Ну и местечко! Я обхожу лужи с радужными пятнами, перешагиваю грязь, по хлюпающим доскам преодолеваю мазутные болотца, забираясь всё глубже в чрево старых складов. Вот и древний скелет «Москвича». Кажется, здесь. Я оглядываюсь. Бурые кирпичные стены, проволочный забор, за которым штабеля досок и ряды лоснящихся бочек. Рядом темнеет ржавая цистерна в засохших потёках. Самое место для тайных встреч. Господи, может быть, он не придёт? Сердце мелко трепыхается. Я делаю ещё пару шагов и вижу его.
Бритый качок в кожаной куртке лениво пинает пластиковые мешки, сваленные кучей. Бультер. Страх захлёстывает меня. Ничего, это недолго, — думаю я и шагаю вперёд.
— Привет, — говорю я. Бультер впивается в меня черными бусинами, горящими в глубине бледной, с краснотой, рожи. Вытянутый широкий нос, мощная челюсть… Да, точное прозвище.
— Принес? — презрительным тоном. Дать бы ему в этот нос! Но я никогда не бил человека. К тому же он вдвое тяжелее и лет на пять старше.
— Да. — Голос предательски сел. Почему он сегодня один? Хочет сохранить всё в тайне?
— Давай свою хрень. — Руку не протягивает, ждет. Я снимаю рюкзачок, долго вожусь с молнией. Наконец, вынимаю лоскут тонкой черной ткани размером с платок.
— Вот! Круче асбеста… — Я не договариваю, потому что Бультер вырывает ткань, начинает нюхать её, тереть, смотреть на просвет. Затем достаёт из барсетки маленькую газовую горелку, зажигает и, положив материю на ладонь, осторожно направляет на неё голубое пламя. Десять секунд, двадцать… Ткань начинает светиться — багровым, красным и, наконец, ослепительно белым. Тысяча триста градусов — значит, минут через пять он почувствует жар, а через семь оплавленные края материи разойдутся, свернувшись чёрными каплями. Но Бультеру некогда ждать. Он гасит горелку. Ткань, остывая, возвращает себе исходный цвет. Никаких следов. Бультер тупо смотрит на лоскут, снова трёт, нюхает…
— Твою ж мать! Ваще не горячо! Сам, говоришь, придумал? Менделеев херов! — Бультер доволен.
Надо же, он слышал про Менделеева… Четыре курса химфака — вот всё моё образование. Когда отец рухнул с инфарктом, я вернулся в Нетленск помочь своим. С утра — автосервис, вечером — репетиторство, в выходные — домашняя лаборатория, единственная радость. Не считая, конечно, Соньки, сестры. Ей пять, и мои опыты она считает колдовством.
— Сам — говорю я, — и уже сшил кое-что. Футболка и брюки на мне… — Я дрыгаю руками и ногами, показывая, как сидит ткань. — Они легкие, только не дышат ни черта. А ещё вот. — Я достаю из рюкзачка шлем и респиратор. — Для полного комплекта.
…Сначала я привёз свою ткань в военный НИИ. Всё показал, с утюгом, с газовой горелкой. «Прекрасно, — сказал эксперт, — такие разработки нам очень нужны. Надо оформить заявку. Из какого вы НИИ? Какая форма допуска? Где протоколы испытаний?» Еле сбежал тогда, а через месяц двинул в МЧС. Уж им-то, думал, ткань точно нужна! Посмотрели: «Все нравится. Но производство — это проблема. Давайте так: у нас есть своё проверенное ООО, мы вас туда оформим на полставки, будете внедрять свою технологию. И если всё пойдет, подумаем, как вас можно отблагодарить». Я, конечно, наивен, но не идиот же! Пришлось переключиться на друзей и соседей: кому перчатки — копаться в углях, кому ткань для ремонта печных труб. Пошли заказы…
— Надень! — приказывает Бульт. Я напяливаю шлем и респиратор. — Красавец! — лыбится мой мучитель — Так и стой.
