Вера и ее зоопарк

Часть первая, в которой девочка встречает щенка, о котором не мечтала

В детстве я просила у родителей (а еще у Деда Мороза, боженьки и воображаемого джинна из бабушкиной немецкой вазы) что угодно, только не щенка. В списке были: железная дорога с поездом на радиоуправлении, дом для Барби, часы с блестками и лего. Из живности же мне вполне хватало кроликов, обитавших в дедушкином сарае, и майских жуков, которых я ловила в спичечные коробки, а внутри устраивала будуар из лопухов и одуванчиков. Но жуки задыхались или сбегали. А я плакала.

Потом появился Чарли. Мама принесла его домой в мой шестой день рождения. Маленький, чернильного цвета, с длинными ушами. Это был какой-то там кокер-спаниель. Чарли кусал все, что видел, не больно, потому что пока не умел, но довольно навязчиво. Доставалось не только ногам и рукам, но еще моим смурфикам из киндер-сюрпризов и куклам Барби. А ведь у последних еще даже не появилось дома — рисковали не дожить до стройки.

Чарли оставлял лужи тут и там, а потом скрывался где-то за диваном — его выдавали мокрые следы. Мама меня-то не успевала воспитывать, а тут, получается, еще один ребенок. Решено было отправить щенка в деревню — к кроликам и жукам. А за ним вскоре отправилась и я, как обычно, на лето, затягивающееся еще месяца на три, потому что мама не успевает приехать. Чарли обзавелся будкой, потому что «нечего настоящему псу делать в доме». И новым именем. «Будет Райтом» — сказала бабушка, потому что трех ее предыдущих псов звали так же и прожили они долго. Все лето я дрессировала Чарли-Райта, чтобы домой забрали не только меня, но и его. А когда мама вернулась, выяснилось, что никто никуда не едет. Кроме нее. «Совсем ненадолго» она собиралась в Москву на заработки, как и положено было в начале нулевых всем разведенным молодым родителям, которые застряли в маленьких городах или деревнях. Все-таки каникулы затянулись.

В тот вечер я плакала в шерстку Чарли-Райта, а он вылизывал мне лицо. Тогда мы стали ближе: неудобные для воспитания и перевозки существа, которые должны подрасти и перестать чуть что оставлять лужи мочи или слез, непригодных для жизни во взрослом серьезном обществе.

И пока бабушка собирала меня в первый класс, затягивая бант на затылке так, что самые тонкие волоски лопались на висках, я нашептывала Деду Морозу, боженьке и воображаемому джинну из бабушкиной немецкой вазы о том, что хочу жить только с мамой. Ну ладно, можно еще с щенками, котами и, возможно, жуками.

Часть вторая, в которой девочка знакомится с другими животными

Лето. 9:30 утра. Мне двадцать пять. Я сижу на скамейке у редакции. В левой руке кофе, в правой сигарета. Я молодой босс, шеф-редактор. Вау. Мало сплю, потому что либо работаю, либо плачу из-за парня, по всем признакам похожего на абьюзера, хотя еще не знаю такого слова. Ем много сладкого, но все такая же худая (правда, тот самый парень периодически треплет меня за бочка и советует постоять в планке). Выпускаю хорошие тексты, которые вроде бы даже помогают женщинам хоть чуть-чуть полюбить себя. А еще у меня есть психолог. «Знаешь, — говорит мне тот, что треплет за бочка, — когда у человека вдруг появляются деньги, он тратит их либо на кокаин, либо на психолога». Так ведь неплохо, что я выбрала второй вариант?

Закуриваю вторую. Из недавно сданного многоквартирного дома в стиле лофт выходит девушка с щенком корги. Я не вижу ее лица — скрыто за козырьком кепки. Зато вижу малыша — он как будто улыбается. Рассматривает мир, почему-то уже влюбленный в него. Мягко и ритмично ступает, крутит фирменной коржиной попкой. А я вот-вот утону в слезах. Вера, ну что ты в конце концов? Это же просто собака. Очень милая сладкая собака. Единственное существо на планете, которое любит безвозмездно. А мне так очень надо, кажется.

Но кто мне в съемной квартире разрешит завести щенка? Наверное, нужна своя. Могу же уже ипотеку себе позволить? Достаточно ли я взрослая для квартиры и собаки?

Окей, Гугл, лофт на метро 1905 года, студия, цена. Тридцать пять лямов за двадцать метров!

Поищу подешевле.

В вариант подешевле мы с мамой, двумя кошками, беременной морской свинкой и одним бизоном заселились в мои десять. Московская однушка с трудом вместила весь наш зоопарк, но главное, что мы с мамой теперь были вместе. Прости, ты сказала «бизон»?

Бизонь — фамилия моего нового отчима. Он был крупным белорусским дядькой с усами, учил меня кататься на роликах и покупал журналы Cool Girl, в общем, любил меня. Но еще любил водочку. И победила в этой битве не я. Поэтому вскоре бизон превратился в тотальное зло, которое по вечерам окутывало нашу кухню, — там обычно и происходили все скандалы.

