Когда мне было пять лет, я узнала, что Деда Мороза не существует. Мне рассказал об этом папа, когда пытался объяснить кто такой бог, и поставил волнистый знак равенства между этими двумя бородатыми мужчинами, а потом серьезно сообщил, что их, конечно же, нет, их придумали, чтобы нам было не так грустно. Но к чему мне были бог и Дед Мороз, если моим супергероем был папа?
Когда я думаю о папе, я вижу интерактивный коллаж, где элементы перетекают друг в друга и приходят в движение, наполняются запахами и звуками.
Вот папе где-то тридцать, он недавно открыл свой первый бизнес и теперь выглядит как дерзкий молодой бизнесмен — у него есть пейджер, золотая цепочка и остроносые туфли. Он курит «Кэмел» и пахнет каким-то модным одеколоном — наверное, «Олд Спайсом». У него кудрявые черные волосы, еврейский нос с легкой горбинкой, и улыбается он больше глазами, чем тонкими губами. Когда он идет в хорошем настроении, он щелкает пальцами в такт одному ему известной музыке. Он ведет меня за руку в первый в Москве «Макдональдс», а я беззубо улыбаюсь и вот-вот лопну от гордости за него. На папу заглядываются женщины и уважительно смотрят другие мужчины. Даже собаки его обожают. В моей шестилетней жизни пока не было такой проблемы, которую он не мог бы решить.
Вот папе тридцать пять, и у него есть несколько зажигалок «Зиппо», огромный мобильный телефон и хвост неизвестного животного, приделанный к ключам от машины. Папин бизнес успешен, но почему-то иногда нам надо временно куда-то уезжать, а в школу меня провожает водитель. У папы появляются любовницы, которых он совсем не скрывает от меня, а потом искренне негодует, почему я делюсь этой информацией с мамой. «Понимаешь, — он шумно затягивается, — есть личная жизнь и есть семейная. Не путай одно с другим». Мне одиннадцать, и даже у моих барби едва ли есть личная жизнь.
Вот папе тридцать семь, почти столько же, сколько мне сейчас. Он невнимательно прочитал договор и потерял на этом так много денег, что его фирма обанкротилась. За окном нашей московской квартиры зацвела черемуха. Ненавижу этот запах: она приторно пахнет несвежим телом. В тот день я пришла из школы пораньше: у нас был устный экзамен по истории и я сдала его одной из первых. Папа не сразу открыл входную дверь и казался ошарашенным моим внезапным ранним возвращением. От него пахло сигаретами, коньяком и лекарствами. Он несмело пошел обратно на балкон и вышел оттуда только часом позже, чтобы вызвать самому себе скорую. Позже я узнаю, что он пил коньяк вприкуску с клофелином, чтобы покончить с собой, но не решился довести начатое до конца из-за моего прихода домой. Мне проще думать, что он отравился по неосторожности.
Вот папе сорок два, и он работает на крупную нефтегазовую компанию. У него есть часы Tissot, кожаный портфель и целая коллекция полосатых рубашек для офиса, плотно облегающих его заметно округлившийся живот. Он гладко выбрит и пахнет Chanel Egoist Platinum. Я недавно поступила в МГУ, но это недостаточно впечатлило папу: он уверенно пишет в корпоративной анкете, что я учусь в десятом классе. Впрочем, мы редко видимся, потому что он теперь в бесконечных командировках и время в его вселенной течет не так, как в моей восемнадцатилетней жизни.
Москва середины двухтысячных кишит залами с игровыми автоматами, куда начинает ходить мама и за рекордно короткий срок проигрывает почти все семейные сбережения и, что совсем уж обидно, мои первые заработанные переводами деньги. Сообщить об этом по телефону папе предлагается мне. Так с папой случается первый в его жизни микроинфаркт, о котором он мне расскажет только несколько лет спустя.
Вот папе пятьдесят два, и он уже несколько лет живет преимущественно на даче. У него есть баня, овчарка и казан для плова. Его новая работа связана с сетью областных заправок, куда проще добираться с дачи, чем из московской квартиры. Мама приезжает к нему на все лето и почти каждые выходные, а я слишком занята перипетиями своей личной и рабочей жизни, чтобы часто проведывать его. Сам же он звонит редко и при встрече рассказывает в основном истории-сувениры с трассы: про маму и дочку, работающих проститутками на одной из заправок, про умных щенков, которые недавно родились на другой и про то, как мало общего у Москвы и остальной России.
