Две клеточки вниз, десять клеточек слева — жаль, нельзя было держаться от математики подальше, Саша была бы не против. С самого начала у них не складывалось, не вычиталось: сплошные тучи, туча с солнышком — уже праздник, ясная безоблачная погода была редко. Но, несмотря на такие прогнозы, Саша верила в спасителя (в отца его и мать тоже, на всякий случай). А что ей оставалось.
С первого по третий спасать Сашу пришлось её собственным родителям: начала мать со своей любовью к порядку (не цифры, а частокол), подхватил отец — курил одну за другой, глядя, как дочь по-ослиному таращится на примеры.
После началки спаситель явился в круглолицем соседе по парте Серёже, с которым Саша ловко поделила мир нехитрых наук пополам: пока он решал оба варианта, она аккуратно выводила в двух тетрадках понятные ей приставки, корни, суффиксы и квадратики на месте нулевых окончаний. Сработало и с новым соседом, вихрастым Кириллом, и с рыжим Димкой, и с Вовой, сыном математички. С ним она вообще очутилась за последней партой третьего ряда, в окружении тридцати пуховиков, скучающих на облезлых крючках. Они тоже скучали, почти не разговаривали, слушали «Линду» в его кассетнике и ходили к учительскому столу «можно спросить» — обычно за три захода всё было готово.
Схема ни разу не дала сбоя, поэтому в десятый класс Саша заявилась с идеальным дневником и задушенным страхом перед математикой. Задушенным настолько, что, казалось, и не было сотни её беззвучных, немых рыданий над проклятыми тюремными клетками и сами догадываетесь каких раскатов материнского гнева. И тут случилась она. Классическая Елена Петровна. Между ними сразу загудел взаимный сквозняк, уже к концу первой четверти переросший в штормовое предупреждение.
Елена Петровна Сашу раскусила сразу и, поёрзывая на стуле, стала через урок приглашать её к доске. На глазах у тридцати одноклассников и семи потускневших портретов классиков Саша за три минуты выдавала всю палитру красных, от прозрачно-арбузного до насыщенного кирпичного. Вот же сука, думала она и вздрагивала — я это вслух сказала? Кое-как в конце первой четверти четвёрка победила тройку, к концу второй Саша опять боялась математики до мокрых ладоней — там трояк светил почти безоговорочно. Мать похрустела подсохшими связями и раздобыла номер какой-то тётки для частных уроков. Что хотите Саша нет не понимаю чего хотите-то ладно приходите сперва на вас посмотрю браться или нет когда хороший вопрос завтра пятница день стирки давайте тогда в субботу в девять строго без опозданий до свиданий. Боже, нет, я никуда не пойду! И не пошла.
Нервы сдали окончательно прямо под пожарной лестницей, где её и поймала Ольга — русоволосая, красивая, безоговорочная отличница из старшего класса. Как и многим гениальным людям, социальные вращения давались Ольге со скрипом: слова для утешения подбирались какие-то неутешительные, но что-то надо было делать с этой рыдающей Сашей, её распухшей верхней губой и опухшими глазами.
— Вот что, тебе поможет вера.
— Помилуй, Оля!
— Нет. Вера. Верочка Дмитриевна. Позвони ей.
И окружность наконец замкнулась, когда трубку подняла та же женщина-я-стираю-по-пятницам. Вера. Верочка Дмитриевна.
Саша не заметила, как тоненькая трещинка краски у двери превратилась то ли в Афганистан, то ли в Камбоджу. Звони-звони-звони. А, к чёрту. И указательный палец, которым только что творили географию, прилип к кнопке звонка. Верочка, статная, фарфорово-округлая, с едва уловимыми седыми штрихами, открыла с котом на руках (это Гоша), выставила тапки и, напевая, ушла в другую комнату. Стуча резиновыми пятками, Саша прошла следом и села за стол, где её уже ждал пример, который Вера придумала в момент их встречи.
Пять минут Саша смотрела на клетки, цифры, буквы. Кажется, у меня нет идей. Но вы же ничегошечки не написали. Саша смотрела опять. На те же клетки, цифры и буквы. На овальный портрет на стене. На Гошу. Тишина. Гоша. Портрет. Окно. Тапки. Семь, восемь, девять клеток. Клеток-веток-ток-тик-ток. Ну, показывайте. Что же вы столько времени делали? Выковыривая из-под ногтя пепельно-зелёные остатки то ли Афганистана, то ли Камбоджи, Саша незаметно сняла дубовые тапки. Мне просто нужна пятёрка. Хотя бы четвёрка — чтобы от меня наконец отстали. И стало так легко, что захотелось громко рассмеяться. Показалось даже, будто Верочка улыбнулась. Показалось? Тогда давайте начинать. Тангенс, котангенс, синус, косинус — на ваш выбор. Через два с половиной часа Вера тихонько замурлыкала, а Саша высунула кончик языка и решала. Через четыре часа и половину тетради они расстались до следующей субботы. Уходя, Саша совсем забыла про пустые тапки. Верочка, конечно, заметила.
Девять утра, звонок, тапки, Гоша, задачи, час дня. Так прошли две субботы. В начале третьей Вера включила фоном «Культуру». Спустя четыре — положила на тумбочке у порога «Заводной апельсин». Конец пятой субботы они проспорили за Булгакова и Пастернака. Всю шестую прорешали один-единственный пример из задачника Дубны. Седьмую закончили над репродукцией «Площади согласия». Математика у Саши с Верой получилась вот такая.
Сперва она ей писала, писала много. Верочка ответила только раз (и то эсэмэской), что писать письма это не её. Саша стала писать реже, потом и вовсе бросила. Но каждый раз, когда бывала в городе, стояла перед дверью Верочки, водила пальцем по контуру то ли Афганистана, то ли Камбоджи, но ни разу не нажала на звонок. Потому что, если на него нажать, треснет хрупкая и волшебная полусфера, Гоша спрыгнет с коленок, висящая на одном большом пальце тапка грохнет об пол, Верочка выключит «Культуру» и уйдёт открывать. Зачем им мешать.