В мае 2021 года в Creative Writing School проходил открытый писательский марафон «CWS на даче».
Выбраться на природу, отвлечься от суеты, погрузиться в творчество… Именно это мы предложили сделать всем желающий вне зависимости от того, удалось ли им поехать на дачу, к морю или пришлось остаться дома или в офисе.
Самые интересные результаты марафона — в нашей подборке.
Ирина Кузнецова. За окном
Дерево за окном танцует, потому что горлики пытаются продолжить на нём свой род. Веточки локвы прогибаются, пружинят.
Воркование.
Шелест.
Треск.
Крылья.
Пируэт.
Прыжок.
Побег.
Самка перелетела на апельсинное дерево в соседнем саду. Наклоняет головку. Смотрит внимательно. Глаз — чёрная бусинка — как бы спрашивает самца: «Догонишь?»
Если догонишь — продолжишься. Не догонишь — будешь стёрт из книги жизни. Догонишь — умножишься. Не догонишь — будешь понемногу исчезать, пока не станешь лишь пёрышком от птицы, которую поймал плешивый уличный кот. Ему надоело искать еду по помойкам, а ты стал медлителен и глух. Ничего не заметил. И превратился в серое пёрышко. И никто не вспомнит о тебе. И никто не взмахнёт твоим крылом. Никто не станет клевать твоим клювом гранаты. Никто не будет скакать по этим веточкам, а потом высиживать яйца с твоими внуками. Подумай, горлик, как это, должно быть, грустно — стать безымянным пёрышком.
Подумай, горлик.
И догони меня.
Мария Талаева. 22:45
Часть 1
«Может, все-таки пора сдать квартиру?», — подумала Соня, закрывая слегка тугой замок.
Прошло уже четыре года. Нет, она не могла. Не могла представить, чтобы по этим полам ходили другие люди. А что будет с мамиными любимыми вазами? Папино кресло… Он каждый вечер читал в нем. Нет. Не сейчас. Когда-нибудь потом. Двери лифта со скрипом открылись, и она вошла в кабину.
Привычный взгляд в зеркало. Светло-рыжие — крашеные, конечно, — волосы блестели даже при тусклом свете. Под выпуклой скулой проступало неяркое зеленоватое пятно. Оно было почти незаметно на фоне теплой бронзовой кожи, и со стороны могло показаться неудачно упавшей тенью, но именно из-за этого пятна Соня сегодня была здесь, в спальном районе на юге Москвы, в квартире своих родителей. В квартире, которую она упорно не хотела сдавать после их смерти.
Свою уютную однушку на Войковской Соня сдала год назад легко и без колебаний. Практически так же легко, как согласилась переехать к нему спустя месяц после знакомства.
Вчера они вернулись из отпуска. Не обращая внимания на его уговоры, Соня села в такси и назвала водителю самый родной адрес: «Богданова, 58». Машина неслась по дороге, а в багажнике лежали чемодан и совсем недавно приобретенный статус «невеста». Что делать с последним, Соня не знала.
…Она сидела в папином кресле, протирала мамины вазы, листала старые альбомы с фотографиями. В шкафу на кухне нашла мамин блокнот с рецептами. На первой странице аккуратным круглым почерком было написано: «Сонина любимая шарлотка». Она расплакалась, а потом отчаянно захотела напиться. Был бы папа жив, он предложил бы мятный чай и мудрый разговор. Но папы не было, а без него пить чай было невкусно, поэтому Соня сделала ставку на каберне совиньон и вышла из квартиры.
Часть 2
22:45. У неё есть пятнадцать минут, чтобы купить алкоголь. Она недовольно поморщилась и посмотрела на двери лифта. За секунду до того, как они, по ее расчётам, должны были открыться, погас свет. Лифт затрясся. Соне показалось, что он стал невесомым и теперь слишком легко летит вниз в свободном падении. Пальцы на руках стали ледяными. Внезапно свет включился. С третьего раза она попала в кнопку вызова диспетчера и, не надеясь ни на что, закрыла глаза.
А если она умрет прямо сейчас? Сколько людей умирают каждый день при падении лифтов? Наверняка есть какая-то статистика. Соня вдруг ясно ощутила, как сильно хочет жить. Просто жить.
— Здравствуйте, что у вас случилось? — С мягким голосом из динамика в легкие Сони вошёл воздух, и она расплакалась.
— Я… я застряла. Мне страшно. А ещё я… Я не знаю, что делать со своей жизнью.
Молчание. Треск. Соня снова перестала дышать.
— Успокойтесь, я рядом. С вами все будет в порядке. Вы мне верите?
Часть 3
— А потом мы голыми купались в море, поили капитана водкой и пели песни «Мумий Тролль». — Соня нажала на «play», и лифт заполнился веселыми криками. — Слышите?
Из динамика раздался легкий смех, а потом женский голос вдруг очень серьезно произнес ее имя.
— Соня…
— Да?
— А море красивое?
Видео закончилось. В лифте стало тихо.
— Вообще, я больше люблю океаны, масштабнее они, что ли, фактурнее, — начала она и вдруг остановилась. — Вы никогда не были на море?
— Нет. Мне ужасно стыдно, и я не знаю, зачем сейчас вам это рассказываю. Просто вы так сочно говорите о море, что мне хочется услышать о нем что-нибудь еще.
Они познакомились час назад. Диспетчер Татьяна сказала, что побудет с Соней, пока не починят лифт. Кабина остановилась из-за поломки дверей, а механик по ремонту не смог приехать, потому что недавно напился. Обычно на работе он не позволял себе такого, но сегодня был день рождения Ленина. Он очень уважал Ленина, поэтому решил немного выпить, но, как это часто случается на днях рождения, что-то пошло не так.
Соня и Таня ждали другого, трезвого механика, и разговаривали.
— Простите за такой странный вопрос… а как так получилось?
— Я выросла в деревне, там рядом воинская часть была. По выходным в местном клубе были дискотеки. Там я познакомилась с будущим мужем. Он оказался москвичом и увез меня в столицу.
— А потом?
Молчание. Соня съехала спиной по гладкой стене и села на пол.
— А потом я забеременела. Родился Виталя. Мы жили в коммуналке. Ребенок многих там раздражал. Но больше всех ребенок раздражал его. Соня, расскажите еще о море.
— А потом?
Молчание. Соня закрыла глаза.
