И пришел он в дом свой, положивши в гроб отца отца своего, и тут же сон одолел его. Упавши на порог, видел он трех ангелов во свету, сидевших перед ним. Руки его, чужою кровью омытые, держали тринадцать карт, рыжим огнем пылающих. И не было среди них таких, какие прежде видел он. Не увидел он ни мастей, ни рангов на них, но буквы были начертаны одни и те же. Меняли ангелы карты в руках его, но не менялись буквы на них. Множество слов составлял он из букв этих, но не выходило составить слово то самое. Тогда снова меняли ангелы карты в руках его, и все большая печаль одолевала сердце его. Прикасались пальцы ангелов Господних к картам, неземным огнем пылающим и кровью земною залитым, но не осквернялись пальцы их белые и не горели. Его же пальцы багровели, и кожа обращалась в пепел. Сидел он с ангелами, тревогой объятый, одну вечность за другою, не в силах вспомнить слово то самое и не видя, что не хватает карты с четырнадцатой буквой, стоящей во главе всего и слова этого. Сидел он с ангелами, горем убиваемый, и исчезали пальцы его, сгорали руки его, локти его, плечи его, пока ничего не осталось от него более.
— Нет, нет, Джером, играть надо обязательно вчетвером. Карт всего пятьдесят две ш-с-штуки, раздашь на троих — и останется одна лишняя, ни туда, ни сюда не приткнешь. Скверный расклад. С-скверный.
Джо имел оригинальную привычку немного подсвистывать, разогревая шипящие звуки на удлиняющемся языке. Эдакая изюминка в пироге: мука, сахар и змеиные яйца. В ответ на вопросы заинтересованных дам о шершавости своих разливающихся звуков «с» Джо довольно утыкался взглядом в какое-нибудь пухлое облако и мечтательно изображал ностальгию по немецкой речи — истинной усладе его желудочной раковины.
— Дорогой, не отказывайся, — Эбби с озабоченным видом перемещала предметы одежды и особенно долго не могла решить, снять ли черную аккуратную шапочку с ровной сеткой, которая так элегантно подчеркивала атмосферу траура и скорби, или походить в ней еще с часок среди домашних и, конечно же, Джо. — Нам всем просто необходимо немного отвлечься.
— Сейчас не лучшее время, Эбби, я бы хотел…
— Джером, — Джо подошел к тому вплотную, выглядывая лукавыми глазами из-под темных густых бровей и для пущей серьезности отодвигая шею назад, отчего у Джо добавился второй подбородочек с редко выступающими черными заусенцами недобритой щетины. — Сейчас самое время, дружи-с-ще. Отвлечься от мрачных мыслей, рас-с-слабиться, понимаешь?
Джером чуть отступил вглубь коридора с уходящей наверх лестницей, пятясь назад лопатками. Он был высок, очень высок, поэтому смотрел на Джо и на весь остальной мир сверху вниз, скрывая свой страх и безразличие в оправе тонких очков, словно страус, если бы тот действительно прятал голову в песок.
— Еще успеешь насидеться в своем любимом кабинете. Джо отлично придумал с картами, — Эбби подбежала к гостю и резко чмокнула Джо в его щеку, которая из-за темноты скрывающейся в порах кожи щетины была похожа на губчатую булку с маком. — Подумай, может, это хотя бы немного развеселит Уолта.
Джером внимательно кивнул.
— Уолт, детка, — Эбби тут же вскинула подбородок, что оказалось неожиданностью для ее шапочки, которую решено было оставить на время игры в карты (и, может, еще для вечернего чаепития, чтобы прикрыть томную толстую слезу, которая эффектно попадет прямо в чашку, и все сочувственно услышат этот душераздирающий, роковой бульк). — Спускайся к нам.
Во время любимого материнского обращения «уолтдетка» он лежал на дедушкином пружинистом матрасе, и торс его немного скручивался, скрючивался и ежился от прятавшихся внутри маленьких хриплых спазмов. Уолту казалось, что его кожа — это мерное течение серых песков, и стоит ему шевельнуться, как он весь рассыплется, осядет на белой наволочке пепельной подушкой. Поэтому он просто лежал, просто смотрел, как длиннолапая косиножка слезла с нежно собранного полевого сухостоя, поставленного в стеклянную бутыль от их любимого лимонада, и возилась вокруг стакана воды, оставленного хозяином комнаты. Кисловатый запах витал в воздухе вместе с белыми пылинками, возвещающими о смерти.
