-арлекинов, бестиарий брейгелевой палитры, разбившийся витражами в сочную разноцветную кровь солнечного божества.
Фильм Семён не понял — он его пережил. Как переживают сон о судьбе. Как собственными словами, сбиваясь на лепет, спотыкаясь о рыдание, передают рассказ про какую-нибудь несчастную дворняжку. Это история, которую задали прочитать на внеклассном чтении и которая с тобой, Семён, даже близко никогда не случится — так зачем тогда, зачем же так страдать?
С этого дня началась тайная жизнь Семёна, мальчика-синефила, злостного прогульщика и отъявленного игрока в фантики и на пробки. Семён играл только на деньги. Был беспощаден к сопернику и скрупулёзен в технике. Копейки, добытые за неделю, как нежнейший, самый чуткий любовник собирал он в горсть и приносил пред заветное окошко кассы. Билетёрша, точно апостол Пётр перед райскими вратами, взвешивала все недельные «за» и «против», и после раздумий, за время которых Семён успевал упасть на самое дно отчаяния и снова воскреснуть, впускала его в чёрный, ещё спящий рай, пока не открывший своих страшных радужных глаз, в подземелье гиперболических невесомых игрушек.
За несколько месяцев, до конца второй четверти Семён посмотрел «Неуловимых мстителей», «Хон Гильдона», «Апачей», «Сказку странствий», «Могилу светлячков», «Пиратов двадцатого века», даже «Девять дней одного года» и «Ватерлоо» Бондарчука.
Будущее казалось прекрасным, все чудеса мира ожидали Семёна: «Великолепная семёрка», «Кинг Конг», «Асса», «Игла» и «Сталкер» Тарковского. И только три тетради в клеточку, посвящённые его страсти, испещрённые названиями фильмов и профилями героев, показывали, что Семён окончательно погиб. Картина его успеваемости была удручающей.
Катастрофа была неизбежна.