Едва начав движение, лифт дрогнул и остановился. Борис чертыхнулся. В последний день перед отпуском он и так сильно засиделся на работе, и ему не терпелось покинуть офис. К тому же он ещё полчаса назад сказал жене, что выезжает, и с минуты на минуту ожидал нового звонка.
Он раздраженно потыкал кнопки на панели — тишина и никакого движения. Посмотрел на телефон: сигнала не было. Привалился к дверям и увидел себя в зеркале напротив: усталый высокий мужчина, который не хочет быть здесь, но не может уйти.
— Это перебор, — сказал он вслух, комментируя свои подглазины.
С прежней непредсказуемостью лифт пришёл в движение, и несколько секунд спустя Борис вывалился из дверей, словно бы раздвигая их плечом, но столкнулся с Пашей.
— Глебов, ты трудоголик месяца, или даже года, я не знаю. На календарь тебя снимать надо. — Паша зубоскалил, тиская его ладонь и одновременно отодвигая Бориса с дороги.
— Просто в отпуск завтра, — приосанившись, сказал Борис. — А ты чего?
— Да я ключи забыл — мы тут погудели в баре, домой собрался и хватился… Ты и ноут с собой берёшь? — Павел зашёл в кабину и нажал кнопку. — У тебя портфель лопнет, Боря! Беги домой, выкинь телефон и две недели не вспоминай название этого балагана! Как тебя жена тер…
Двери закрылись, и Борис от души понадеялся, что неполадки с лифтом продолжатся.
Всего десять часов спустя — часть из которых у Бориса ушла на дописывание имейлов, а у его жены, Веры, на мастерскую упаковку чемоданов при его минимальном участии, — они сидели рядом и наблюдали взлётную полосу в иллюминатор. За стеклом, несмотря на начало лета, было серо, лил дождь. Борис вспомнил, что утром на двери подъезда видел объявление о скором перекрытии горячей воды, и улыбнулся: воистину, лучшее время, чтобы сбежать отсюда. Объявили взлёт, и расширяющееся крыло заслонило унылый асфальт.
Они оба обожали момент выхода из самолёта. Италия каждый раз встречала их слепящим солнцем и неповторимым воздухом — теплым, плотным, наполненным яркими осязаемыми ароматами цветов и фруктов, — и едва сделав первый вдох, они понимали, как рады вновь дышать им.
Борис как раз расплылся в улыбке, ступив на трап, как вдруг телефон зазвонил. Он поднял трубку, глазами показал Вере на второй, менее заполненный автобус, и пока они ехали, внимательно слушал.
— Нужно получить все разрешения за два месяца, не за шесть, — сказал голос шефа оттуда, со стороны дождя и серого асфальта. — Подключай всех, кого знаешь, прямо с понедельника.
— Я буду в отпуске, — сказал Борис, вставая в очередь на паспортный контроль.
— Ну сделай пару звонков, я же не прошу тебя в офис выходить. Я вот звоню тебе в субботу утром и ничего, жив. Ворк, Боря, энд лайф бэлэнс!
Борис сжал губы, соображая, что парой звонков дело не решить. Он понимал, что лучше него никто не справится или даже кроме него никто не справится, но отпуск…
Шеф предпочел принять это молчание за согласие и повесил трубку.
Вера, напевая, пританцовывала рядом, ожидая очереди. Их взгляды встретились, и она подняла брови вверх. Борис только ссутулился и покачал головой. Её взгляд стал пустым, уголки губ опустились, она перестала танцевать.
— Ты что, будешь работать?
Вместо ответа он указал ей на освободившегося пограничника. Она подошла к окошку, подала документы. Как при любом другом столкновении с бюрократией — в регистратуре больницы, на почте, в банке, — ему вдруг захотелось защитить её, быть рядом. Он качнулся в её сторону, но, следуя зеленому сигналу, лишь подошел к соседнему окну, сунул документы и проводил Веру взглядом, когда она, пройдя формальности, скрылась за полупрозрачной дверью.