Любимая материнская угроза «незаставляйменяподниматься» последовала с очевидной незамедлительностью. Маленькие прибегающие спазмы растворились в общем ощущении съеденного шерстяного свитера. Уолт медленно сел на мило подпрыгивающую кровать и потер бледные щеки. Щекам было сухо и грустно.
— Ну наконец-то, — Эбби сладко поманила Уолта рукой, — садись ко мне, мама хочет немножечко поиграть с тобой.
Уолт тихо сел рядом, задевая лодыжкой черный прохладных край сатиновой накидки. Больше всего в матери Уолту не нравились ее ноги.
— Замечательно. Ты как, приятель? — спросил Джо, отвернувшись, чтобы достать карты. Эбби немного оттянула ногу вперед, и пятка ее домашних черных тапочек с глухим чпок откупорилась прямо в пол. Джером устало смотрел в правый край широкой линзы очков. Его недописанный любовный роман бесплодно оставался в недрах его кабинета.
— Так-с-с-с-с, ну что, поехали.
Колода трепыхалась в тасующих руках, словно маленький каминный огонек, поблескивая оранжевыми рубашками. Видный холостяк иностранного разлива немецкого сорта Джо Керхерц выловил двух джокеров из общей стопки, сунул себе в карман и отсчитал каждому по тринадцать карт. Уолт молча взял свои.
— У вас на руках карты разных мастей. Дружок, ты знаешь, что такое мас-с-ти? — опять спросил Джо, рассматривая голую пятку Эбби. Она довольно хихикнула и закинула ногу на ногу. — Первый кон всегда начинается с двойки треф, а дальше идем по часовой.
Джером потер двойку между набухших костяшек и выложил на стол.
— Этот кон начался с треф, значит, каждый теперь должен положить карту той же масти. Если на руках такой нет, то можно выложить любую другую, только в первом кону нельзя с-ш-кидывать пиковую даму и червовые.
— Как захватывающе! — Эбби туповато уставилась на одинокую карту на столе.
— За даму пик и червовые карты вы получаете очки, но ваша задача — набрать как можно меньше, уяснили? Дорогая, на первом кону можно скинуть карту побольше, от них лучше избавляться.
На стол незамедлительно полетела трефовая дама.
— Умничка, — Джо под столом чиркнул носиком натертого ботинка о задок эббиных тапочек. Туз треф.
Уолт неохотно мял карты в руках. Вместо крестей он видел чье-то четвертование.
— Очень мило с вашей стороны было прийти сегодня на похороны. Я уверена, Уильям был бы рад, — Эбби нетерпеливо потаптывала ножкой, выжидающе смотря куда-то на Уолта.
— Ну что вы, я ведь был с ним даже не знаком. Говорят, он был мудрым человеком, хотя я не разделяю все эти религиозные… сказки. Очень сожалею о вашей утрате, Джером, потерять отца, еще и так неожиданно. Так, ну чего мы ждем.
Уолт посмотрел на Джерома, но его глаз так и не увидел. Уолт никогда не знал, куда смотрит его отец. Единственный взгляд, который он видел — взгляд крестового валета.
— Тройка? Уолт, а побольше ничего не нашлось? Ладно, теперь с-с-следите внимательно. Я забираю эту взятку, видите, моя карта самая с-ш-тар-с-шая. Проверяем: во взятке нет ни червей, ни пиковой дамы, а значит очков за нее я не получаю. Чем меньше очков, тем лучш-ше, помните? Теперь кон начинаю я.
Трефовый король.
— Да, это все очень прискорбно. Мне сказали, что это был столбняк.
Валет крести.
Джером все молчал. Пятерка треф.
— Да, все этот проклятый гвоздь. Кто мог знать. Не стоило ему в таком преклонном возрасте начинать копаться в нашем саду. За ним же уже давно никто не ухаживал.
Шестерка треф. Взятка Джо. Новый кон.
— А я говорила свекру: Уильям, вы всю жизнь за книжками просидели в своей этой семинарии, не трогайте вы сад, надорвете спину. Полоть — это вам не молиться. А муж… Джером же все пишет у себя в кабинете, ему вечно некогда.
Десятка бубен. Джо хищно оскалился.
— Да, Джером, подзапустили вы свой с-с-ад. Совсем не следите. А ведь могут и всякие вредители завестис-ш-ь. Не приходила такая мысль?
Уолт вглядывался в россыпь красных ромбиков, как иудейский жрец бы всматривался в покатывающиеся гвозди, выбирая те, которым он бы прибил Иисуса к кресту. Четверка бубен.
