Воскресное утро. Бархатисто-желтое, тихое и немного грустное. Осеннее. Солнечные полоски, пробравшись узкими лучами сквозь неплотно закрытые жалюзи, графично расчертили паркет.
До слуха доносятся гулкие, протяжные гудки танкеров — верный признак того, что над Гудзоном сгустился туман. Не совсем еще проснувшись, улыбаюсь. Мне нравится слушать зычные, манящие в дальнюю даль, трубные стоны.
Раньше я всегда была неисправимой совой, но после переезда в Нью-Йорк неожиданно полюбила утреннее время. После Санкт-Петербурга щедрость здешнего солнца восхитительна и по-прежнему удивляет. Поэтому вот уже пятый год я — недосова-недожаворонок, какая-то странная беспокойная птичка, поздно ложащаяся и рано встающая.
Как начался тот день, 30 октября 2016 года?
Муж рано уехал по делам. Я сделала утреннюю гимнастику, приняла душ. Мой традиционный завтрак — кофе и тонкая сигаретка любимого Vogue — укоренившаяся за годы привычка планировать день под кофейно-ментоловое сочетание.
Сняв с огня вздыбившуюся пеной турку, я взяла плюшевое покрывало и выбралась через высокое окно на крышу, где мы обустроили нелегальную террасу. Пила кофе, курила, грелась на солнце. Вскоре ко мне присоединилась проснувшаяся дочь. Уселась в шезлонг напротив. Отпила глоток из моей чашки и, натянув на согнутые колени мягкую пижамную курточку, посмотрела на меня сонными, улыбающимися глазами. Вечером мы собирались в гости с ночёвкой к моей подруге в Нью-Джерси. Нужно было отвезти кое-какие вещи ее сыну. Это и было причиной поездки. Хотя скорее повод увидеться.
День не по-осеннему теплый — +22 °C. Люди в шортах, футболках. Иду в магазин. Хочу купить в подарок подруге маленькую фарфоровую черепашку. Давно присмотрела. Но в Century 21 накануне Хэллоуина творится какое-то сумасшествие, народу не меньше, чем в канун Рождества. Стою в кассу двадцать минут, не выдерживаю, ставлю на место черепашку и ухожу.
Дома хорошо. Уютно. Собака, кошка, муж, дочка. Или в другой последовательности. Но все равно хорошо. Пока готовила обед, доставили мой новый компьютер. Подключив, обнаружили, что десятая винда. Непривычно.
Запланировали выйти в пять. До городка Рамсон час пути. Как раз успеем доехать до обещанного на шесть вечера дождя. Пусть он нас накроет, когда все вместе будем сидеть на веранде и болтать, потягивая калифорнийское вино.
Немного туши на ресницы, немного помады на губы. Бросаю в клетчатый чемодан пижамы, вязаные носки, теплые шали для ночных посиделок. Сборы отработаны до автоматизма. У нас с дочкой часто случаются незапланированные побеги из мегаполиса, когда хочется линии горизонта, запаха трав и звездного неба. Тогда я одалживаю у мужа его машину, и мы уезжаем в Вермонт, Пенсильванию или Нью-Хэмпшир.
Вдруг что-то пошло не так. Как будто сбился стройный ряд событий и рассыпался по углам мелкими, раздражающими пустяками. На часах еще начало пятого, а небо затягивается тучами. Муж почему-то начинает нервничать, отговаривать от поездки, затем, ворча, идет подгонять Инфинити поближе к дому. «Мокрая дорога, скорость, твоё плохое зрение», — недовольно бормочет он.
Мое плохое зрение — отдельная тема для беспокойства. Из-за глаукомной наследственности оно хоть и медленно, но методично падает. Но я не волнуюсь. Сотни тысяч миль накатаны по Америке, России, Азии и Европе. Подумаешь, час езды. Водительский безаварийный стаж более двадцати лет. Одинаково уверенно — правый и левый руль, автомат и механика, внедорожники и легковушки. Моей первой машиной была японская праворульная тойота, привезенной мною с острова Хоккайдо в годы молодости на Сахалине. Позже, в Санкт-Петербурге, истратив на ремонт капризного французишки Ситроена маленькое состояние, я, невзирая на недоумение друзей, вновь купила тойоту с неправильным рулем.
