В не моих городах не мои балагурят черти.
Я вожу языком, будто кошка, смотря на мышку.
Просто манят чужих перекрестков дороги-черви,
Только город родной накрывает консервной крышкой.
У чужих водостоков чужие собаки лижут
Воду талую, морды к земле пригибая, уши
Навострив, чтоб никто (или кто) беззаботно лишний
Не мочил в этих водах когтей загребущих.
Душу
трепет Молох. Желает детей, в услуженье просит
Непременно красивых, здоровых, курчавых, светлых.
Города отдают. Не таких. Только темных рожают в осень,
Только бледных рожают в осень.
Только в осень рожают бледных,
Из себя исторгая на землю собачье племя.
Закрываю глаза, по привычке считаю. Десять.
Сердца с разумом
ворох
ленивых
судебных прений.
Заряжает на жизнь. Вместе с тем невозможно бесит.
Где-то там, далеко, на чужие проспекты вечер
Опускает лучи предзакатной тоски по лету,
И я шлю свои весточки им белой птицей. Нечем
Отвечать, когда город родной, запросив ответы,
По ногам полосует стеклом недопитой чашки.
На балкон выходя, не забудь посмотреть на небо:
Облака — это тень междугубной белесой чащи,
Чаща — это следы на проспектах чужих. Не требуй
Никаких объяснений. На завтрак из черной плошки
Подъедал в уголке не моих городов картинки
С аппетитом, которого мышка не дарит кошке,
Пока псов вырождали косые ларьки на рынке.
Темнота одолела, стихи ковыряют крышку,
Через щелку гляжу, провонявши консервной грустью.
Я вожу языком. Знаешь, кошка догонит мышку.
Я тебя догоню,
когда город меня отпустит.