— Я работаю над новым романом, — шестерка бубен, — мне совершенно некогда…
— Ох, да-да, точно, слышал, последнее время работа у вас совсем не клеится. Я, правда, ваших книг не читал, но, говорят, вы решили сменить, как бы лучше выразиться, формат?
Эбби закатила глаза. Двойка бубен. Взятка Джо. Новый кон, его последняя проверка: девятка бубен.
— Напоминаю, что если у вас нет масти, с которой начинался кон, вы можете положить любую другую, взятку вы точно не возьмете.
И что в ответ? Четверка крести. Слабость.
— Пытаюсь написать, — десятка треф. Безразличие, — любовный роман, сосредоточиться на л…
— И как? Получается?
Эбби захохотала. Ее шестерка пик. Ее любовь к черному. Кон закрыт. Джо тоже захохотал. Его карты смеялись вместе с ним: среди них одна жалкая, жалкая червовая четверка, но никто и не подумал подкинуть ему червей. Хотя бы немного, хотя бы одного малюсенького червячочка. Это было настолько уморительно, что даже немного скучно.
— Ну что, время поохотиться на Стерву!
— Джо, ну не при детях! — лукавила Эбби и будто бы распрямилась.
— Пиковая дама — коварная карта, поэтому ее так и называют. Если за одну карту черви полагается одно очко, то если вы заберете взятку со Стервой, то получите за нее сразу тринадцать очков. Начинать с пик и значит охотиться на Стерву, — и выложил девятку пик.
Четыре пик. Одно копье, протыкающее ребро Христа. Один ржавый гвоздь.
— Отец просто хотел навести порядок в саду перед отъездом в пансионат, — ответил Джером. Десятка пик. — Плохой идеей было выселять его из нашего дома, а не то, что он решил копаться в этом чертовом саду.
Эбби на секунду застыла с картой в руках, будто впервые осознала, что Джером может сказать что-то так, чтобы его в конце не перебили. Зато Джером перебил — десяткой девятку.
У Эбби — пиковая восьмерка. Джером берет взятку и начинает новый кон с пикового валета.
— Джером, ничего себе. Тоже решил поохотится на Стерву?
Эбби взволнованно застучала ножкой. Семерка пик.
— Уже поохотился, — сказал Джером не то себе, не то своим очкам.
Джо широко улыбнулся и выложил пикового короля.
— Детка, — зачем-то употребил он любимое материнское обращение, — я, конечно, рискую, но С-с-стерва ведь не у тебя?
Уолт опустил глаза в свои карты и тихо улыбнулся.
Он вдруг почувствовал, что все знает. Понимаешь? Все видит. Посмотри. Его отец вечно дома, но дома ли. Его мать вечно гуляет, но мать ли она. Дедушка умер кислой смертью. Почему кислой? Он менял карты местами, но слово не складывалось. Какой же буквы не хватало?
И-Н-А-Ф-Х-А-В-А-С-А-А-М-М-А
МА-ФА-ВА-СА-НИ-ХМА
СМАНИ-М-ФАХАВА
Какой же буквы не хватало? Что-то умерло вместе с дедушкой в ту ночь. Что-то продолжает умирать прямо сейчас, умирать своей кислой смертью. На какую же букву оно начинается?
Уолт положил пятерку пик.
Джо облегченно выдохнул и забрал взятку. Джо Керхерц, как и Уолт, больше не мог ждать.
Двойка пик.
Туз пик.
Туз черви.
Стерва.
Уолт забирает взятку, забирает четырнадцать очков.
— Ну вы даете! — Джо.
— Это же просто игра, детка, не расстраивайся, — Эбби.
Репликой Джерома было молчание.
Семерка крести.
Дама черви.
Король черви.
Туз бубен.
Уолт забирает взятку, забирает два очка. Итого шестнадцать.
— Почему вы решили отправить дедушку в пансионат? — Уолт спрашивал отца.
— Детка, твой дедушка был уже очень стар, ему нужен был, ну, уход, сиде…
— Но он не хотел туда. Не хотел.
Восьмерка крести.
Валет черви.
Восьмерка черви.
Восьмерка бубен.
Восемнадцать очков.
— Уолт, — Джером потер глаза, очки лесенкой спрыгнули на край носа. — Твой дедушка был уже очень стар, ему нужен был…
— Почему ты просто повторяешь за ней? Всегда. Почему ты хотел, чтобы дедушку увезли? Я бы ухаживал за ним, как ухаживал, пока он болел. Помогал ему во всем, носил ему еду. Приносил ему воды! Я! Не кто-то еще, только я. Только я один приносил ему пить.