Я очень люблю водить. Люблю ощущение дороги. Прям вот именно люблю-люблю! Как-то даже пробки обычно не раздражают. Музыку или аудиокнигу включаю, и все замечательно.
Выходим из дома. Солнце подмигивает сквозь низкие тучи. 4:45, дождя нет. Иду за шампанским в соседнюю лавку. Возвращаясь, смотрю на мужа, сидящего на скамейке. И почему-то отчетливо запоминаю. Позу, в которой сидит, и то, как пристально глядит на мой силуэт против солнца. Будто гравюра, глубокими, тонкими линиями отпечатывается где-то во мне. Прощаемся. Странно, даже не поцеловал на дорогу. Обиделся, что без него? Но ведь сам отказался ехать. Ему завтра рано вставать на работу.
Дочка уже в машине. Дуется, что все как-то скомкано получилось. Что нас выгнали из дома, и она не успела нормально накраситься. Смешная в свои 22 года.
Под мелодичную Шаде покидаем Бей-Ридж и, миновав мост Верразано, попадаем из Бруклина на Статен Айленд. Начинает накрапывать дождь. Сидящая рядом дочь утонула в айфоне. Настроение куда-то пропало. И странное предчувствие тянущим холодом в животе.
Включаю дворники, выключаю музыку. Читаю молитву. Осеняю себя крестом. У меня есть особенная мамина молитва. Когда я только начинала водить, мама не пускала меня за руль, пока не прочту. Боялась за меня сильно. Мама ушла пять лет назад, а молитва ее оберегающая осталась. В ней про Бога, про Деву Марию и про ангелов, что за плечами стоят. Прошу их, чтоб рабам Божьим Александре и Анастасии добрый путь был.
Сначала кажется, что идем, опережая дождь, но вместе с изгибом шоссе направляемся в его эпицентр. Переезжаем через Эдисон мост на Гарден-Стейт-Паркуэй — по восемь полос в каждом направлении. Муж называет это шоссе футбольным полем. Вижу, что положили новый асфальт. Черный, глянцевый, без единой пупырышки. Ограничение скорости 55 миль (90 километров), но общий поток идет 65 миль (105 километров). Мы в общем потоке. Дворники мечутся по стеклу, дождь усиливается. Дорога гладкая, как сковородка, смазанная маслом. Но в более медленные крайние правые ряды нельзя, через 700 метров нам уходить на съезд влево. Едем по седьмой полосе из восьми. Дурацкая полоса, какая-то горбатая, выпуклая к середине. Хочу перестроиться в шестую, тоже уходящую на съезд, но там беспрерывный поток машин, в который вклиниться невозможно.
Позже я прочла, что на заднем приводе можно почувствовать аквапланирование за несколько секунд до заноса. Я почувствовала. Отчетливо, всем нутром почувствовала, что хотя мы продолжаем двигаться по инерции прямо, асфальта под передними колесами больше нет.
«Настя, это конец», — успеваю вымолвить я, а в следующее мгновение нас сносит, и мы стремительно летим вправо. Ожидая мгновенный, неминуемый удар с соседней полосы, я смотрю в глаза дочки. Они огромные. Удивленные. Не испуганные. Просто удивленные.
Но удара нет. Мы пересекаем полосу, и, кружась, несемся к следующей. Мертвая петля по плоскости дороги. Вся воля в кулак. Руль осторожно в сторону заноса и немного обратно, вновь в сторону заноса и немного обратно. Ступенчатое торможение. Мягкое, не резкое. Все плавно, все под контролем. И если удар в бок, то, пожалуйста, Господи, только в мой! В мой, в левый! Не в дочкин! Слышишь меня? Только в мой!
