Так и думал, что делать закладку в парке — глупая затея. Три гребаных Буратино. Черт-те где, ночью, еще и через забор лезть. Сам, главное, просидел тут до темноты, а Вован с Сашком, кажись, сразу деру дали. Думают, что ли, делиться с ними буду? Ха. Дорогу найду — и все, свалю в туман.
Тишина. Ни совы, ни сверчка. Землей пахнет и сыростью, как на кладбище. Дышать тяжело. С этими овражными стенами как в гробу каком. Под ногами хлюпает. Лопата делась куда-то, хотя держал, точно помню. Мобилка села. Висельники на деревьях мерещатся. Вместо корней — переломанные кисти рук. Еще бы бабу японскую с кривыми когтями и красным шариком для полноты картины.
«Иди туда, не знаю куда. Не нарвись на охранника, не забудь, где копал» — бормочу под нос, стараясь не глазеть по сторонам и не зарабатывать себе сердечный приступ во цвете лет. Делиться с братанами координатами закладки хочется все меньше. Была у меня доля — даже резину новую не купить, но теперь-то…!
Да твою ж! С фонарем мужик. Приземистый и хромой. Охранник, что ли? Пронесет?.. А, была не была, сдамся — иначе до утра тут блуждать буду, без навигатора и на волне собственного кретинизма. Штраф впаяет, переживу.
— Эй, здрасьте, — иду на свет, отирая грязные ладони о штаны. — Отец, заблудился я.
— И тебе не хворать, — скрипит охранник и освещает меня фонарем. Прикрываюсь рукой. — Заблудился, говоришь?
Пожимаю плечами. Согласен, так себе отмаза, что-то из тухлых шаблонов на подкорке. Ты, мужик, главное, верь мне на слово, и все пучком. В овраг не лезь, и разойдемся друзьями.
— Копаешь-то хорошо? — оживляется он вдруг. Вздрагиваю, киваю. — Эт-то замечательно. А с дровами как?
— Помочь, что ль, чем?
— Вестимо, — кивает и указывает фонарем на дорогу. — Дело тут у меня. Ты — мне. Я — тебе. Идет, малец? — его лицо рассекает кривая ухмылка, и я тяжело сглатываю.
— Мужик, а может, миром разойдемся? Ты меня не видел, я тебя не видел?
Ноги дрожат, и я рванул бы с низкого старта, знал бы куда. Не охранник это, а маньячило из передач Каневского. Лица толком не вижу, но глаза-то! Зрачки красные, белки желтые — и, что самое плохое, светятся.
— Не боись, малец. Невкусный ты, химии больше мяса. Дед Дьякон меня зовут. Так меньше трясешься, голуба?
— Серый… Сергей, — тяну руку, но дед отворачивается, и ладонь жмет пустоту. Иду за ним. Не хочу, мозгами не хочу и бежал бы, но ноги идут, и все тулово вместе с ними. Вот она, магия вежливости: раз знакомые — с чего пятками сверкать.
Повел он меня в яблочную рощу. Деревья ровные, как прутья решетки. Яблоки на них мелкие, зеленые. Ветра нет, а качаются, словно под музыку. Или действительно слышу что? Кручу головой, но только наши с дедом Дьяконом шаги и тяжелое дыхание.
— Яблоки, малец, не жри. Будешь потом мне тут из кустов агукать, — бормочет, не оборачиваясь. Я полностью согласен: от дичка-то прихватит, как от шаурмы вокзальной, а со спущенными штанами далеко не убежишь. А бежать надо, ох как надо.
Постучав по стволам, дед Дьякон продолжает:
— Рубим вот это, вот то и вот то еще, — машет на деревья, потом на голодный зев ямы в центре полянки. — Топор там возьми.
Подхожу и тут же с воплем отскакиваю: из ямы на меня пустыми глазницами пялится мертвец в крестьянской рубахе. Челюсть дружелюбно распахнута, во лбу дыра с мой кулак. Дед на меня ноль внимания, и я снова подхожу к краю — вдруг померещилось?
— Не ори, дурень. Топор справа, — ленивым басом наставляет мертвец. Я подчиняюсь, опускаясь на четвереньки, завороженный. Руки гирляндами костей сложены в кучку. Тело стрункой. Стараюсь не фантазировать предысторию, хватаю топор и резво откатываюсь в сторону. Мертвец мне вслед щелкает зубами.
— Фома, не чуди! — прикрикивает дед Дьякон. — А ты, малец, не ленись, рассвет скоро.
Так, либо на полянке раскурили дрянь днем, до вечера не выветрилась, либо пранк это. В его пользу кисть с четырьмя пальцами на древке топора. Щипается, зараза. Отдираю и пинком отправляю в полет. Фома в яме поминает моих родичей до пятого колена.
— Что строим?
Зуб на зуб не попадает, но надо ж диалог завязывать. Нет уж, если сбегу отсюда — сразу в полицию, показания давать. Нарики, пранкеры, маньяки — все едино, все черти лысые. А дед словно ничего не замечает, бухтит буднично:
— Гроб новый. Весенняя модель для мавки одной. Придурок один напился дряни, а ей страдать. Отлежится пусть.
— А чего не дуб? — интересуюсь с видом знатока, сарказма выше крыши.
— Говорит, у всех «яблоки», ей тоже надо, — дед сокрушенно качает головой. — Вот в моей молодости-то, понятно, книги писали про Еву! А тут… Эй, малец, да кто ж так рубит-то?
Ну вот, теперь я умею валить деревья. По цене брюзжания, двух мозолей и оттоптанных ног. Слабость у деда Дьякона к белым кроссовкам, постоял на обеих. С час мы рубили эти несчастные яблони, но странное дело: стоило нам погрузить одну на допотопные сани, как из пенька тут же поднимался новый ствол, один в один предыдущий. Охрененная регенерация. Зря о лесах переживаем — они нас и переживут, и переварят.
Отволокли с дедом стволы в бытовку дальше по дороге.
Крохотная каморка без окон, ног не вытянуть. Плюхаюсь на старенький топчан, укрытый клетчатым пледом. Сыро тут, ни намека на батареи или обогреватель.
— Пить будешь? — дед лезет в старинный сундук в углу.
— А есть?
— Нет. Для тебя вода только.
— С газом? — пытаюсь острить, дед хохочет.
— Размечтался. Стылая и мертвая.
— Наливай, — хохочу в ответ. Адреналин, мать его. Скорей бы рассвет.
Мы выпили по стаканчику. Я бурду какую-то дурно пахнущую. Дед — пойло бурого цвета. Бедный старик, к пенсии копейку заколачивает, по ночам пашет. Куплю ему с навара продуктовый набор, пусть поест хоть нормально.
— Ну что, отец, спасибо за приют, но пора мне, — встаю с топчана и направляюсь было к двери.
— Работать? — в голосе старика больше нет простудной хрипотцы, а только фанатичное воодушевление. — Само собой, помощничек, само собой. Гробы — дело тонкое, ну ничего, обучу. Мавка еще и с граффити хочет, на тебя возлагаю, авось справишься. Очень вовремя ты, голубчик, шею себе сломал, молодчина.