Руки мерзли так невозможно, что всегда коротко обкусанные ногти засиреневели. Таня натянула рукава свитера пониже и попыталась спрятать руки в оттянутые макаронины, но не гнулись пальцы. Новое кольцо на безымянном впилось лапками в узелок вязки, зацепилось камнем и пустило по свитеру петлю. Таня пыталась высвободить нитку из лапок, но она застряла.
— Тебе шоколадный, как обычно, или ты у меня опять на диете?
Таня вздрогнула. Подняла глаза и тут же уткнулась в насмешливые зубы.
— Я не… — начала Таня, но получилось тихо.
— На диете, значит. Два шоколадных и два… Танчик, как обычно? — и, не взглянув в ее сторону, пошлепал пальцем официанту куда-то в меню, — вот этих, побольше. И льда положите.
Зубы проводили официанта и вернулись к Тане. Ей показалось, что они немного оранжевые от пламени камина за ее спиной.
— Ну ты чего, все еще дуешься? — спросил рот и скривился в улыбке.
— Я не… — снова вышло тихо. Таня кашлянула. Рот поморщился.
— Я вон каких тебе цветов принес, а ты хоть раз посмотрела, а?
Таня покосилась на хрустящий пластиковый кулек, который официант до этого проворно и молча поставил в вазу. В кульке белые мясистые лилии смотрели на Таню расплющенными от тесноты пестрыми зевами. Таня не решалась отодвинуть вазу подальше. От пряного и солоноватого мясного духа, исходившего из кулька, ее подташнивало, кружилась голова.
— Вот именно. Может, ты спасибо хоть сказала бы, а? Хоть бы полспасибо, а? Чего я тебе еще должен подарить, а?
— Сережки, — сказала Таня прежде, чем смогла себя остановить, — их не дарил еще, например.
Сережек Таня никогда не носила — всегда боялась себе что-нибудь прокалывать, уж тем более ради непонятной ей красоты. А ту, что лежала сейчас у нее в кармане пальто, ей нашел Булгаков. Таня расставляла только что привезенные книги на пыльной полке над кроватью. За отсутствие книг в его комнате всегда цеплялся глаз, как за дырку или оторванную пуговицу. Старенькое клеенчатое издание «Белой гвардии» выскользнуло из рук и спикировало прямо в зазор между кроватью и стеной. Чертыхаясь, Таня припала к матрасу и начала загребать рукой пыль на полу, едва доставая пальцами. Что-то острое укололо ее в мякоть подушечки. Балансируя указательным и средним, Таня выудила из закроватной пыли камушек. Камушек оказался одинокой серебряной сережкой с колючей стекляшкой в лапках. Не раздеваясь, Таня залезла под одеяло. Стекляшка смотрела на нее мутным рыбьим глазом, пока не стемнело и уже нельзя было ничего различить.
Голос угрожающе посыпался откуда-то из-за зубов.
— Я тебе и колечко, и цветочки, и то, и се. И так перед тобой, и эдак. Как плясун на веревочке. Как каблук. Я сколько унижаться должен? Я… Ты…
Локоть по соседству с любопытством обернулся, вдавливая в рукав шоколадные крошки. Рот спохватился. Голос перестал оттуда вываливаться колючими комками, смягчился, кажется, даже заулыбался.
— Чего ты, в самом деле. По-человечески все же надо относиться, Танчик. Я просто свободная, широкая душа… И кольцо вот долго выбирал. Ты же знаешь, как я тебя люблю. — «Люблю» у него поскользнулось и вышло странным, похожим не то на «ублю», не то на «улю».
Таня посмотрела вокруг рта: на небритый подбородок, шею в голубом вороте. На шее еще коричневела старательная царапина от чьего-то длинного ногтя. Таню затошнило еще сильнее. Хотелось выйти на свежий воздух, не пахнущий подтухшим мясом. Рот напирал.
— Слушай, Танчик… Рванем на море, а? Ты все в Прагу эту намыливалась, но зачем тебе в такую холодину? Поехали. Хоть прямо сейчас, хочешь? Погреемся. Может, растаешь немножко там, а? Там море, синее, теплое, свободное… По песочку погуляем, а, Танчик? И…
Таня вдруг вспомнила, как на первом свидании у Вити к уголку рта смешно прилипла шоколадная крошка, и Таня попыталась стереть ее подушечкой большого пальца, но только размазала сильнее. Тогда она приподнялась на цыпочки и поцеловала в шоколадный след. Он был горьковатым. Витя улыбнулся всеми морщинками вокруг глаз, сгреб ее к себе, и под его курткой она была дома больше, чем у себя дома.
Таня выдернула наконец нитку. Из рукава вылезла и повисла длинная лохматая веревка. Вокруг камешка осталось тонкое красное оперение. Таня скрутила кольцо. Оно неожиданно громко звякнуло о блюдце.
Рот дернулся и замер.
— Тебе что, Танчик, кольцо мое не нравится? — спросил рот вдруг сипловато.
— Нравится, — сказала Таня, — очень. Но свободное слишком.
Таня встала, взяла сумку и протиснулась к выходу. Двумя руками она оттолкнула от себя тяжелую дверь. В грудь сразу ударил ветер и отбросил Таню на полшага, но возвращаться за пальто не хотелось. Обхватив себя макаронинами свитера, Таня пошла вперед, не разбирая дороги. Ветер заполнил нос и рот, и тошнотворный солоноватый привкус тухлого мяса наконец отступил. В лицо брызнули осколочки снега. Таня оттянула ворот и пустила осколочки во внутренность свитера.
Длинная красная нитка трепыхалась на ветру. Таня ее откусила, и она улетела куда-то в сумерки.