Скользим в третьей петле, наперерез следующей полосе. Все происходит, как во сне или в замедленном кино. Любимые, родные глаза, серьезные, но без страха. А за ними огни фар. Десятки огней, несущихся нам навстречу, пролетающих с боков. Смотрю неотрывно, в правое боковое стекло за дочкой, оно теперь стало для меня лобовым. Выравниваю, гашу скорость. А в голове вспышки осеннего солнца сквозь медово-красные листья из последней поездки в Пенсильванию. Из последней?..Не задев никого, пролетаем и этот ряд. И вдруг, еле уловимое ощущение, что машина меня слушается! Поддается моим усилиям! И тут же упрямое желание остановить ее, ровно удержав по ряду, ни боком, ни на две полосы, а точно по ходу движения, чтоб уменьшить все риски.Абсолютная тишина. Только дворники чирк-чирк по стеклу. Чирк-чирк.
Развернутая на 180 градусов Инфинити застыла ровно против движения в третьей полосе. А навстречу, слепя, несется автомобиль. Я молюсь, чтоб ему хватило тормозного пути. Чтоб, если врежется, то всем не на смерть. Будто защищая нас, вытягиваю распахнутые руки ладонями вперед. Господи, ну пожалуйста!
И тут замирает все окончательно. Напротив нас, в метре, замирает автомобиль. Замирает за его рулем девушка. Замирают ее наполненные ужасом глаза. И только мимо беспрерывно несутся семь полос горящих под дождем фар. Нет никого в кювете, нет пострадавших, нет хотя бы остановившихся посмотреть. Только мы и успевшая затормозить девушка.
Включаю аварийку и выхожу. Хочу подойти к ней. Но, заморгав поворотником, она перестраивается в соседний ряд и уезжает.
Возвращаюсь за руль. Надо пересечь два оставшихся ряда, отъехать на обочину и там развернуться. Дочка опускает стекло, машет водителям, чтоб пропустили проехать поперек дороги. Возмущенно сигналят, но пропускают. Все спешат, едут по своим делам, как ни в чем не бывало. Как будто и не было нас, вальсирующих со смертью в гуще беспрерывного потока машин на восьмиполосном футбольном поле.
Как только сошли с хайвея, я остановилась у заправки, заглушила двигатель и вышла под дождь. Опустилась на поребрик. Закурила. До дома подруги осталось десять минут. Намокнув, сигарета потухла. Дрожащей спичкой прикурила другую. Глубокие затяжки. Тарабанящее в груди сердце. И ледяной ужас единственной мысли: «Я только что чуть не убила своего ребенка».
Подошла дочка, села. От шока мы не могли говорить. Просто сидели, тесно прижавшись, а с неба на нас падали дождевые капли. Крупные и холодные. И чувствовать их было невыразимейшим счастьем.
На следующий день, на обратном пути, как только мы въехали на Гарден-Стейт-Паркуэй, у меня онемели руки, а подмышки стали липкими от едкого страха. Возникла жуткая иллюзия, что колеса отрываются от земли и сейчас вновь начнется свободный, неуправляемый полет. Подавив приступ паники, я сжала руль, крепко стиснула зубы и с силой надавила на газ.
С того дня прошло восемь лет. Я исколесила почти все штаты и продолжаю наматывать километры, путешествуя по миру. Некоторое время после случившегося у меня была фобия — страх скорости и мокрого асфальта, но она исчезла после того, как мой муж нехотя и не сразу признался, что причиной аквапланирования скорее всего стали изношенные протекторы шин. Он собирался их поменять, да все руки не доходили. Поэтому и нервничал, и выгонял нас из дома, чтоб успели добраться до начала дождя. Но промолчал, не предупредил. Постеснялся того, что у него — владельца автобизнеса, — как в пословице про сапожника без сапог — лысая резина. Зная это, я бы сошли с хайвея при усилении дождя и продолжила путь через жилые кварталы Нью-Джерси.
Первые дни после аквапланирования я пыталась изучать по веб-камерам интенсивность движения на Гарден-Стейт-Паркуэй, делала чертежи петель, рассчитывала траекторию движения, анализировала. Но не найдя логического объяснения и убедившись, что с реалистической точки зрения этого не может быть, я перестала задаваться бессмысленными вопросами и с благодарностью приняла чудесный дар нашего второго рождения. В конце концов, только Богу известно, какие у него планы на нашу дальнейшую жизнь.