Каждые две часа медсестра меняли пеленки младенцу. Он не плакал, косыми глазами смотрел в потолок и не обращал внимание на ласку и слова. Пахло застиранным жестким бельем, прелыми телами и кошками.
— Ой, чего в жизни только не бывает, подумайте-ка лучше с мужем, а потом принимайте решение. Я все понимаю — для вас трагедия, для нас работа, но не устраивать же истерики на все отделение, — она оставила женщину одну с ребенком, продолжая причитать в коридоре. — Да, такое бывает, а она тут…— все тише, через минуту в палате уже было не слышно.
Синяя после родов, уставшая и отекшая женщина приподняла голову, чтобы впервые его увидеть. Телефон вибрировал: сыпались поздравления от родственников, муж ехал через пробки и непогоду. Если бы кто-то знал, что они смогли забеременеть и выносить спустя восемь лет выкидышей и отрицательных тестов, врачей и сельских знахарок, то не заставили его там стоять, а пропустили навстречу к долгожданному сыну.
«Кто сказал, что я родила сына?» Она потянулась к комоду, но уронила телефон. — Вчера начались схватки. Длились они десять часов, а потом… Нет, со мной такого случиться не могло. Этот путь занял годы, бог или вселенная, неважно, кто именно, главное, что они не могли так поступить со мной. Я не рожала», — заныл шов на животе. «Или рожала?» — внизу болело сильней. Не получалось сомкнуть или поднять ноги. В висках стучала бессонная ночь. Комната кружилась, отчего становилось еще дурнее. Фонарь с улицы светил прямо в глаза. В палате было слишком темно, она его почти не видела, это раздражало. «Почему он не плачет? Может, уже не дышит?» — женщина вытянула руку к прозрачному лотку, где лежал младенец. Его живот, ребра поднимались вверх и опускались почти без шума, наконец послышалось легкое сопение над правым ухом. Он уродился нескладным, казался какой-то сложенной палочкой, туловище вело куда-то влево, а голова стремилась в другую сторону, совпадая в направлении с пальцами ног.
На крохотной кисти виднелась бирка с их фамилией, вес, дата. «Я не дала малышу имя. Артем? Нет, это не он должен стать Артемом. Не он, а тот другой, которого я ждала девять месяцев. От детей обычно пахнет по-особенному, присыпкой, дешевым душистым кремом», — женщина принюхалась. — «Спирт, стоматологический кабинет, от него пахнет всем, но не ребенком. Что сказать мужу? Привет, это он. Да, такой, не выкидывать же его теперь. Как мы с ним будем? Вечные анализы, врачи, больницы, стационары, куча денег, чтобы он просто смог быть рядом. Даже не жить, а существовать. Может, медсестра права. Отказ и дело с концом. Мужу скажу, что погиб при родах. Договорюсь с больницей, никто не узнает. Им точно не впервой такое проворачивать. Боже, да что я такое говорю. Это же мой ребенок. А с другой стороны, что там дальше. Получается, ничего хорошего. Как работать, как учиться, как дом содержать. Мужу точно некогда будет даже пеленки поменять. Хорошо, когда меняешь лет пять, а дальше он сам как-то справляться начинает, но десять, двадцать — перебор. Он бросит и убежит, мужчины постоянно уходят из таких семей. Сколько вообще такие дети могут прожить? Каково будет терять. Дети не должны умирать раньше родителей. А если я умру раньше, и он такой один останется? Остановись».
Младенец закряхтел, покрутил головой, подвигал ручками и ножками, а женщина замерла, чтобы не напугать. «Их же должны пеленать, чтобы они не дрыгались, себя не ранили, зачем его раздели и оставили барахтаться? Наверное, он боится», — немного приподнялась и опустилась. «Не могу смотреть. Тошно. Я — мерзкая, как после таких мыслей можно называть себя мамой». Задремала ненадолго, отключилась на минут десять.
А муж все ехал, шумели сирены: впереди авария, скользкая дорога. На заднем сидении лежал большой букет маттиол, пакет с яблоками и апельсинами, памперсы и пеленки. Папа говорил по телефону, отвечал на звонки, руль вибрировал. Вот только жена не отвечала: «Устала». Музыка играла на весь салон. В соседних машинах смеялись, пили и курили в открытые окна.
Ребенок посмотрел женщине прямо в глаза, она сразу проснулась и захотела убежать, но сил встать не было. Долгое время он поглядывал сначала в потолок, потом лежал с закрытыми глазами: увидит ли еще раз маму, или она испарится. Между ними небольшое расстояние, но как ей преодолеть его? Как дотянуться, если руки не слушаются?
Еще вчера все было иначе. Муж поглаживал ее живот, они выбирали ясли. На заднем фоне трещал телевизор, который никто не замечал. Там вещали о разливах, потопивших чужие дома, о терактах в других странах, о далеких войнах. Это там, за порогом, а у них здесь семья, ожидание встречи с долгожданным чудом.
«Накаркала. Говорила мать не вязать беременной: ребенок в пуповине запутается», — за дверью послышались шаги, разговоры. Зашла медсестра.
— Ну, что, мамаша, забираю? — она подошла к ребенку и стала заматывать его в пеленку, немного посмеиваясь, вспоминая анекдот, затянувшийся из коридора. — Алло, вы тут? — повторила медсестра, взяла ребенка на руки, придерживая головку, и посмотрела на мать.
— Уносите.
Она проводила глазами малыша. Дверь хлопнула из-за сквозняка, и женщина от этого стука подпрыгнула. Она спряталась с головой в одеяло: невыносимо смотреть на пустую кроватку, невыносимо слушать голоса. В коридоре громко говорили сначала: «Родила! Три двести». Потом: «Рожала десять часов, вся жопа в уколах. Еле встала, чтобы тебе позвонить».
Спустя час дверь заскрипела, и женщина выглянула из своего домика.
— Варечка? — папа осмотрел холодную палату.
Он сел на край кровати, немного сползая со скользкой простыни. В темноте от света из приоткрывшейся двери коридора ее слезинки на щеках немного заблестели.
— Все в порядке?
— Денис, он почти что умер.
— Что?
— Нет, я в спутанных чувствах, и сама ничего не понимаю. Медсестра сказала, что было обвитие пуповины, потом наркоз, я проснулась уже в палате, — Варя остановилась и залилась слезами.
Мужчина осторожно положил на пол цветы и заполз в промокшей одежде к женщине под одеяло, ей пришлось немного отодвинуться, но она не протестовала и даже почти не чувствовала боли швов, уличного холода.
— Он в реанимации, — женщина вытерла слезы и отдышалась. — Медсестра говорит, что отказ нельзя. Можно написать заявление, его определят в специальное медучреждение. Но я так не смогу. Ты меня знаешь. Думала, думала и додумала.
— Что? Ты планировала отдать ребенка? Нашего ребенка?
— Нет, конечно, нет. Я боялась, что ты захочешь.