Он сразу догадался, кто она. Сначала хотел дать ей имя, но потом решил, что ей нравится быть просто желтой лошадкой. На том и порешили.
*
Она любила красные кружочки морковки из супа, соленые орешки и сахарное печенье. Но больше всего — одуванчиковую пыльцу. Так наедалась, что вся мордочка покрывалась золотистыми пылинками.
—Тиша,— громко звала с крыльца мама.
— Иду,— отзывался он, и лошадка тут же пряталась.
Лошадка была его секретом. Таким чудесным, настоящим, летним секретом.
*
Еще лошадка любила, когда они все вместе садились вокруг стола, и мама вносила суповницу. На белую горку сметаны в тарелке лился оранжево-красный ручеек борща, и все громко решали очень важный вопрос: куда пойти перед ужином. Лошадка потихоньку высовывалась из кармана и прислушивалась. Ей-то, конечно, хотелось на горку. Но если мама говорила о роще или папа предлагал собрать малины к чаю, лошадка всегда соглашалась даже быстрее Тиши.
А вообще-то им везде было хорошо.
*
Шел дождь, впервые шел с того дня, как ему нашлась лошадка, и он испугался, вдруг она огорчится? Ну она же такая желтая, солнечная, от дождика она наверняка загрустит.
Но лошадка не грустила. Может потому что из-за дождя похолодало, и они обедали на кухне, и папа разжег в старой-престарой и самой настоящей печке огонь.
Тиша и печка стреляли, из пистолетика и дровами. На тарелках и прозрачных привезенных из Москвы чашках в догонялки играли пятнышки-огоньки. Снаружи шуршал, вздыхал вымокший ветерок, по новогоднему пахло горьковатой еловой смолой и по-летнему — спелой брусникой, а лошадка выставила мордочку и улыбалась.
*
— Давай играть так, будто ты пришла прошлым летом? — предложил он ей. — Не этим, а прошлым? Хорошо? И будто ты все помнишь, но я тебе все равно все расскажу.
И они начали играть.
Будто она действительно ходила с ними на прогулки и учила его бегать. И обедала на террасе. Будто она была с ними всем тем длинным-предлинным прошлым летом.
Летом, когда они были все вместе. Когда папа приезжал на все выходные и целый июль. Когда сидели за круглым столом, для которого мама так долго искала зимой по магазинам скатерть с подсолнечниками.
Ведь если бы он нашел лошадку тогда… ей бы у них совсем понравилось.
*
Но зато он все рассказал ей о том лете, в которое она не успела попасть.
И лошадка слушала.
Пруд был тогда гораздо больше, а у мостика росла смешная березка, одна ветка у нее торчала, совсем как хвостик у Г. В темной роще, где даже по утрам вечерело, они собирали для самовара шишки с растопыренными, колючими чешуйками, чтобы из трубы шел пароходный дым, густой и молочный.
И папа не хмурился и не глядел в сторону, а мама не говорила так весело, и громко, и быстро, и не шла всегда сбоку, а между ним и папой.
Лошадка слушала и верила. И они вместе ждали, когда все снова будет, как тогда.
— Знаешь, есть такая штуковина… нетипичная какая-то, — объяснял он ей. — Это когда градусник нормальный, и горло не болит, а ты все равно болеешь. Так у Сашки из садика было. Нужно пить витамины. Много-много. И ты не бойся. Папа с мамой тоже поправятся.
Лошадка кивала. И утыкалась мордочкой в пушистый кружок одуванчика.
*
Кружочки стали шариками, побелели и рассыпались. А лето все не наставало.
Не настало оно, и когда лепестками жасмина засыпало дорожку. И когда стало снова рано темнеть.
Он не спрашивал, когда мама начнет варить яблочное варенье.
*
Он нарисовал прошлое лето. Пруд, и рощу, и березку, и дым из самовара. Потом обвел стенами-черточками. И пририсовал дверь.
*
Лошадка научила его прятаться. Когда папа с мамой начинали ТОТ разговор, нужно было очень быстро убежать, чтобы не успеть ничего расслышать.
Он доставал «Волшебника Изумрудного города», укладывался на ковер, и они вместе шли к Гудвину в гости. Только он всегда перелистывал, зажмурившись, картинку с бурлящей речкой, молнией и обломками плота. На следующей странице снова было солнечно, уютно и тепло.
И тогда опять не страшно, что снизу долетают черные (чернее тех, в саду, из которых он когда-то хотел смастерить шляпу мушкетера) перья голосов:
— Ничего не было. Сколько раз тебе повторять? Ни-че-го.
— Думаешь, я ничего не вижу, не понимаю?
— Да чего ты наконец от меня хочешь?
Голоса быстро затихали. Потому что «Замолчи, только не при ребенке».
А он зажимал уши ладонями, и они шли дальше по желтым кирпичам.
*
Что-то темное с голодным чавканьем вползало в дом. Оно уже отъело прошлогодний пруд. И березку. И печку, когда по крышам мокро топает дождик. И мамин борщ на веранде. И скатерть.
Вчера мама уложила ее в громадную клетчатую сумку. А перед этим держала в руках долго-предолго. Просто держала.
Он думал, мама ее сейчас распакует. Он думал, мама ее сейчас развернет и постелет.
