В апреле 2020 года в Creative Writing School проходил конкурс на получение стипендий в мастерскую Елены Холмогоровой «Лучшие слова в лучшем порядке» в рамках Летнего интенсива 2020. Представляем работы стипендиатов.
Конкурсное задание
Написать двухчастный этюд (не более 3 000 знаков с пробелами), в котором будут два действующих лица и ситуация, круто изменившая их судьбы, сначала глазами одного, потом другого персонажа.
***
Вадим Герасименко
Часть 1
«Я сам-то человек простой. Сколько себя помню — всё будто в поле живу. Что выращу, что пожну, того и достаточно. Много мне и не надо. А как сыновья-то выросли, так и вообще заботы прошли. Жизни радуюсь, внуков балую. А по-другому-то как? После войны только радоваться — горя уже и достаточно повидал.
К ней, войне то бишь, совсем безучастен был. Призвали — пошел. Штудировка, полировка — и в бой. Толком и не ведал, с кем мы там воюем, для чего воюем? Надо оно нам или нет — оно все для меня так и остается в тумане и по сей день. Не поделили в верхах чего поди, вот и… чёрт их попутал. Ну а мы люди простые — ружо, направление дают — а мы и бежим вперед, будто ужаленные. Надо — значит, надо.
Боев много прошёл. Честно скажу — греха на душу не брал, всё старался то в небо, то под ноги стрелять. Как-то набожно мне было, а то ведь убийство — не по-христиански как-то оно! И ведь кто знает — авось от того-то и жив до сих пор, что заветам верен остался? В последнем бою своём только в плечо ранен был, с тем домой и отправили. Плечо-то оно вон, зажило, хоть и болит, бывает. Зато жив остался — с тем богу и спасибо.
Помнится, бой тот затяжной вышел, патронов ни у той, ни у другой стороны и не осталось совсем — всё отстреляли. Так и крикнули нам камрады, мол: «Вперед, штыками их!». Ну и побежали мы: не супротив приказа же переть! Там-то на середке мы и столкнулись — я и солдатик тот молодой.
Мальчик совсем — его лицо навеки запомню. Молодое, красивое. Помню, правда, глаза его усталые были — но на войне они у всякого такими станутся. Ни я, ни, думаю, он не знал, завалялся ли патрон лишний, приму ли тут я смерть свою иль с его встретиться придется… Так и стояли друг перед другом, шевельнуться не можем. Страшно было! Вот только задрожал он вдруг весь, и как-то жалко мне его стало — видно, что первый бой его, и смерть его куда пуще страшит. И уж хотел было ружо своё опустить да миром разойтись, как вдруг чу, бабахнуло… из ружья его то бишь. И сердце-то замерло, замерзло. И пошевелить-то ничем не могу. И только чувствую — теплом по руке левой обдало. Ни боли — ничего, только тепло в руке и холод в теле. С тем и упал, не выдержал, видать, страха того…
Очнулся в палатке уже — оттащили-таки. Медики говорили, что чудом выжил, что задели там чейт важное, но перевязали вовремя. Бой тот ничем и не окончился толком — это я после узнал. А как уволили, так и не интересовался даже — деревенька-то моя далеко, там других забот много. Но случай этот на всю свою жизнь упомню, и даже сейчас понимаю, что живу как-то по-иному — все будто красок больше! И прожил я счастливо — то знаю я. А потому и умирать не страшно — вот он, парёдёкс жизненный. Один раз о смерти познал — так уж и жить хочется так, чтобы к ней уже готовым оказаться!»
Часть 2
«В заветы верил. В направление наше я верил. И молод был, кровь кипела. Потому сам добровольцем пошел, даже ружье отцовское тайком взял, так как слыхал я, что орудий на полях и нет почти… В первом же бою его и оставил…
Да, в начале гордости много, запала. Ружье свое в чистоте всегда держал — важным чувствовал! Всё в битву рвался, да вот не пускали — сначала надо научить убивать, а лишь потом слать на поля боя. Я, конечно, негодовал, но если оно необходимо было, то, так и быть, думал, потерплю.