— А потом у Виталика обнаружили ДЦП. Я винила во всем себя. И он тоже винил во всем меня. А еще он много пил, Соня. Очень много.
— А потом?
Cоня слышала, как глупо звучали ее одинаковые вопросы, но ничего не могла с этим сделать. Она боялась разрушить атмосферу доверия и пронзительной искренности лишними словами, но понимала, что без ее реплик Таня не станет говорить дальше.
— А потом я забеременела во второй раз, и когда он узнал об этом…
Соня закрыла лицо руками. Целый час она рассказывала Тане о своей жизни. В основном жаловалась. На то, что уже два года ездит на одном и том же BMW, а ей давно не нравится цвет салона. На невкусные морепродукты в ресторане возле дома. На слишком жадных клиентов в ее студии дизайна. Она не думала о голосе из динамика как о живом человеке, он казался ей чем-то полуреальным. Теперь она вдруг ясно осознала, что за ним стоит настоящий человек. Женщина. Очень сильная и очень несчастная женщина. Сердце глухо и медленно билось. У Сони пересохло во рту.
— Он вас ударил?
Молчание. Десять, двадцать, тридцать секунд. Соня подняла голову и посмотрела на кнопки.
— Он меня избил. Сказал, что ему не нужен еще один инвалид.
Часть 4
— Выходи за меня замуж. — Андрей стоит на одном колене и держит в руках красную бархатную ракушку. Декорациями к своему предложению он выбрал Индийский океан и низкое звездное небо. Соня закусывает нижнюю губу. Как она счастлива! Конечно, да! Нужно только подождать хотя бы минуту — не соглашаться сразу.
— Я согласна. — Слова вырываются из нее слишком быстро, и она чувствует, как ступни утопают в прохладном густом песке.
Часть 5
Соня раскачивалась из стороны в сторону, Таня говорила отрывистыми предложениями.
— Выкидыш случился. Ребенка я потеряла. Знаю, это была девочка. Моя девочка. Я ее не уберегла. Он потом извинялся. Плакал. На коленях стоял. Говорил, ничего не помнит, водка во всем виновата. В любви клялся. Ноги целовал.
— И больше не бил?
— Бил. Еще как. А кого не бьют, Сонь?
Соня поняла руку и медленно провела средним пальцем под скулой.
Часть 6
— Какого черта он на тебя пялился весь вечер?
— Спроси у него, Андрей! Что вообще происходит?
— Ты оделась как шлюха! И, конечно, мужики смотрят на тебя!
— Почему ты вообще позволяешь себе так со мной разговаривать? Ты в себе?
Она смотрит на плотную жилистую мужскую руку в воздухе, а потом падает.
Часть 7
— И вы… не ушли от него?
— Нет. Ребенку отец нужен, да и жить мне негде. Вернуться в деревню с Виталькой не могу. Ему массажи нужны, лекарства, наблюдение. Поздно мне уже новую жизнь начинать, Сонь.
— Таня…
— Да?
— Если бы вам было где жить, вы бы ушли от него?
Лифт ожил и затрясся.
— Эй, есть там кто? — Хриплый мужской голос вернул Соню к реальности, и она встала. Динамик молчал. Казалось, ей все это приснилось.
Часть 8
— Танька! Утречко доброе! — Полная низкая женщина в красной косынке хитро улыбалась и покачивала шваброй в правой руке. В диспетчерской пахло мокрой тряпкой и чем-то необычным. Таня вдохнула глубже — кажется, цветы.
— Здравствуйте, Зинаида Федоровна! Как здоровье?
— Да мое-то ничего, а вот у тебя, гляжу, интересные вещи происходят.
— Вы о чем?
Уборщица протянула Тане небольшую белую картонную коробку.
— Это что? — Она растерянно взяла ее руки.
— Не знаю. С утра приходила фифа. Рыжая такая, худая, вся из себя. А надушилась… До сих пор пахнет! Вот, просила тебе передать.
Часть 9
В комнате было душно. Таня открыла сначала окно, а потом белую картонную коробку.
Ключи. И записка.
«Улица Богданова, дом 58, квартира 125».
Часть 10
Сегодня в первый раз Соня не заплакала на кладбище. Она смотрела на фотографии родителей на черном камне, а потом вдруг услышала собственный голос:
«Ее зовут Таня, и у нее есть сын. Он сильно болеет. Ее бьет муж, но ей некуда деться. Жить негде, все деньги уходят на лечение. Мам, пап, можно она поживет в вашей квартире, пока у них все не наладится?»
Соня замолчала, на секунду закрыла глаза, а потом продолжила:
«А я опять переезжаю. Возвращаюсь в свою квартиру. Я отменила свадьбу. Не знаю, правильно ли поступаю. Андрей в бешенстве: уже заказан ресторан и приглашения мы всем отправили. Он говорит, что…»
Закончить ей не дал сигнал сообщения.
«Соня, я ушла от него. Мы с Виталиком сейчас в твоей квартире. Здесь какая-то особенная энергетика! Я знаю, что все будет хорошо теперь! Приезжай, пожалуйста, вечером. Мы очень тебя ждем. Я испеку шарлотку».
Соня почувствовала что-то горячее в области груди, глубоко вдохнула и посмотрела в высокое чистое небо.
Тоня Картошина. Нежданно-Загаданно
За одну ночь поседела июльская жарынь. Еще вчера вальяжно обмахивались листьями-опахалами каштаны, а сегодня их словно сахаром присыпало. Еще вчера тухловатой зеленцой цвел пруд под окнами, а сегодня сверкала ледяная гладь. Поскальзываясь, бродили по ней ошалевшие утки и возмущенно крякали.
— Мама, пруд замерз! — заорал Саня, выглянув в окно.
— Как он может посреди лета замерзнуть? — откликнулась мама, кажется, спросонок не особо слушая.
— А вот так!
Откуда маме знать, что он загадал вчера, задувая свечки на торте. Он нарочно старался даже дуть помедленнее, повдумчивее. Чем пристальнее дуешь, тем скорее сбудется!
— Саня, да что ты фантази…
Мама осеклась, поглядев в окно.
— Замерз! — торжествующе гаркнул Саня и помчался к шкафу.
Как он боялся, что не сбудется! Что он все испортил. Ведь одну из девяти свечек ему задуть не удалось. Он наклонился над ней, и тут — капнула, подлая, с щеки, загасила пламя. В голове звучал вчерашний смех на площадке: «Какой классный подарок! А на Новый год мама тебе плавки купит?»
