Папа принес «Сникерс».
Папа принес счастье.
Есть лакомство надо было строго по рекламному канону: надорвать упаковку, полуприкрыть глаза и, ориентируясь по запаху отдушки, откусить кусочек таким образом, чтобы карамель тянулась, оставляя на губах след — сладкую золотистую ниточку.
Я ела — брат смотрел. Брат ел — я смотрела.
«Сникерс» требовал демонстративного потребления, как предмет роскоши.
В начале 1990-х батончик «Сникерс» был секс-символом и супергероем. Думаю, мастера киноэпики вроде Нолана немало позаимствовали из тех рекламных сцен, когда гладь молочного шоколада трескалась, как земная кора, продолговатая плоть батончика делилась пополам, и в разрезе открывалась сокровищница: крупные румяные орехи в карамельной лаве на подушке нуги, одновременно солоноватой и сладкой. Как она дразнила язык! Будто светская кокетка — юного дебютанта.
Начало 2020-х. Я расплачиваюсь карточкой и, будучи не в силах терпеть, прямо на пороге супермаркета — к чёрту безуглеводку! — разрываю коричневый бумажный хиджаб «Сникерса», закрываю глаза и… падение. Провал. Что-то вроде поцелуя с бывшим спустя лет десять после расставания. Не просто невкусно — еще и грустно как-то.