Убивать хотел, да… Думал, что просто оно. Во врагах и людей-то не видел — чужаки, другие, неправые… Будто бы смерть их как-то жизнь мою делала лучше, будто от их смерти мое счастье зависело. В общем, уверен был в себе, заносчив, и, помню, перед всеми выделывался, что на этой войне больше любого другого вражин уложу, и почитать меня как героя будут…
Однако первый же бой — как обухом по голове. Я столько крови еще никогда не видел; товарищей, что лежали то тут, то там… Да и сам я покрыт был то грязью, то кровью, то дерьмом… Как я ни пытался, все пули мои мимо летели — руки дрожали так, что не успокоить их было никак. Зубы стучали как от холода, хоть солнце и палило вовсю в тот день. Так почти всю обойму и прострелял, только пара патронов оставалась. С тем и побежал вперед по приказу — сам и не знаю, как ноги меня тогда понесли. Так и бежал, пока не оказался перед тем самым «чужаком» — бородатым, темным, высоким. Страшен он был, я так на месте и справился. Но ни он, ни я и шагу не делаем, только винтовки друг на друга наставили и ждем будто чего.
Я в то мгновение совсем переменился — так близко к смерти и не стоял я ни разу. И неожиданно многое я о жизни понял. Странно, что о жизни только в шаге от смерти и понимаешь. Тут меня затрясло, глаза влагой покрылись, хотелось убежать да спрятаться где. Руки мои будто закоротило, вот и вышло так, что на курок нажал я случайно. Следующее, что вижу — кровь. Из плеча его течет. А у него взгляд изумленный, будто бы и сам не понимает, что происходит. Посмотрел он на меня удивленно, да и упал навзничь.
Тут всю мою спесь, все мои предубеждения, всю мою честь и гордость как рукой сняло! Как подумалось мне, что жизнь я отнял, так и скрутило всего. Бросил от себя подальше винтовку отцовскую, подобрался к простреленному, нащупал пульс как учили — жив! Что мною вело — неведомо мне, но все, что для меня в тот момент важно было, это спасти его. Сорвал с себя лоскут с формы да перевязал его как мог. Вот оно как — никак не мог я из себя убийцу сделать! Как бы ни обманывал я себя…
Как перевязал, так уже и приказ к отступлению был. Я так там ружьё свое и оставил — совсем о нем позабыл, да и не вспоминал после. А как вернулся, так проситься стал в медицинскую роту, куда, пусть и не без труда, и направили. После войны уже на медицинское подал, где на хирурга и проучился. Вот и сейчас я жизни спасаю, и так до сих пор ни одной и не отобрал!»
***
Екатерина Задохина
1 часть. Илья
Через полчаса с работы должна была прийти мама, поэтому Илья спешно наводил порядок. Собрал старенькую софу, застелил её леопардовым пледом, выбросил коробку из-под пиццы и, пока Аня была в ванной, на пару минут распахнул окно, чтобы проветрить комнату.
Илье не нравилось, что свидания с Аней проходят на маминой софе. Было в этом что-то жалкое и неприличное. Но куда деться? Его кровать стояла в кухне и была слишком узкой для любви. Ему и спать на ней было неудобно. Несмотря на то что в начальной школе он был самым низким в классе, при вручении аттестата ему пришлось согнуться в три погибели, чтобы подставить щёку для поцелуя завуча. Только год назад Илья окончательно завязал с волейболом, потому что учёба в институте забирала всё время. Ну и с девушкой начал встречаться. Тоже время… Кажется, он наконец встретил настоящую любовь.
Аня вышла из ванной, достала расчёску и начала делать хвостик. После соприкосновения с пледом волосы электризовались.