— Саня, ты куда?
В шкафу попадалось все не то. Запихал он вчера с горя этот пакет куда поглубже. Ну вот, наконец! Саня дернул пакет на себя — все в шкафу повалилось — но он выволок, разодрав ручку, шмякнул на пол, раскрыл. В утреннем свете ослепительно блеснули два стальных лезвия. Зубцы спереди словно улыбались хищно. Так-то! По-нашему вышло!
— Я ката-аться!
***
Лед был как бутылочное стекло, и утки с кряканьем шарахались в стороны.
— Па-аберегись! — командовал им Саня, круто забирая подсечками там, где вчера подсекали разве что рыбаки.
Он давно мечтал о коньках, только — о роликовых. Но хорошо понимал, в чем дело. Живо представлял себе, как мама ходила, ходила по отделу с роликами — от ценника к ценнику. Вздыхала, считала. А зарплата у нее — знамо дело… и бабушке столько лекарств, и Саня, как на грех, рванул в рост.
И вдруг мама увидела их — никому не нужные ботинки с клепками, понурившие белоснежные кожаные носы. 50% off!
Он сам убеждал себя: лета всего половинка осталась, там первое сентября, а к концу первой четверти уже и зима — не так и далеко! Зато ударят морозы — а у него новые коньки!
Но эти — и Борька, и Анька, и даже Кирюшка: «А еще можно под елку положить надувной круг! Главное — иголками не проколоть!»
***
— Да я бы даже наступать не стала! — сказала с берега Анька. — А вдруг провалится!
На уши у нее были натянуты две — одна на другую — панамки в цветочек.
— Я бы на велосипеде проехался, — важно сказал Борька, придерживая за руль своего двухколесного коня. — Но шины нужны другие, с шипами.
А Кирюшка, высунув нос из теплой кофты, сказал:
— А дай покататься?
И как-то само пошло. Сначала Кирюшка, потом Анька в своих нелепых панамках, потом Борька.
— Смотри, без шипов лезвия, — сказал ему Саня, и тот как-то извилисто хихикнул.
Прохожие ежились, ногами в сандалиях ворошили заиндевевшую траву и жаловались друг другу:
— Это что ж такое! Зима посреди лета!
А у Сани под лезвиями звенел ясный июльский лед…
В обед он с аппетитом умял три куска торта. Еще дожевывая, выглянул в окно — не терпелось опять бежать на пруд — и замер с обкусанным коржом в руках.
Пруд больше не сверкал на солнце: он стал из ледяного какой-то сахарный, в трещинах встала вода. В темной прорехе у берега плавали довольные утки.
«Эх, — подумал Саня. — Все же девять свечек — это пока немножко мало!»
Флора Блодуэдд. Ведьмин дом
«Вот и ушла она, ведьма старая», — зачем-то сказала я в пустоту без особой радости. Но и не то, чтоб слишком печально, если честно.
«Зато дачу оставила», — попыталась приободрить себя я. Но какое там. Я отпетый городской житель, которому в наследство бы квартирку просторную в кирпичном доме, да повыше.
Завещанная дача торчала на возвышенности глухой деревни. Скорее, даже на отшибе. Ну, знаете, то место, где решение ночевать без ружья кажется крайне опрометчивым. Где ты так близок к природе, что лес буквально в паре шагов от тебя и твоего убежища. Ветвистый густой лес. С медведями, волками и всякой другой очаровательной живностью в нем.
В общем, отбросим эмоции в сторону. Мне предстояло приехать и пожить пару дней на даче на отшибе в полном одиночестве и без ружья. И меня это совсем не радовало.
«А может, пусть себе стоит?» — подумала я. А что? Малодушные решения — мой конёк. И чем больше я думала об этом, тем больше мне эта идея нравилась. Она нравилась мне, когда я вышла из дома ранним субботним утром. Она нравилась мне, когда я ехала целый час в электричке. Ещё больше она нравилась мне, когда я тряслась в мелкокалиберной маршрутке, где на соседнем сиденье стояла клетка с нутрией, и, клянусь, она не сводила с меня глаз. А я не могла не смотреть на нее в ответ, на её большие оранжевые зубы… Мне так нравилась эта идея, что в итоге мне пришлось отказаться от нее, потому что я себя знаю. Потому что чаще всего то, что мне нравилось, было инфантильной блажью. А я теперь взрослая.
Когда я вскарабкалась на гору, где и стоял тот самый ведьмин дом из моих детских кошмаров, был уже вечер. Я открыла скрипучую калитку, и тут же закрыла её, и уехала домой.
Нет. Не уехала. Я взрослая городская женщина.
Одна в незнакомом лесу. Чего мне бояться?
Я прошла по заросшей тропинке к крепкому, но слегка осевшему дому, и открыла тяжелую дубовую дверь, после чего на меня набросилась изголодавшаяся пустота. Я чувствовала кожей, как она была мне рада. И в целом откуда-то пришло ясное знание о том, что мне тут действительно рады.
Тумблер настроения переключился с хандры на умиротворение. Я увидела цветы, которые никто давно не поливал, и пыль, которую никто давно не вытирал. И много-много книг. Море книг. Будто этот дом и есть одна большая книга, состоящая из множества других.
Я заперла за собой дверь, проверила связь на телефоне и взялась делать уборку. Рассматривая книги на полке, я с легкостью нашла все документы, за которыми приехала. Но о возвращении домой прямо сейчас не было и речи. На улице уже было темно, и воздух, залетавший в окна, был медовым с привкусом ночной фиалки.
Вдруг я услышала какую-то возню в столовой. Дрожь пробежала по всему телу. Неожиданно для себя я стала маленькой девочкой, которая осталась тет-а-тет с фактом «я одна в доме на отшибе в лесу».
И что я решила сделать? Правильно. Ничего.
Я делала ничего еще пару минут, пока не осознала, что да, в соседней комнате кто-то действительно сервирует стол. И нужно выбирать: или сидеть тут, как мышь, старательно делая вид, что ничего не происходит, взращивая темы для будущих консультаций у психолога, или же пойти и узнать, в чём собственно дело.