— Сладкий, ты еще слишком маленький для этого. А Уильям, он ведь был такой упертый, ты же знаешь.
— Никакой он не упертый!
— Нет, детка, еще какой упертый. И повернутый. Старость шутит страшные шутки с головой. Затуманивает разум. Превращает в незнакомого человека.
Девятка крести.
Десятка черви.
Шестерка черви.
Семерка бубен.
Двадцать очков.
— Неправда, дедушка был в порядке.
— В порядке? Он уже давным-давно был не в порядке. Всюду совал свой нос, диктовал нам как жить. И даже тебя, разве тебя он не приучал к этим всем ритуалам, читал все эти книги.
— Он верил в Бога! И я… я тоже, я тоже верю.
— Ни во что ты не веришь. Он внушил тебе это. Решил за тебя что правильно, а что нет. Что добро — а что зло. Читай он тебе что-нибудь другое, например, этого, как его… как его там, Джо?
— Ниц-с-ше.
— Вот-вот, Ницсше. Если бы дедушка говорил бы тебе, что Бога нет, и ты бы ни во что не верил. Религия вся эта — просто бессмыслица, и все образованные люди уже давно об этом знают. Только Уильям со своей сворой церковной об этом не знали. И не хотят узнать!
Валет бубен.
Девятка черви.
Пятерка черви.
Пятерка бубен.
Двадцать два очка.
— Это из-за приюта он умер. Из-за того, что вы хотели отправить его туда. Не хотел он наводить никакого порядка. Напуган. Он был напуган! Вы хотели забрать его от меня!
— Не говори глупостей, Уолт! — вдруг посмотрел Джером в сторону сына. В глазах его горел страх и почти плавил линзы очков.
Дама бубен.
Семерка черви.
Тройка черви.
Тройка бубен.
Двадцать четыре очка.
— Я слышал от кого-то, что он умер вовсе он от столбняка.
Три пары глаз.
— Я имею в виду, что говорили, кто же это был, ох, запамятовал, кажется. Да, я имею в виду, что у вашего, гхм, Уильяма, — Джо нервно просмеялся, — был сильный ожог гортани.
Король бубен.
Двойка черви.
Тройка пики.
Четверка черви.
— Да, дружок, ты умудрился собрать все двадцать шесть очков. Любопытная игра. В некотором роде ты обыграл нас всех. Ну что, еще партейку в «черви»?
Уолт забежал обратно в комнату дедушки. Ожог гортани. Он ходил кругом, не мог остановиться, не остановиться, как тут остановишься. Ожог. Убийство. Конечно, это была она. Пиковая дама. Смог бы отец? Стерва. Уолт был уверен, что это она. Кто кроме нее?
Уолт, Уолт, Уолт. Дедушке плохо. Дедушка хочет пить. Вечер.
Был такой темный и холодный вечер. Ох, Уолт. Как же тебе было темно и холодно. Только потом твои пальцы, кисти, локти, твои плечи будут гореть огнем. Ожог гортани. Кто кроме нее? Уолт. Уолт, дедушка хочет пить.
— Господи, почему запах в этой комнате такой кислый! — его щекам больше не было сухо.
Уолт снова посмотрел на сухостой, на бутыль, на стакан. Внутри плавала мертвая косиножка. Бедная, кислая косиножка. Упокойся с миром. Такая милая, любимая косиножка, утонувшая в стакане с уксусом.
И была вокруг лишь одна твердь и небо, ибо отказал им Господь в воде и земле плодовитой. Ни одной живой души не видели они подле себя, и как бы в горизонт ни всматривались, вокруг царила лишь тишина и смерть одинокая. И в наказание за грехи их послана была им в царство скорби человеческой одна яблоня, приносящая плод. Возрадовались они и хвалили себя за труд, и стали есть плоды древа того, пока не отравила языки их кислота яблочная. Тогда разгневались они и хулили Господа за несчастие свое. Все вечности мира скитались они по тверди мертвой и питались только плодами ядовитыми, не в силах вспомнить правила игры, пришедшей к ним от Дьявола. Или́, или́! Ламма́ савахвани́! Прочитай правила, о грешник, и не вкусит язык твой более кислые яблоки, виною отравленные. Прочитай прямо сейчас, и да обратишься ты в праведника, узнавши.