Во Флоренции они остановились в уже знакомом отеле, съели джелатте в изведанном месте и по заведенному порядку сфотографировались под статуей Макиавелли у галереи Уффици. Это происходило почти на автопилоте, так что пока Вера заказывала мороженое (непременно шарик фисташкового и шоколадного плюс фруктовый вкус наудачу) или приценивалась к перчаткам в лавках у Понте-Веккьо, Борис планировал, кому и как он позвонит и напишет в понедельник. Он проиграл в выборе джелатте (комбинация Веры впервые оказалась вкуснее), забыл купить галстук с лилиями и привел их не в тот ресторан, который бронировал. В воскресенье он встал рано, помешав Вере выспаться, а вечером, когда она собирала вещи для дальнейших переездов, был очень рассеян.
В понедельник, получив в своё распоряжение канонический Фиат 500, они, обливаясь потом от напряжения, почти час пробирались по узким улочкам, ругая навигатор, пешеходов, итальянцев и прокатную компанию, расположившую офис в центре. Наконец улицы стали шире, а затем город кончился. Открыточные виды не заставили себя ждать — тут и там холмы, виноградники и изгибы дороги просились на фото.
Звуки уведомлений оповестили о том, что нужные люди вышли на связь: Вера пересела за руль, Борис устроился рядом и всю дорогу до Винчи говорил по телефону. Первое время Вера ахала, показывала рукой то туда, то сюда, пыталась снимать на свой телефон, не выпуская руля, но к гостинице подъехала, уже молча в руль вцепившись.
В Монтериджони они исходили весь городок за полтора часа, но еще полчаса сидели в машине, пока Борис не закончил звонок. В Монтальчино вечером они пробовали известное вино, но Борис спешил вернуться в номер: нужен был устойчивый вайфай. В Кортоне он сел за руль (дорога была слишком крутой и извилистой), но чуть не свалился в кювет, отвлекшись на телефон. Вера уже не просила его фотографировать, не советовалась насчет меню или планов на день.
Они подъехали к самолёту, и толпа запрудила подход к трапу. Люди переминались в очереди с ноги на ногу, и можно было подумать, что виной тому — раскаленный ярким солнцем асфальт. Когда они наконец встали на первую ступеньку, позвонил шеф. Борис набрал воздуха, собираясь поделиться деталями: дело продвигалось, но туго, просить о таких больших одолжениях было нелегко. Но шеф сразу начал говорить сам:
— Боря, привет! Знаешь, сворачиваем все это. Мне вчера звонили европейцы, будем гнать в Россию из Словакии, там у них линии освободились. Импорт, конечно, чуть дороже, да и хрен с ним. Давай там всем отбой. Отдыхай спокойно!
В горле Бориса забулькало. Шеф, решив, что это проблемы со связью, кричал в трубку «Алло!» Наконец, Борис выговорил «хорошо, всё понял» и повесил трубку.
Вера и остальные его обогнали. Он был последним на трапе, и стюардесса, улыбнувшись, сделала приглашающий жест. Он оглянулся на солнце за спиной, сделал глубокий вдох и вошел внутрь. Дверь закрылась, и ему осталось только сесть на своё место.
Вера сидела, повернувшись к иллюминатору. Ещё видно было солнце, и она чуть улыбалась. Борис вдруг почувствовал, что соскучился по ней, хотя вот она, рядом. Он взял её руку, и Вера ответила слабым пожатием. Самолёт начал движение, и, глядя на Веру, он также видел за стеклом удаляющиеся прямоугольники полей, черепичные крыши, нитки дорог.
Когда они набрали высоту, она спросила:
— Звонили по работе? Что там?
Он только покачал головой и отвёл глаза.
— Борис, ты что-то рано уходишь в последнее время. Ещё только шесть. — Паша придержал дверь, и они вышли в лифтовый холл вместе.
— Знаешь, записал нас с женой на курсы итальянского. Начинаются ровно в шесть тридцать, не могу опаздывать. — Борис пожал ему руку и пошёл по лестнице, не дожидаясь лифта.