Я вооружилась какой-то металлической палкой и начала прокрадываться к соседней комнате. Оказалось, что из нее льется свет. Я решила отложить внутренний диалог на тему «как ты могла такое не заметить?!» до менее тревожных времен. Сердечко тем временем учащенно билось, но я старалась дышать равномерно, не сбивая ритм. Не хватало мне ещё себя выдать сопением.
Я высунула нос и поняла, что в комнате сидит моя бабка.
За столом. С чашкой.
Я мысленно простилась со своим каштановым цветом волос и замерла. Я стояла с кочергой в руках в позе «я псих, и кто знает, что от меня ждать». И тут рядом с бабкой за столом я рассмотрела медведя и волка. Я уперлась в них взглядом, и волк смущенно поправил свои очки, явно слишком большие для его морды. Медведь манерно закашлялся и произнес: «Все это хорошо, но может, все-таки не будем тратить время? Петух скоро проснется». Бабка кивнула и сказала, обратившись ко мне: «Ну, что стоишь? Чай уже остывает», — и пригласила меня жестом за стол.
Я оглянулась по сторонам и решила, что из всех возможных вариантов самым нормальным будет принять приглашение умершей родственницы.
— У меня есть всего одна ночь, чтобы ввести тебя в курс дела.
Я всматривалась в её лицо, как полоумная, не моргая.
— Из всех моих бесполезных родственников только тебе можно доверить этот талант. С ним не просто, но ты справишься. Я дала тебе время пожить нормальной жизнью, но, как я погляжу, особой радости тебе это не принесло. Ну и хорошо. Тем проще будет начать жизнь заново.
Я плохо слышала её слова, но старательно не упускала её лицо из виду. Параллельно я с досадой размышляла о том, что оставила свой телефон в другой комнате, а то бы…
— А то что? — услышала она мои мысли. — Записала бы, дала послушать людям и загремела бы в психушку?
А бабка-то разбирается…
— Так вот, запомни, простой жизни у тебя не будет, если не примешь то, что я тебе даю. Но жизнь будет наполненной, если откроешь сердце и примешь. Слушай внимательно. У нашего рода есть несколько защитников. Волк. Он чует беду и воет, давая знать, когда она рядом. Если ты услышишь его вой, знай, что надо затаиться и сделать так, чтобы никто чужой не смог взять твой след.
Волк чихнул, и я засомневалась в его проницательности.
— А ты не сомневайся, — сказала бабка.
«Ах ты ж, ведьма!» — подумала я.
Бабка сверкнула глазами.
— Я начинаю сомневаться, что ты потянешь… Соберись! Медведь. Он хранитель, он защищает нас в момент, когда надо вступить в схватку. Он дает силы и свирепость, храбрость и смелость. Но никогда не призывай его, если хочешь напасть первой. Его сила обернется против тебя…
Все это вдруг начало меня забавлять. Я решила, что мой мозг устроил мне странное представление. И тут же встревожилась, а вдруг и правда в реальности происходит нечто настолько ужасное, что….
— Ой, да пожалуйста, уймись! Никто с тобой не играет и никто тебя не обижает. А теперь самое главное. Ты будешь чувствовать мир иначе, ты будешь видеть мир иначе, но говорить об этом нельзя. Это позволит тебе знать больше, чем другие. Зато ты можешь помогать другим увидеть больше, но только если они тебя об этом попросят.
Кто, что попросит?.. Мысли путались, слова сливались…
— Повторяю! Помогать только тому, кто попросит. А если не просят, то не лезть!
Наверное выглядела я в этот момент не очень, потому что медведь с волком одарили меня сочувствующими взглядами.
— Да, кстати, теперь тебе разрешено встретить подходящего мужчину. Влюбиться в тебя до сегодняшнего дня было проклятьем. Не замечала, да?
Надо бы узнать, как дела у Алексея…
— Не надо. Зато сейчас влюбиться в тебя будет благостью, но право на благость дано не всем. Его заслужить надо.
А вот тут можно поподр… Но все резко схлопнулось, и я вдруг оказалась за столом одна. Медовый аромат сменился запахом сирени. Утреннее солнце пробивалось через белые занавески. Где-то надрывался петух. Откуда он тут вообще взялся?
В левой руке вместо кочерги я сжимала деревянную статуэтку с резьбой. Грозный медведь держал на своих плечах волка, который пристально смотрел на меня. На плече у него сидела крыса.
«А про крысу рассказать, значит, забыла?»
Я встала из-за стола, не выпуская статуэтку. Я решила медленно и неспеша собираться, пока меня опять не осенило новым видением. Но проходя мимо старого блеклого зеркала, я была вынуждена остановиться. В отражении была я, но другая я. Статная женщина с зелеными глазами и твердым взглядом. А ведь еще вчера мои глаза были серыми.
«Ах ты ж, ведьма!»
Natali G. Белая Курица
1
Тетка Галя была очень терпеливым человеком. Сколько ей на долю выпало всякого — ни разу никому не жаловалась. Вздохнет разок-другой — и снова за дело. А когда переживать, если корова не доена, поросята не кормлены? Сорняки сами себя не выдернут, и обед сам себя не приготовит.
Вечером, бывало, сядут с Николаем перед телевизором, Галя носки вяжет или дырку на рубахе латает, а он, спустив очки на самый кончик носа, ковыряет отверткой в старом приемнике или чинит какой-нибудь хитрый моторчик.
Так и жили они в мире и согласии, да только заболел Коля. Слег совсем. Встать не может. Приехали врачи, посмотрели, поцокали языками и увезли Николая в город, в больницу.
Галя по дому ходит как потерянная, все из рук валится. Еле дождалась утра, поехала на рейсовом автобусе к Коленьке. Пирожков ему повезла. Нашла больницу, отделение — а ее не пускают! Вышел к Гале седой солидный врач, долго молчал и хмыкал, переминаясь с ноги на ногу. А потом сказал слов умных много, но главное, что она поняла — плохо совсем Коле. Врач опасается, что до завтра не дотянет, и спрашивает — нужно ли батюшку пригласить?
Галя как во сне отдала врачу узелок с гостинцами, вышла на улицу и села на лавочку у стены — дух перевести. Сидит, ничего не понимает. В голове звон стоит, глаза сухие, и внутри, где сердце, болит очень.
Рядом на лавочку парень сел. Босой, грязный весь. То ли больной, то ли просто малахольный какой — шут его знает. Смеется и дергается, как от щекотки.