Детей, которые много времени в своем детстве провели с родителями родителей, чаще всего гиперопекали. Поэтому я начала гиперопекать свою мать в страхе, что она снова исчезнет, или заболеет, или умрет. Или с ней кто-нибудь что-нибудь сделает — ударит, обидит (потому что такое уже случалось). Я по несколько раз в день звонила ей. Представляла, что она попала в аварию или поскользнулась на льду и разбила голову, если вдруг она где-то задерживалась, плакала и выла. Ждала дома с корпоративов.

В один из таких вечеров у морской свинки и начались роды. Она попискивала и кряхтела, я пыталась дозвониться маме. В конце концов из свинки вышло два мохнатых комка. Я боялась, что она их съест, поэтому соорудила стену из школьного дневника, обложка которого была съедена минут через двадцать: так мать стремилась к своему потомству — не съесть, а никогда не оставлять. После этого случая я осмелела. Раз уж я приняла роды у свинки, никакой бизоновый рык, доносящийся из кухни, мне не страшен. Я готова была драться, если необходимо. И даже убить, только бы мама была спокойна и счастлива. Поэтому на следующий день после скандалов готовила зелья — как в «Зачарованных». Из всего, что было доступно дома. Соль, сода, сахар, приправы, сухие листья комнатных растений, шерсть кошек и свинки (шерсть беременной особи, конечно, была эффективнее), собственные ногти, зеленка, марганцовка, активированный уголь. Открывала «книгу таинств», которую нарисовала вместе с подружками, и читала какое-нибудь заклинание. А потом через воронку выливала варево в шампунь бизона. Только вот голову им однажды помыла мама. И не пошла на работу. А я — в школу. Пол-утра я плакала и просила прощения. Квартира будто дышала перегаром — на этот раз не из-за бизона, а из-за тонн позеленевшей ваты, смоченной спиртом. Так мы пытались оттереть зеленку. Как же я радовалась, что мы остались вдвоем.

Потом мама разводилась с отчимом, лечилась от закрытой формы туберкулеза¹ и встречала других мужчин, из-за расставания с которыми стала прятать чекушки коньяка под ванной и втихаря, перед утренней и вечерней чисткой зубов, осушать их. А я знала, чем займусь в жизни — буду делать все, чтобы она была здорова, счастлива и ни в чем не нуждалась. Я же приняла роды у морской свинки! Значит и миллионы смогу зарабатывать.

Очень долго у меня все получалось. Не миллионы, конечно, но хорошие оценки, поступление на бюджет, первые статьи, отличная зарплата, первая работа мечты, вторая работа мечты, третья. Как-то не складывалось с мужчинами — с каждым хотелось раз и навсегда, по любви и трепету, не «как у мамы». А получалось все с истериками и слезами. И потом ты берешь и увозишь себя из своих же луж слез, как мама когда-то Чарли-Райта из луж другой жидкости. Чего с этими лужами разбираться. Надо продолжать работать.

Ведь главное, чтобы «мама здорова, счастлива и ни в чем не нуждалась» — просила у Деда Мороза, боженьки и воображаемого джинна из бабушкиной немецкой вазы. А мне ничего и не нужно больше.

Часть третья, в которой девочка знакомится с щенком, о котором мечтала

«Я хочу, чтобы ты, со всеми своими тараканами и пауками, была рядом со мной».

Мне ничего не нужно было. Кроме этих слов.

Через год после того, как пришло это аудиосообщение от Феди, с которым мы всю пандемию «просто тусовались», я вышла за него замуж. Ну разве это не лучшее, что может услышать девушка после бывшенских «постой в планке» и «не жри шоколад на ночь» или бабушкиных «никаких каблуков, и так шпала», «ой, а зубы-то кривые», «опять ревешь, такая же истеричка, как мать». Меня полюбили. Не только с не пойми какими зубами и боками, но еще и со всем моим зоопарком, даже, я бы сказала, террариумом.

И вот мне двадцать девять. Мама околоздорова, иногда счастлива, вроде бы ни в чем не нуждается. У нее давно уже появился спасатель на замену — новый мужчина, первый заботливый мужчина — но она все никак его не принимала. На самом деле она просто себя не принимала. И когда я это поняла (понимала долго, трудно, с болью и протестом), цель моей жизни стала неактуальной. А что же тогда актуально? Смысл-то в чем? Смысл жизни в самой жизни. Живи для себя — сказали бы все те осознанные ребята из соцсетей.

Но я просто продолжала работать. А потом оказалось, что кроме работы у меня ничего как будто и нет. Бабуля внутри меня вопрошает: «Как это нет? Вон у тебя какой муж! А ты просто ленивая, как мать. Детей тебе надо».

Увольняюсь. Чтобы наконец отдохнуть, возможно, сменить сферу деятельности, восстановить здоровье, найти какое-нибудь хобби, в общем, пожить жизнь. Но жизнь ли это — часами растекаться по кровати среди неначатых книг и считать завитки на старой люстре. Странно вдруг взять и начать жить ДЛЯ СЕБЯ, если никогда этого не умел. Да и не сидеть же на шее у Феди.