Но я всё же оттягиваю респиратор и мычу:
— Бульт, давай сниму мерки, я же не могу шить на глазок.
…Это случилось вчера. Братки Бультера окружили меня во дворе. Бульт сморщил нос, улыбнулся и вдруг сильно ударил в плечо. Я влетел прямо в одного из братков, тот зашипел: «Ты так, сука?!» — и схватил за горло. «Отпусти, — приказал Бульт и, уже глядя на меня, спросил: — Это ты огнезащитную ткань делаешь?» — «Я». — «Отвалите», — скомандовал он своей стае. И процедил, констатируя: «Сошьёшь мне костюм из нее. Завтра примерка. Образец прихвати»…
— Мерки? — оскалился Бульт. — Мне не тряпка нужна, Менделеев. Нужна технология. Бизнес будем делать. Надел быстро свой противогаз!
Вот так, недооценил я его. Страх парализует меня, хочется в туалет.
— Смотри, — говорит Бультер. — Щас едем в одно место, твой новый дом. Закажешь, что нужно для дела, и будешь учить моих бойцов твоей сраной технологии.
— Бульт, не могу, у меня работа, — сдавленно бормочу я. «Бу-бу-бу», — переводит респиратор.
— Слышь, ты! — Он тычет толстым пальцем мне в живот. — Не вздумай чудить. Ты ведь любишь свою сестрёнку? Сонечка, вроде? — и он называет адрес детсада, куда ходит Соня.
— Сволочь! — Я на секунду забываю про страх, готовясь ударить. Но не успеваю — на этот раз мой живот встречается с мощным кулаком. Я сгибаюсь пополам, пытаясь исчезнуть, испариться.
— Ровно стоять, Менделеев! Три минуты тебе на размышление. А чтоб думалось быстрее, я пока омлетик приготовлю.
Он снова достаёт горелку, зажигает и направляет мне в пах. Ткань держит хорошо, но шов на стыке подводит. Жар начинает покусывать, становится нестерпимым, я мычу и свожу бёдра.
— Так ты халтурщик, сука! — смеется Бультер. — Хотел мне впарить барахло!
Ненависть и боль переполняют меня. Заорав, я с силой бью его по руке. Раскаленная горелка, описав дугу, падает на кучу пластиковых мешков. Я вижу, как по морде Бультера проносятся эмоции — садистская радость, ярость, изумление и, наконец, животный ужас.
Куча мешков загорается мгновенно. Ярко-белое пламя вспыхивает, опаляя руку и ресницы. Огонь бикфордовым шнуром перекидывается на склады, мазутные лужи и, замыкая огненное кольцо, на цистерну. Бультер превращается в огненный столб, орёт, пытаясь содрать кожаную куртку, падает и катается по земле. Я бросаюсь к нему, но застываю. Пусть горит, подонок! Разворачиваюсь, глубоко вдыхаю и бегу к выходу — прямо сквозь огонь. Пламя обжигает руки, кончается воздух, мелькают останки «Москвича»… Всё!
Я сдираю респиратор и жадно дышу. Пожар набирает силу. Взрываются бочки, мощно гудит цистерна, трещат доски. Я опускаюсь на какой-то ящик, разглядываю обожжённую руку. Ничего, в рубашке с длинным рукавом будет нормально, и можно сходить с Сонькой на кукольный спектакль, который давно ей обещан. Мне очень хочется сейчас увидеть её, обнять… Я прислушиваюсь. Сквозь треск и взрывы отчетливо доносится ещё один звук — яростный, нечеловеческий вой.
Я вскакиваю с ящика, падаю на колени и долго, до слёз и судорог, выблевываю из себя всё, что только что пережил. Пошатываясь, встаю, размахиваюсь и кидаю в огонь респиратор. Вдали вопит пожарная машина. Пора уходить.