— Что, — говорит, — бабка? Загрустила? Да плюнь ты на врачей этих! Придет твой срок — помрешь, а пока жива — радуйся!
Только тут у Гали прорвались слезы:
— Коля! Коленька…. — запричитала она, давясь рыданиями.
— А-а! Так ты к мужу пришла! Помер, что ли?
— Да типун тебе! — взвилась Галина. — Сам ты помер! Живой он!! Только врач сказал… батюшку звать…
Парень пожал плечами.
— Бесполезное занятие. Ничем тебе поп не поможет.
— Да пошел ты знаешь куда?! Дурак ты. Дубина тупая, бесчувственная! — У Гали от возмущения даже слезы высохли.
— Это ты дура, бабка, — почти ласково ответил парень. — Вместо того, чтобы слезы лить да попов звать, взяла бы, да и сделала что-то, чтоб помочь ему!
— Да я… я… — Она никак не могла найти слов.
— Да я, да я, — передразнил парень. — К Богу иди, поняла? Его проси, сама, а не через посредников! Всему вас учить надо!
Незнакомец зло плюнул и ушел, махнув рукой.
Галину словно молнией поразило. Она долго сидела, думала. Потом поехала обратно в деревню. Долго гремела чем-то в сарае, отворила ворота и выкатила старый мотоцикл с коляской.
— Ивановна! — окликнула соседка. — Никак собралась куда?
Вместо ответа Галя резко крутанула ручку газа. Мотоцикл взревел и помчался по пыльной деревенской дороге.
— Я.. вам… покажу!!! Я вам всем… покажу!! — грозила она кому-то неведомому, заикаясь, когда мотоцикл подпрыгивал на кочках.
Деревня стояла на высоком берегу. Река в этом году обмелела, и обнажился широкий песчаный берег, заваленный топляком. Галя зажмурилась и почему-то вспомнила, как Николай поддразнивал ее строчками из рекламы, когда они ходили купаться на речку: «Галина Бланка, буль-буль! Буль-буль!» Галина бланка. Курица белая.
Она видела сквозь закрытые глаза, как мотоцикл, коротко рявкнув, срывается с обрыва, как ее отбрасывает в сторону и она падает в воду, ударившись левым боком. Буль-буль.
2
Странное дело. Мотор не заглох. Бок не болит.
Она открыла глаза и даже не удивилась, поняв, что едет по какому-то прозрачному разноцветному мосту. Вибрация мотора ощущалась по-прежнему, но звук пропал. Коляска не подпрыгивала, руль не дергался.
Мост поднимался все выше и выше и с каждым метром внутри нее крепла уверенность, что все правильно, все так и должно быть.
Довольно скоро в белой дымке показались первые здания. Галина остановила мотоцикл, достала из коляски заранее припасенный топор и пошла по дорожке, проложенной в цветущем саду.
— Красиво тут у них, — бормотала она себе под нос. — Хорошо устроились, гады! Цветы какие, нет, ну ты посмотри! Да разве на земле такие розы вырастут? Дома стеклянные, вот бесстыдники! Ни в туалет сходить, ни переодеться!
Бесстыдники в белых одеждах, с благостными лицами, растерянно улыбались Галине, но не пытались ее остановить. Ее целью было самое величественное сооружение в центре. Галя уже мысленно представила, как брызнут во все стороны осколки стекла, когда она шарахнет топором по двери, но увы.
На лесенке у двери сидел старик.
— Здравствуй, Галина. — Он улыбнулся ей так тепло, что злость на небесных жителей растаяла сама собой.
— Здорово, дед. Главный где? Разговор у меня к нему.
— Знаю. Погоди, сейчас все подойдут — и поговорим.
Все? Она оглянулась и ахнула. Вся ее родня — и бабушки, и мама с папой, и покойная свекровь, и тетка Клава, и тетка Нина, Полинка, дед Савелий — скорбной толпой стояли и смотрели на нее. Она вскочила, бросилась к ним, но наткнулась на невидимую стену, застучала по ней кулаками.
— Погоди, — остановил ее старик. — Живым к ним нельзя. Ну что, родня? — обратился он ко всем, — что скажете?
— Галя!! — сокрушалась мама-музыкант. — А топор-то зачем?! Разве я этому тебя учила? Это все ты, твое босяцкое воспитание! — Она шлепнула по руке отца, который восторженно показывал большие пальцы.
— Не слушай их, внучка! — хитро улыбался дед Савелий. Полинка корчила рожицы и расплющивала нос о невидимую стену, родня гудела, как растревоженный улей. Эка, натворила делов! Залезла на небо, да еще с топором!
— Колю верните! — звенящим от напряжения голосом сказала Галя. — Я без него отсюда не уйду!
Повисла пауза. Потом старик поинтересовался:
— Вернуть? А где он? Ты видишь его здесь?
Действительно. Николая среди родни не было.
— Мне доктор говорил… — У Гали от стыда горели щеки.
Старик сухо поцокал языком, сокрушенно качая головой.
— Доктору, значит, верим. А в чудо — не верим, так?
— Верим! — пискнула Галина.
— Допустим. А топор для чего?
— Эммм… топор? Так это… хорошая ж вещь, в любом хозяйстве пригодится!
Старик вздохнул. Родня затаила дыхание.
— Ладно. И еще один вопрос. Ответь мне — за что ты любишь его? Своего Колю?
Галина опешила.
— Как за что? За все! Он… ну, он хороший, я без него не могу…
Старик молча покачал головой. Родня громким шепотом подсказывала: «Хозяйственный! Красивый! Добрый!»
— Ну-у, вот это все. — Она махнула рукой на родню. — И еще… Еще…
Она мучительно соображала, пытаясь сформулировать то, что все существо ее знало без слов. Не привыкшая говорить о своих ощущениях, о том, что радует или мучает, она стояла перед стариком с немой просьбой — услышь, пойми меня так, как я понимала любовь нашу все эти годы — молча. Без названий, без понятий. Когда ты знаешь точно, что вы вдвоем — одно целое. Когда дышать без него невозможно, и весь свет не мил — если он рядом не сидит в очках своих на самом кончике носа, с неизменной отверткой в руках, понимаешь, дедушка?
А вместо этого она вдруг сказала:
— А он мне песни пел! Дразнилки!