— У твоей мамы, случайно, нет лака для волос? — спросила Аня.
— Давай это… — замялся Илья. — Не будем брать. От него запах долго не выветривается. Она догадается.
— Ругаться будет на маленького Илюшу? — ехидно спросила Аня, закрепляя резинку на хвосте.
— Можно без иронии? — напрягся Илья.
— Без лака и без иронии? Так и зачахнуть недолго.
— Ань, что-то не так?
— Всё так. Только волосы очень сухие. Противно.
Илья протянул руку, чтобы погладить Аню по голове и успокоить волосы, но тут же дёрнулся, получив разряд тока.
— Тебя что-то не устраивает? — Илья с тоской посмотрел на Анино лицо, невозмутимое и враждебное, как у дикого зверька. — Ну давай я брошу институт, пойду работать и сниму квартиру.
— Давай лучше кофе выпьем по-быстрому.
Они прошли в кухню и одновременно взглянули на часы. Илья напрягся.
— Ладно. Без кофе, — проявила милосердие Аня.
— Может, две мандаринки возьмёшь с собой? — спросил Илья, провожая её в коридор.
— Ну, давай.
— Я помою.
— Помой.
— В пакет положить?
— Положи.
— Ань, я так не могу, — взорвался Илья. — Я чувствую себя дерьмом, слабаком каким-то! Я ведь люблю тебя и всё готов делать ради нас. Но меня мать убьёт, если я на работу устроюсь. Она жизнь положила, чтобы меня в этот институт запихнуть.
Аня завязала шнурки на ботинках и сняла с вешалки пуховик.
— Ты обещал мне мандарины, — напомнила она.
— При чём тут мандарины? А… Сейчас принесу.
Илья ушёл в кухню, включил воду, чтобы помыть мандарины, и сквозь шум крана услышал, как хлопнула дверь. Он бросил фрукты и выбежал на лестничную клетку, но лифт уже двинулся вниз.
2 часть. Аня
Кажется, вот-вот с работы должна была прийти мама Ильи. А потому Илья суетился. Прибирал, проветривал, приглаживал. Через полуоткрытую дверь ванной Аня слышала, как он собрал видавшую виды софу, выбросил коробку из-под пиццы, распахнул окно, чтобы проветрить комнату.
Всё это было довольно унизительно. Унизительно приходить к Илье только в определённый час (когда мамы нет дома), унизительно заниматься любовью на маминой кровати (они не помещались вдвоём на детской кровати Ильи), унизительно заметать следы (чтобы мама не расстроилась).
Аня вышла из ванной, достала массажную расчёску и начала делать хвостик. После соприкосновения с леопардовым синтетическим пледом волосы неприятно электризовались и топорщились вверх.
— У твоей мамы, случайно, нет лака для волос? — спросила Аня.
— Давай это… — замялся Илья. — Не будем брать. От него запах долго не выветривается. Она догадается.
— Ругаться будет на маленького Илюшу? — ехидно спросила Аня, закрепляя резинку на хвосте.
— Можно без иронии? — напрягся Илья.
— Без лака и без иронии? Так и зачахнуть недолго.
— Ань, что-то не так?
— Всё так. Только волосы очень сухие. Противно.
Илья протянул руку, чтобы погладить Аню по голове и успокоить волосы, но тут же дёрнулся, получив разряд тока. «Так ему и надо, — подумала Аня. — И этого ещё мало! Пусть бы мама заявилась прямо сейчас. Посмотрела бы я, как он задёргается».
— Больно? — засмеялась Аня. — Так что насчёт лака? Он мне очень нужен.
— Тебя что-то не устраивает? — Илья с тоской посмотрел на Аню. — Ну давай я брошу институт, пойду работать и сниму квартиру.
— Давай лучше кофе выпьем по-быстрому.
Они прошли в кухню и одновременно взглянули на часы. Илья напрягся. По его лицу Аня поняла, что времени до прихода мамы осталось совсем немного.