— Мам! Мам, мы же ее так и не… — Он замолчал.
Скатерть легла на дно сумки.
Подсолнечники были веселые, ярко-желтые. Лошадке бы они понравились.
*
«Так и не…» — он уже знал, что эти слова обжигают горошинками перца. Но ему очень нужно их сказать.
— Пап… — Он сильнее дернул за рукав. — Пап!
— Так что ты хотел почитать? — Папа, не отрываясь, листал «Сказки». Каждую страницу хватал сверху за уголок, перевертывал шумно.
— Пап, а мы завтра правда уедем?
— Ты же знаешь. У меня работа. Тебе в садик. Все заканчивается, лето тоже. Ничего не поделаешь. — Папа разогнул книжку, слишком сильно разогнул и ладонью еще провел посередине. — Вот, нашел. — Откашлялся. — Жил-был мальчик-с-пальчик. Звали его так, потому что он был очень маленького роста, не больше дюйма.
— Мы так и не сходили к дальнему озеру… — тихо сказал он.
Папа не расслышал.
— И вот однажды пошли братья в лес гулять и мальчика-с-пальчика с собой взяли. Идут они, идут и видят…
— И змея так и не запустили, — прошептал он. — И так и не…
Под подушкой грустила желтая лошадка.
Папа читал.
*
Завтра папа отвезет их с мамой обратно в город.
Прошлым летом они уезжали втроем.
*
Завтра оказалось очень ранним, почти ночным. Так для чего-то было нужно.
— Давай, давай быстрее. В машине доспишь.
Когда он совсем проснулся, уже было светло. И совсем далеко от дачи. И от лета. Насовсем далеко.
Значит, он обманул лошадку. Он обещал ей, что все будет по-другому. Но ничего так и не стало, как тогда.
Это все они. Потому что они так решили. Взять и уйти в разные стороны.
Поэтому папы не было все лето. Не было вчера, когда мальчик-с-пальчик убегал от ведьмы. Нет и сейчас, когда они уезжают обратно в город. На зиму. Насовсем.
Ну и пусть. И пусть будет зима. Пусть будет холодно и бело.
Лошадке все равно понравится в картонной коробочке. И он прорежет в стенках окошки, оклеит шоколадной золотой фольгой. Вставит стеклышки. Разноцветные. Солнечные.
«Тебе понравится, обещаю. Слышишь? Ты же тут?»
*
Егорыч испуганно охнул и ускорил шаг. В кабине съехавшего на обочину автомобиля во весь голос рыдал мальчик лет шести. Вцепившийся в руль, мужчина, откинувшись на спинку кресла, похоже, приходил в себя. На заднем сиденье женщина пыталась удержать бившегося в истерике мальца.
— Я ее потерял!! Я ее потерял!!
— Больше никогда так не делай, ты нас до смерти испугал!
— Вернемся!! — кричал мальчик. — Вернемся, и я ее найду!
— Куда вернемся?! Тиша, мы на сорок километров отъехали. Понимаешь? Мы уже почти дома. Да и хозяева нас уже не ждут.
— Я ее найду! Я ее очень быстро найду, совсем быстро! Мне только минуточку надо!
Мужчина за рулем поднял голову, поймав вопросительный взгляд, махнул рукой, мол, все в порядке.
Ну, в порядке так в порядке. Разберутся.
И Егорыч неспешно зашагал к повороту, а за спиной все не умолкал детский плач.
*
— Честное слово, я ее совсем сразу найду!
— Ну, давай так. Я обещаю, что куплю тебе такую же лошадку, раз она тебе так нужна. Хочешь, вот прямо завтра вместе пойдем и выберем. Прямо завтра. Точь-в-точь такую же.
Она осеклась. Сын пару секунд смотрел на нее, точно не понимая, не разбирая слов. А потом уткнулся лицом ей в колени и зашелся: «Не хочууууу… я эту хочууууу». От воющей интонации стало зябко. Не каприз, нет. Так не плачут. Так оплакивают.
Впереди коротко выдохнул Илья. Пробормотал что-то. Сейчас, вот сейчас взорвется. «Хватит идиотничать», «совсем с ума сошел», «так, закончил фокусы, ясно?» — все, что только что хотела сказать сама.
Тиша умолк, только судорожно всхлипывал.
Когда он снова заговорил, она едва смогла разобрать:
— Она же… она же не знает, что я ее… потерял… она же подумает… что… что я нарочно…
Она хотела пообещать, что они вернутся, он найдет лошадку, все будет хорошо. Обнимала, успокаивая, Тишу и неотрывно смотрела в зеркало заднего вида, дожидаясь взгляда Ильи. Дождалась.
И поняла — для мужа тоже все громче и громче звучит «нарочно». И все безутешнее — плач затихшего сына.
И еще. Если он сейчас не вернется — за лошадкой — дело будет не в сорока километрах.
Повернулся в замке зажигания ключ. Включились дворники.
*
В доме загудел пылесос, хозяйка деловито сновала из комнаты в комнату, «Народное радио» сообщило точное время.
В саду за скамейкой под пожухшим подорожником лежит веревочка с растрепавшимися, точно грива, волокнами.
Веревочка, в которой, наверное, уже никто и никогда не узнает желтую лошадку.