И запела тоненьким отчаянным голоском:
— Ба-абка Галина, чтоб ты сдохла. Что-обы сердечко по тебе не сохло…
Старик отвернулся, пряча улыбку. Родня дружно скандировала: «Га-ли-на!! Га-ли-на!! Ива-нов-на!!»…
3
— Галина Ивановна!
Господи, зачем так орать? Как же все болит!
Она разлепила глаза, недоуменно разглядывая фигуру в белом халате.
— Маша? Ты откуда здесь? Что вообще происходит?
— Ой, теть Галь! Вы нас так напугали! Ребята бегут, орут — тетка Галя на мотоцикле с обрыва упала, разбилась насмерть! Но не насмерть, слава богу, вас выбросило в реку, а мотоцикл — тот да, вдребезги! А у вас ерунда, ребро сломано, через месяц заживет!
Галина внезапно вспомнила все, что произошло, на глаза навернулись слезы — значит, ей все привиделось, значит, Коля…
А фельдшер Маша щебетала:
— Ну это же надо, какое совпадение, мне же надо к вам бежать, носилки, рентген, гипс, и я еще не знаю, что там у вас, а тут телефон разрывается, мне и туда, и сюда, а они говорят, что, значит, койки все заняты, значит, надо раскладушку, потому что мы же не может больного на улицу класть, даже если он выздоравливающий? А где я им раскладушку возьму?
Галина отвернулась к стене, чтобы Маша не увидела ее слез. Но Маша все равно увидела.
— Ой, теть Галь, да вы не плачьте, все быстро заживет! Я знаю, это очень больно поначалу, дышать даже больно и делать ничего нельзя, но как выпишем дядю Колю на следующей неделе, он вам сразу начнет помогать! А пока что мы поможем, не переживайте!
Галина перестала дышать. Медленно повернулась к Маше.
— Повтори, что ты сейчас сказала?
— Э-э-э… Ну, что мы все будем вам помогать, пока дядя Коля не поправится. А! Вы же еще не знаете! А я вам и говорю — из города звонили, как раз когда вы упали в реку! Дядя Коля был совсем плохой, а тут вдруг раз! И как будто не болел!
Галя закрыла глаза. Горячие слезы текли по вискам, заливались в уши. Она шептала себе под нос:
— Ну вот… Галина бланка. Буль-буль. Буль-буль….
Евгения Кашапова. Пух. Мех. Корова.
Правила
Я помню, как хрупкий свет фонарей заставлял снег переливаться. Помню, как в подмёрзших лужах отражалось огромное количество светящихся точек, разбросанных по тёмному небу так же, как и мы, девочки из 9А, были разбросаны по футбольному полю перед школой №5. Я помню дикую смесь страха и возбуждения, колотившую где-то в висках, но я не помню всех правил игры.
Могу лишь с уверенностью сказать, что мальчики ловили девочек. Сначала они собирались в кучку и выбирали, кого будут догонять первой. Мы в этот момент стояли далеко друг от друга и ждали. Дружеская связь между девочками ослабевала, когда мы играли в эту игру, нарастало соперничество. В ожидании решения, за кем побегут, мы стояли на вечернем морозе в полном одиночестве, хотя за полчаса до этого, собираясь на прогулку, Катя делилась со мной блеском для губ, и мы улыбались друг другу в зеркало на стене в прихожей, залитой тёплым домашним светом. Я помню этот стеклянный бутылёк с пластмассовым шариком на конце, который отдавал губам слишком много блеска с арбузным вкусом. Приходилось пальцем убирать излишки.
Я стояла на самом краю футбольного поля, у ворот, чтобы иметь фору, когда мальчики, сцепившись за руки, побегут за кем-то из нас. Бежали они все вместе одной линией и были менее подвижны, чем мы в одиночку. Я не столько боялась, что меня поймают, сколько — что заставят выбирать. У меня не было готового решения, скажу я «пух», «мех» или «корова». Кажется, пух — означало целуй двух, мех — целуй всех, а корова — целуй любого. Я одинаково точно определила для себя, что Саша — тот мальчик, которого я бы хотела поцеловать, и что никто об этом узнать не должен.
Было ещё одно правило, но я совершенно забыла его..
Бег
Я запрокинула голову, чтобы рассмотреть звёздное небо. В маленьком городе, в котором мы жили, света на улицах было не так много, и мы могли в ясную ночь наблюдать небесную красоту. В мыслях моих тогда родилось сравнение россыпи звёзд с блёстками в Катином блеске. Я отвлеклась и поздно услышала хруст снега под подошвами мальчишечьих ботинок — бежали за мной. Я резко вдохнула обжигающий морозный воздух и сорвалась с места. Какое-то время неслась, не оглядываясь и стараясь превозмочь ощущение ватных ног. Гул и смех нагоняли меня. Мне было страшно, но при этом я испытывала возбуждение, которое случилось со мной лишь однажды на тренировке в бассейне, когда нас просили грести только руками, плотно скрестив ноги, и очень поздно произошло в моей взрослой жизни наедине с мужчиной. Я забежала в футбольные ворота и спряталась за сетку. Им придётся выбрать, справа или слева огибать ворота, чтобы схватить меня. Этого промедления должно хватить, чтобы смыться в противоположную сторону. Так и произошло: они забежали справа, а я выскочила слева и быстро отдалилась, направившись к центру поля. Я была горда собой за столь безупречное тактическое решение. Страх отступал, и я набирала скорость. Девочки кричали моё имя и радовались, что мне удалось оторваться. Мальчики ругали друг друга за неповоротливость. Превосходство я ощущала секунд пятнадцать, а после ко мне вернулся страх: что, если они перестанут меня преследовать и выберут цель полегче? Я замедлила бег — голоса мальчишек звучали слишком далеко. Самым важным в тот момент было не оглядываться. Нельзя признать, что для меня важно, бегут за мной или нет. Я остановилась, чтобы отдышаться. Переполнявшие меня эмоции превратились в истеричный смех. Девочки засмеялись вместе со мной над проигравшими мальчиками. Я увидела, как Катя идёт ко мне и тоже смеётся. От этого мне стало хорошо и даже тепло.
Круг
Наташин визг вернул меня в реальность. Мальчикам удалось заключить её в круг. Она разбегалась, насколько позволял радиус её заключения, и со всей силы пыталась разбить сцепленные руки. Кто-то из мальчишек закричал, что Наташа нарушает правила. Её поймали, а значит:
— Пух! Мех! Корова! Пух! Мех! Корова! Пух! Мех! Корова!
