Я бросаю куски белого хлеба
Из окна четвертого этажа.
В воздухе их ловят шустрые чайки
С черными головами.
Белоголовые чайки не умеют
Ловить хлеб на лету,
А могут только подбирать его с земли.
Папа говорил,
Что черноголовые чайки называются крачки.
В детстве я ему верила на слово,
Но сейчас сомневаюсь, что это правда.
С годами я поняла,
Что многие его истории,
Которые мы с братом слушали, раскрыв рты,
Папа приукрасил или полностью выдумал.
Он больше не рассказывает историй.
Речевой аппарат он использует
В основном для того,
Чтобы спросить у жены,
Что поесть
И что надеть.
Его мозг проржавел и укутался паутиной.
Он забывает знакомые лица и тропы,
Медленно дрейфуя по сонной жизни
Под приглушенные звуки хоккейного матча.
У подъезда застыл Сеня с пятого этажа,
Как будто задремал с открытыми глазами.
Сеня моложе меня на год.
Значит, ему еще нет сорока.
Раньше Сеня играл в группе на барабанах,
А сейчас он алкоголик и наркоман.
Я на днях ехала с ним в лифте.
Его лицо страшное,
Как у оплывшего воскового Деда Мороза.
Когда мне было пятнадцать,
Я почти каждый вечер кормила крачек из окна,
Глядя, как солнце опускается в лес,
Я представляла, что стану одной из них,
Полечу с балкона над лесом.
И над множеством других лесов.
Прошло еще пятнадцать лет,
И я улетела.
Но от этих гнилых нерушимых уз
Я никогда не буду свободна.
Сеня поднял на меня взгляд.
Его глаза прозрачные,
Как у сбитого машиной пса,
У которого уже ничего не болит
И который
Мирно доживает на обочине
Свои последние минуты.
Лицо Сени перекосила беспечная улыбка.
Я никогда не уезжала отсюда.