В сентябре того года я должна была улетать навсегда в Мексику, чтобы получить там работу мечты, но этому плану не было суждено сбыться: хаос в отношениях последних лет закончился моим украденным паспортом, а вслед за этим и пониманием, что я, кажется, не хочу навсегда в Мексику. К началу октября у меня была старая работа и новый роман с будущим немецким мужем. К тому же моменту у папы были профессиональные сложности, прогрессирующая депрессия и еле державшиеся на нем джинсы.
«Девочки, простите меня, я убил собаку». Я не помню дословно всю предсмертную записку, но первая строчка врезалась в память. Она совершенно неподходящая, будто бы проникшая туда из другого жанра, и от этого еще более жуткая. Я несколько раз перечитала папино письмо, свалившееся мне и маме на почту в середине того хмурого рабочего дня. Дальше мне предстояло приводить в чувство маму, пытаться дозвониться до папы, звонить соседям по даче, вызывать скорую, просить друзей семьи отвезти нас к папе и ни за что не останавливаться, делать что угодно, только не рефлексировать.
Папа действительно усыпил абсолютно здоровую собаку, чтобы мы могли беспрепятственно продать дачу и рассчитаться с несуществующими долгами. В его размышлениях была логика, но она основывалась на неверных вводных, что делало решения, которые казались папе единственно верными и даже местами элегантными, особенно обидно нелепыми.
Папа в тот день дважды пытался повеситься и выжил. Удачливее его, пожалуй, только тот мужчина, который прыгнул с Golden Gate Bridge в Сан-Франциско, когда там установили сетку для спасения самоубийц. Он потом сказал, что, когда летел с моста, внезапно понял, что все его проблемы решаемы, кроме одной — он уже летел с моста. Папа был менее красноречив: просил прощения и говорил, что ему стыдно.
Мне было до дрожи жалко его: он был таким растерянным, с бороздой от веревки на шее, трясущимися руками, и не решающимся посмотреть мне в глаза. У него уйдет еще несколько лет, чтобы принять свое биполярное расстройство и начать регулярно принимать таблетки. У мамы уйдет три года, чтобы простить ему собаку. У меня уйдет пять лет терапии, чтобы мысленно разрешить ему не выбирать жить, если это становится невыносимо.
Вот папе пятьдесят шесть, и он смог выбраться из тяжелого депрессивного эпизода и безработицы. В процессе он немного поседел, пополнел и получил бонусом диабет. Я переехала в Германию и вплотную подошла к необходимости принятия решения о разводе с моим немецким мужем. Мы с папой едем кататься на велосипедах и говорим о том, что разводиться тоже надо уметь вовремя. Вот он явно затянул с моей мамой и теперь уже поздно. А мог бы остаться с той женщиной из Узбекистана, которая родила от него сына и теперь живет с ним и со своим корейским мужем в Сеуле. Так непринужденно я узнала, что у меня есть младший брат, который не знает о моем существовании. Имени его папа не запомнил, оно какое-то сложное. Папа не понял, почему эта новость расстроила не только меня, но и маму. Давно же дело было.
Вот папе шестьдесят, и мы отмечаем его день рождения в Германии. Я снова замужем, но в этот раз для разнообразия счастливо, и жду ребенка. Папа хохмит, пьет шнапс и все так же залихватски щелкает пальцами при ходьбе. Он много курит, несмотря на астматический кашель и широкий ассортимент хронических заболеваний. Иногда он пишет мне на стене в Фейсбуке «позвони папочке», иногда шлет дурацкие анимированные открытки в Вотсапе с поздравлениями с днем семьи и верности, а иногда смотрит на моем компьютере какое-нибудь особенно хардкорное порно и не чистит историю браузера. Все три события могут случиться в один день.
Я до сих пор пытаюсь понять, о чем он думает, что он чувствует, почему он такой, — но так и не поняла. Да и сам он вряд ли это знает. Одно время я очень хотела быть похожей на него, потом ужасно боялась стать такой, как он, но все равно наверняка стала. Любить и принимать его оказалось проще, чем понимать. Даже супергерои имеют право отдохнуть на пенсии от ожиданий других.