Наташа сдалась. Она стояла в центре круга, к которому со всех сторон подходили девочки. Когда я подошла достаточно близко, чтобы увидеть её лицо, я заметила улыбку. Наташа смотрела на Мишу, смеялась и слегка щурилась.
— Корова! — наконец, выкрикнула она.
— Уооооооооу, — все вместе протянули мальчишки. Нам было весело. Круг больше не казался таким жестоким. Мы все надеялись на счастливый романтический финал. Наташа сделала робкий шаг в сторону Миши и назвала его фамилию. Миша раздраженно отвёл взгляд, и его реакция электрическим импульсом пробежала по всей толпе. Мы все мгновенно испытали стыд. Наташа нервничала, но отступать было некуда.
— В губы — закричал Артём, и все поддержали его.
Во взрослой жизни такой завистливый крик, требующий публичной интимности, я слышала только на свадьбах, когда все скандируют: «Горько!»
Я вспомнила — мальчики выбирали, КАК девочка будет их целовать.
Миша вконец смутился и попросил изменить тип поцелуя на «в щёчку». Правила были на его стороне, а вот Наташа уже нет. Бедная Наташа! Её спасал только мороз. Он мог объяснить красноту её щёк. Правда, он не мог оправдать красные пятна стыда на шее. Мне было стыдно за неё и страшно за себя, но при этом продолжать игру по-прежнему хотелось. Наташа небрежно чмокнула Мишу в щёку и быстро вышла из круга. Я помню неловкое молчание и блуждающий Мишин взгляд.
Чуть-чуть быстрее
Когда погоня за мной возобновилась, я бежала чуть-чуть быстрее, чем стая охотников. На этот раз я хотела, чтобы интерес ко мне не угас, и поэтому намеренно не использовала всю мощь, с которой побеждала в школьных районных соревнованиях.
Состояние «чуть-чуть быстрее» — не самое приятное. Я не давала себе воли, а только так можно получить удовольствие от бега, и всё время была начеку, у меня будто появились эхолокационные способности, потому что я спиной через пуховик чувствовала расстояние до мальчиков.
Способность определять расстояние сохранилась до сих пор. Кто бы передо мной ни предстал, я всегда чувствую, есть ли между нами притяжение, а вот понятие «чуть-чуть быстрее» трансформировалось с возрастом. Я довольно быстро привыкла быть чуть-чуть быстрее в жизни. Это «чуть-чуть» стало дольше, чем «в волю». Так хорошо, что ты пытаешься растянуть момент и этим всё портишь. Только так, по моим убеждениям, которые теперь, в тридцать пять, подвергаются сомнению, можно выиграть главный приз (не спрашивайте!). Делать больше, чем требуется, думать чуть глубже, оставаться на работе чуть дольше, испытывать чуть больше интереса к собеседнику, даже если этого не хочется. Это «чуть-чуть» мешает спокойно засыпать по ночам и поднимает на две-три минуты раньше будильника.
Выбор
Когда мальчишки, наконец, заключили меня в кольцо, пошёл снег. Я стояла в центре круга и не пыталась вырваться, потому что мне там нравилось. Было тепло, от того ли, что меня отгородили от ветра, или от того, что снег приглушил мороз, но я помню это приятное ощущение тёплой настойчивой неволи. Я едва могла расслышать их крики, приближающие момент выбора, так заглушило всё вокруг моё наслаждение моментом. Я знала, что мне нравится Саша, но Наташин провал с Мишей ещё раз подтвердил правильность моих намерений всё скрыть. Значит, корова исключается. Остаются пух и мех. Если выбрать двоих и одним из них назвать Сашу, то можно и ему намекнуть на мои чувства, и от других скрыть. Я взглянула на Сашу. Он улыбался и продолжал кричать вместе со всеми:
— Пух! Мех! Корова!
Стая снежинок пронеслась между нами. «Какой красивый», — подумала я. Невозможно было выбрать кого-то ещё такого же симпатичного из этой кучки. Кого ни возьми — сразу ясно: прикрытие. Я перестраховалась и крикнула:
— Мех!
— Целуй всех, — хором ответили мальчики.
Я видела, как они заулыбались. Теперь вопрос был лишь в том, насколько хватит их коллективной наглости в выборе поцелуя. Кажется, я слышала, как Саша предложит вариант «в губы», но кто-то крикнул:
— С языком. Пусть целует всех как надо.
Девочки смеялись. Мне стало нехорошо. Совершенно не хотелось идти по кругу и целовать каждого из восьми взасос.
— Да ладно, ребят, давайте в щёчку, — стараясь не потерять самообладания, предложила я, но никто и не думал идти мне навстречу. Я посмотрела на девчонок — они продолжали смеяться и кидать друг в друга взгляды с четким посланием: «сама напросилась».
— Такие правила, — сказал Саша, ковыряя ботинком лёд в луже. Больше звёзды в ней не отражались.
Склизкий ком негодования, застрявший в горле, наконец, провалился в желудок, и я решительно подошла к самому некрасивому мальчику из группы, Антону, плотно прижала свои губы к его противным, с едва заметным пушком девственных волос над верхней губой, и засунула язык ему в рот. Меня удивило тогда, что Антон одёрнул свой язык, чтобы не соприкоснуться с моим. Я подумала: «Трус», а после мысли мои разлетелись снежинками, которые мы сдували с ладошек, когда радовались первому снегу. Я целовала мальчиков механически, ничего не чувствуя. Я видела, как целуются взрослые в кино, и пыталась повторить это технически. Когда очередь дошла до Саши, я тоже ничего не почувствовала. Так свершились мои первые восемь поцелуев.
Корова
Мы с Катей много чем делились за время нашей дружбы. Любимую компьютерную игру «Run away» мы проходили вместе после школы: кто-то управлял героями, а кто-то подсказывал, что делать. Потом мы менялись, и мышка переходила из рук в руки в равные промежутки времени без напоминаний, как-то интуитивно. Домашнюю пиццу её мамы мы ели с одной тарелки. Как-то Катя пришла в класс в короткой вязаной кофте, открывающей нижнюю часть живота, и я в этот же вечер попросила маму связать мне такую же, зная, что никто не предъявит мне претензий за копирование стиля. Мы вместе были президентами класса, потому что за нас проголосовало равное количество ребят. Но мы никогда не обсуждали свои привязанности к мальчикам, поэтому фактически Саша не мог встать между нами, хотя симпатия к нему явно была общей.