Но пока я сижу на пассажирском сиденье, а он за рулем. Мы приехали домой. За окном такая же слякоть и размазня, как у меня внутри. «Вер, я не понимаю, что с тобой происходит. Как мне тебе помочь? Хочется, чтобы у нас был какой-то план». План? Я не хочу ничего. Мне жить не хочется. Осеклась. Но ты не подумай, не в смысле, что я хочу выпилиться. Просто не вижу смысла ни в чем.

«Попробуешь вернуться к психологу?»

Попробую.

Или в этот раз все-таки стоит остановиться на кокаине?

Смысл жизни в самой жизни. Смысл жизни в самой жизни. Меня тошнит от этой фразы. Была бы помладше, набила бы себе такую татуировку. Психолог говорит, что я себя не люблю, хотя вот уже много лет пишу о такой любви и записываю подкасты. Как легко быть экспертом в том, в чем ты на самом деле ничего не добился. Нужно просто внимательно слушать и подбирать правильные слова. Это я умею. А что еще у меня хорошо получается? Возможно, любить других? Мужа, родителей, друзей, да и вообще всех живых существ. Кроме себя. Так, что ли? Но почему вся эта любовь не способна вытащить меня из лужи слез и отнести хотя бы на йогу? Я могу только пялиться на люстру или в телефон — читать инструкцию к антидепрессантам, которые я отрицаю. Или листать соцсети.

И вот фотография, на которую я ставлю лайк. Знакомая мне заводчица корги показывает щенка, недавно открывшего глаза. Ушки пока сложены, глаза-бусинки, вместо шерстки пушок. Переслать Феде.

Давай просто посмотрим? После этих слов обычно следует что-то вроде «нам это жизненно необходимо». Только проблема в том, что не нам, а мне.

«Верочка, ну куда нам сейчас?». Ты же клялся на свадьбе, что мы заведем собаку! «Вера, мир в огне, мы не знаем, где будем завтра, какая собака?». Я снова в луже слез.

Но ведь смысл жизни в самой жизни. Я чувствую себя живой, когда представляю,как собака клацает лапами по паркету. Поэтому принимаю решение протестировать несколько стратегий переговоров.

Рациональная должна была стать самой рабочей. Не сложилось. Сломалась под все теми же аргументами Феди — мы не знаем, как будем о себе заботиться в ближайшие несколько месяцев, а тут еще одно живое существо.

Девочковая стратегия, с голоском на два тона выше, тоже провалилась. «Верочка, мы обязательно заведем собаку, просто позже». Федя гладил меня по голове, я дула губки и снова не могла сдержать слез.

Истерики — «ты меня не понимаешь, мне очень плохо, а ты думаешь только о себе, а как же тараканы и пауки, с которыми ты взял меня в жены» — тоже закончились провалом и моими же извинениями.

И все-таки щенка решили не брать. Это нерационально, не вовремя, не к месту, да просто неудобно и несправедливо по отношению к Феде. «Хочу» всегда должно быть оправдано чем-то большим, чем слезы умиления от какой-то там псины, которая мне никогда на самом деле не нужна была. Может, мне нужен домик для Барби, а? Или лего? Ну чего ты ржешь? Я серьезно вообще-то!

Все это я говорила подруге под совиньон. «У тебя губа дрожит, Вер». Ничего у меня не дрожит. Так будет правильно. «А чего тебя рыдать тянет тогда?».

Потому что мне нужна собака. Я хочу собаку. Я буду счастливее с ней. А она со мной. Я очень хочу собаку.

Пожалуйста, Дед Мороз, боженька, джинн из бабушкиной немецкой вазы, пожалуйста, Вера, подари мне щенка.

Мне двадцать девять. Вечером я прихожу домой, становлюсь на четвереньки, подползаю к мужу, который пытается спланировать нашу жизнь, и показываю, как собачка будет лаять, вилять хвостом, урчать и тыкаться в коленку — мол, погладь. Никаких ролевых игр, просто маленький театр одного плохого актера, который никогда не мечтал о собаке. Федя смеется. На следующий день мы забираем нашу Корицу. Пока ждала нас, уже успела порыжеть. У нее розовое пузо, мягкие лапы, она сладко зевает, кусает за ноги и будит на поиграться по ночам.

Я прячусь под козырьком кепки, кофе расплескивается и обжигает руки всякий раз, когда Корица тянется к сонным прохожим. Мы вприпрыжку идем по улицам Москвы/Лиссабона/Стамбула — я, которую собака не избавила от депрессии, это сделал скомканный рецепт из дальнего кармана куртки, и она, безвозмездно влюбленное в мир существо, принимающее и отдающее любовь. Так просто, правда? И так сложно решиться на эту любовь. На любую любовь — к себе, к человеку, к животному.

Спасибо, Вера, это стоит всех домов для Барби и лего. Всех «хорошо и спокойно». Всех прощаний и возвращений. Все это поместилось в одном существе, к которому тебя подготовили кролики, жуки, один кокер спаниель, несколько кошек, пара грызунов и люди, притворяющиеся животными. Все деды морозы, боженьки и джинны. А кем тогда все это время была мама? Человеком, благодаря которому у тебя такое большое сердце и такой разнообразный зоопарк.