— Ладно. Без кофе, — проявила милосердие Аня.
— Может, две мандаринки возьмёшь с собой? — спросил Илья, провожая её в коридор.
— Ну, давай.
— Я помою.
— Помой.
— В пакет положить?
— Положи.
Аня поймала себя на мысли, что наслаждается этим словесным пинг-понгом, но тут Илья угодил мячом в сетку, нарушил ритм и забормотал:
— Ань, я так не могу. Я чувствую себя дерьмом, слабаком каким-то! Я ведь люблю тебя и всё готов делать ради нас. Но, блин, меня мать убьёт, если я на работу устроюсь. Она жизнь положила, чтобы меня в этот институт запихнуть.
Аня крепче обычного завязала шнурки на ботинках и сняла с вешалки пуховик.
— Ты обещал мне мандарины, — напомнила она.
— При чём тут мандарины? А… Сейчас принесу.
Илья ушёл в кухню. Аня быстро надела пуховик и вышла из квартиры. Хотелось закрыть дверь бесшумно, но та предательски хлопнула. К счастью, лифт был на этаже.
***
Илья Смольняков
I
Каждый раз я вскакиваю с постели (нет, не с криком) с резким тяжелым вздохом, который мог бы перерасти в крик, если бы хоть крупица ушедшего кошмара запуталась в моих волосах. Но я ничего не помню, и поэтому тупо и долго смотрю на забитые тяжелые ставни, за которыми, наверное, утро. Наверное, солнце. Наверное, птицы. Может — небо.
Что произошло? От чего я прячусь? Я закрываю глаза.
Кто-то существовал. Кто-то важный. Кто-то важнее всех. Лес. Пустырь. Свалка. Что из этого? Всё вместе? Небо было самым синим из всех небес. Солнце зажигало глаза. Кратко: тихий смешок вполоборота. Взгляд украдкой. Долго: бегу и смотрю под ноги, перепрыгиваю выступавшие из земли корешки. Скорость нарастает, как смех.
«Кажется, мы виделись только в этом лесу». Эта мысль поднялась к поверхности сознания, как пузырёк воздуха. Неужели там, внизу, кто-то ещё дышит? «Кажется, мы виделись только…»
Я никогда не знал, где ты живёшь. «Может быть, прямо тут, в каком-нибудь дупле». Кратко: дырка на джинсах, запах сырой земли и тысячи трав. Долго: взгляд.
Горечь вырастает из сердца в рот, в глаза, плодоносит слезами: я не могу вспомнить твоего лица. Твоего имени. Тебя. Кратко: хруст веток, кашель, шепот матери в кухне, момент ужаса. Долго: ничего.
Всё пропадает. Я встаю и иду умываться. Может, приснилось?..
II
Я никогда не останавливался.
Я никогда не останавливаюсь.
Я никогда…
Я останавливаюсь, когда вижу одуванчики. Срываю. Оставляю на дороге — по две штуки, как хлебные крошки для кого-то, кто никогда не найдёт меня.
Кратко: перестук палок. Фехтование. Больно — под ребро. Но ничего, тебе можно всё. Долго: каждая травинка замерла под идеальным солнцем. Мы не дышим и смотрим в самую глубину неба. Тебе кажется, что там есть всё. Мне кажется, что мне в нос залез муравей.
Я никогда знал, где ты живёшь. Может быть, в каком-нибудь бело-выбеленном домике с маленьким садиком, с кукольными гортензиями и смешным заборчиком вокруг них. Будто бы смешные заборчики могут кому-то мешать.
Надеюсь — да.
А если нет… Он идёт за мной по дороге из желтых одуванчиков.
Я оборачиваюсь назад (как и всякий раз — со страхом увидеть его лицо) и в очередной раз вспоминаю тот день. Ты вылез в окно и прибежал ко мне в лес, в лес, куда запретили ходить после первого же исчезновения. Кратко: радостный вскрик на тарзанке, большой гриб под листом лопуха. Долго: горячий шепот в самый центр головы.