В тот вечер Катя поцеловала Сашу в губы. Её поймали, но она не струсила и сказала: «Корова». Не струсила и получила тот самый поцелуй, только вот я была первой.
Замятина Ольга. Диалог облаков
— Плывёшь?
— Плыву.
— А куда?
— На север.
— И я с тобой.
— Небо розовое, как клевер.
— И солнце жёлто, как зверобой.
— Спеши.
— Спешу.
— Ветер быстро гонит. Лови поток.
— Как лес, сгибаясь под ветром, стонет!
— Он отдаёт за листком листок.
— Что там на севере? Может, слышал?
— Там всё как здесь! Под нами горы, моря и крыши. И скучно так, хоть на солнце лезь.
— Давай резвиться.
— Давай. Играем. Вот жизнь вдвоём!
— Ты не боишься, что мы растаем, когда столкнёмся?
— Лишь раз живём!
— Ты догоняешь!
— Я догоняю. Ура! Догнал!
— Я капли влаги, смотри, роняю.
— Я тоже, друг! Ну, прощай. Финал.
— До встречи в листьях.
— А может, в море. Или снесёт нас на те холмы.
— А дождь — не горе!
— Да, дождь — не горе. Он — только след, что оставим мы.
Ирина Виноградова. Деду
Солнце ещё не встало. Потёмки. На ощупь, тихонько пробраться на кухню, съесть холодное яйцо, глотнуть чая. Сейчас не нужны сторонние глаза и голоса. Сейчас только он и утро. Стоит в углу наготове удочка, шевелится в коробке мотыль, ждёт река. Выйти на утренней зорьке, пройти знакомой тропкой по золоотвалу, спуститься в поля, найти на берегу укромное местечко. В прошлый раз здесь ловились знатные лещи. Но, тссс! О лещах рыбаки знают, а о месте нет. И не надо им этого. Не для них был прикорм. Любимую белую кепку долой, ничего не должно смущать рыбу, теперь на голове серый картуз. Размотать удочки, насадить розового, пахнущего чем-то сладким мотыля и с оттяжечкой, и подальше вшшшу-ух! Свистнула леска, разрезая молоко воздуха, чвакнул по воде крючок. Дед поелозил, устраиваясь на рыбацком ящике. Упали плечи, скруглилась спина, вросли в илистый бережок ноги. Ветерок осторожно выдувает натужные мысли о работе, о пуске турбины, об отчётах. Накопленные за неделю неприятности тонут в киселе речной воды, по разодранным нервам проходится маслом густой жирный туман. Сырость проникает за шиворот, увлажняет пересохшую душу, напитывает спокойствием и тишиной.
Рыбацкое ведро осело под массой седока и стоит не качаясь, как пень столетнего дуба.
Захотелось есть. Черный хлеб с салом, огурцом и горчичкой, сладкий чай из термоса. А сало тянется, не отрываясь. Приходится заглатывать большими кусками. Огурец предательски скользит вниз по жирной белой горке, но в последний момент схватывается зубами и тоже отправляется в утробную темень. Чай обжигает губы, горло, течет внутрь, остывая на ходу. Вместе с паром от чая уходит вверх туман.
И вот уже виден другой берег Клязьмы. И вот уже вырисовывается за ивнячком профиль соседа-рыбака. А поклёвки всё нет. Ушёл лещ, ушёл!..
А, нет, не ушёл! Нервно кивнул поплавок, ещё раз, ещё. Начал пританцовывать, описывая полукружья, задерживаясь под водой всё дольше. Давай, родименький, давай, красавец! Идёт легкий парок из перевёрнутого термоса, недоеденный бутерброд оседлала улитка, да и бог с ним! Вот оно, во-о-от! Ай, как выводит, ай, как дёргает! Только бы за корягу не ушел, не зацепился. Время встало на цыпочки, боится пошевелиться. Кто победит в молчаливой схватке? Человек или рыба? Подтянуть, ещё чуток, потихоньку, чтоб не занервничал, и к бережку, к бережку. Блеснул на свету серебристый влажный бок, протестующе зашлёпал по воде хвост. Но с каждым разом удары всё тише, тише. Силы уходят, и вот волна уже ленивая, низкая. Всё, рыбак, твоя взяла, выводи, только леску не запутай. Лещик. Красавец. Похвастаться хочется, а нельзя, набегут на прикормленное место конкуренты. Поэтому в ящик его, пусть засыпает. Теперь выдохнуть, успокоиться, насадить мотыля и опять застыть в ожидании. А суббота только начинается! Проснулось солнце, тянется лучами, зевает. То по лицу пробежит, то на водной ряби затанцует. Блики похожи на верхушки поплавков. На какой смотреть? Все качаются, подпрыгивают, дразнят. Слева один выключился, стал матовым и повёл, повёл опять по кругу. Рыбацкий прищур сразу выделяет его из хоровода солнечной мишуры. Это уже не баловство. Это клёв пошел.
Солнце заполнило мир. Направило горящие прожектора на реку, на соседские поплавки, на напряжённые лица рыбаков. Вот Ильич сидит за корягой, а в низинке Николаич притаился. И ведь не курит, паразит, блюдет тайну личности!
Время к девяти. Клёв уходит. По бережку потянулись первые собачники, скоро пойдут на прогулку мамочки с детьми. Всё. Пора собираться. Серый картуз сменяет любимая белая кепка, рыбацкая куртка расстегнута, удочка на плече. Ты идешь домой. Из ящика свисают три жирных рыбьих хвоста. Верх счастья, пик славы. Сейчас ты не директор, сейчас ты удачливый рыбак Михалыч, которого ждет дорога Почёта. Она начинается здесь, у этой кочки, и не заканчивается, пока жива байка: «Помнишь, какой клёв тут был в восемьдесят пятом?». Через неделю будут говорить о четырех рыбах, после они превратятся в пять, в семь. Но их было три. Две по два с половиной и одна на три кило. Потом уже будет вздыхать жена: «Что мне делась с этим богатством?». Потом. А сейчас встало солнце, под ногами песчаная дорожка вдоль Клязьмы, уважительные присвисты встречных мужиков, впереди два выходных дня.
И лето в самом начале.