Как и любые дети, мы были уверены в своем бессмертии.
И мы ошиблись. Он вышел из темноты. Миф, убийца, маньяк, демон — что-то из этого или всё сразу. Матери перешептывались месяцами — исчезновение за исчезновением. Их шепот в тот момент проступал через шелест деревьев. Кратко: момент осознания своей глупости и ничтожности. Долго: то же. Мы побежали в разные стороны. Не знаю, обернулся ли ты, чтобы посмотреть на меня в последний раз, но надеюсь — нет. Это могло бы стоить пары драгоценных мгновений.
Я останавливаюсь, когда вижу одуванчики. Срываю два и кладу на дорогу. На пальцах остается горький сок, и я размазываю его о губы.
Я помню.
***
Дарина Стрельченко
* * *
Когда мы входим в «WakeUp», в ухе стреляет так, что я едва слышу, что говорит Паша. После уличной мороси тепло слегка утихомиривает боль, но от того, что я закапала в ухо нафтизин, всё жжёт, и я не могу думать ни о чём другом.
Наш столик занят; приходится сесть на скользкий диван в углу. Пока Пашка у стойки ждёт раф, я сижу, закрыв глаза и откинувшись на спинку. В ногах усталость, платье влажное от дождя, глаза колет мокрая чёлка. Я выгляжу ужасно, я знаю, но сил нет, даже чтобы дойти до туалета и причесаться. Я почти уверена, что будет дальше: давно запланированный выходной, пиджак, который Пашка надевает только на конференции и выступления, и это наше любимое кафе, где всё начиналось… Но сил всё равно нет.
Он садится рядом и начинает чертить по густой кофейной пене черенком ложки. Вымученно улыбаюсь. Он легонько толкает в бок, привлекая внимание. Скашиваю глаза.
Оказывается, он чертит не чёрт-те что: под ложкой одна за другой возникают буквы. Пышной сливочной шапки хватает как раз на четыре слова. У меня напрочь отключается слух и вообще почти все чувства; я только жду пятого слова, «замуж», но он вдруг прекращает писать, и я замираю в недоумении. Он тоже ждёт, сжав ложку и сцепив зубы. Уж не знаю, через сколько до меня доходит, что и без «замуж» эта фраза вполне закончена…
* * *
Когда мы едем в зоопарк, у Дашки что-то случается с ухом. Приходится зайти в больницу; она выползает из кабинета бледная, постоянно прыгает на одной ноге, склонив голову, как будто пытается вытрясти воду.
— Если ты сейчас скажешь, что хочешь домой в тёплую постельку, мы никуда с тобой не пойдём.
— Нет! Ты давно хотел погулять… Пойдём! Зоопарк! Панды!
Но в зоопарке нас накрывает такой дождь, что прячутся даже звери. К пандам мы не попадаем и подавно — оказывается, туда надо было записываться заранее. К середине дня, голодные, вымокшие, бродим среди вольеров в поисках выхода. Изначально я планировал как следует пообедать, а уже потом отправляться в кофейню, но Дашка со своим ухом выглядит такой измученной, что я вызываю такси до дома.
— Нет! Ты хотел в «WakeUp»! — упрямо заявляет она, и приходится изменить маршрут.
…Я приготовил речь, я надел пиджак, я проверил, легко ли достаётся кольцо… Но когда я сажусь рядом с ней — сморщившейся, с красным распухшим ухом, — вся моя подготовка идёт прахом. Решаю, что лучше напишу всё как следует, чем пробормочу невесть что и всё напутаю.
Беру ложку. Пишу на кофейной пене. Заканчиваю. А она смотрит и молчит. У меня душа успевает упасть в пятки, а потом вспорхнуть до горла, пока Даша наконец не кивает и не принимается опять за своё ухо…