В Москве я был один лишь раз и оказался там, можно сказать, случайно. Сразу после того, как в областной больнице N-ского района, где я весьма неплохо себя чувствовал, работая в ночную смену на станции переливания крови, выявилось существенное несоответствие запасов с учетными записями. Ответственным за это формально был мой начальник, но все знали, что семь восьмых рабочего времени он проводил в подсобке в обществе бутылки, поэтому подозрение, и небезосновательно, пало на меня. Решив не дожидаться начала официального расследования, я обнаружил себя в поезде в направлении столицы.
«Искать там меня никто не будет, — думал я. — Выгляжу, как обычный сорокалетний работяга. Ну, бледноват слегка. Можно раствориться в толпе, и вообще давно пора что-то предпринять. А то от замороженного продукта силы начали убывать».
План был такой. Рано утром спускаться в метро, куда не проникает солнечный свет, и, меняя линии и направления, дожидаться вечера. С наступлением темноты выходить в спальных районах на окраинах и искать жилье и пропитание. Последнее немного смущало, поскольку на тот момент у меня давно уже не было практики в смысле личного контакта, но вариантов тоже особых не было.
Поначалу все складывалось удачно. Прибыл на вокзал перед рассветом и сразу нырнул в подземку. Московское метро — место любопытное, размером со средний европейский город. Станции громадные, мозаика там, мрамор, витражи и лепнина. Пока было рано, старался отвлечься от чувства голода в пустующих крайних вагонах.
Ближе к восьми народ начал прибывать, поезда наполнились под завязку, станции превратились в кишащий муравейник. Красоты оказались не видны, люди перестали быть личностями, а превратились в одну большую серую массу. Иногда эта масса делилась на потоки, они сталкивались, пересекались и вновь сливались. Пару раз меня пнули, три раза зажали так, что я попрощался с предками навсегда и один раз впечатали носом в чей-то зад. Человеческая плоть была так близко, что сдерживаться было непросто.
После одиннадцати стало свободнее, и личности поперли как на подбор. За пять часов движения под Москвой я увидел Элвиса, старушку в костюме пчелки, мужчину в свадебном платье, смотревшего на айфоне боевик, и женщину во всем синем с капустным листом на голове в виде шляпки. В одном вагоне молодой накачанный парень в расстегнутой куртке, под которой виднелись женские кружевные трусы, надетые поверх джинсов, читал книгу «Бизнес в стиле фанк». На другой линии вошел чудак с тазом мыльной воды и стал брить ногу вынутой из кармана опасной бритвой, предварительно разувшись и закатав одну брючину.
Для моих целей все эти кадры совершенно не годились. Элвис и пчелка в силу преклонного возраста были мало питательны. От свадебного платья несло ядреным перегаром, а капуста по внешним признакам явно страдала инсулинозависимым диабетом. Долгие годы борьбы за здоровое питание научили кой-чего понимать в людских болезнях. Мне лишняя химия зачем? Тот, который в трусах, очевидно, глотал стероиды. Ну а что курил по утрам любитель публичного бритья, страшно было даже представить.
Решил, что пора сосредоточиться на поиске нужных экземпляров. Однако, получалось не очень. Дед с картонной коробкой на голове, на которой красным маркером было написано «Человек-суп», не вызвал ни малейшего интереса окружающих. Глядя на него, я проморгал тетку с тележкой. Она села рядом, открыла свое хозяйство и стала перекладывать авоськи с овощами. Поздно просек запах чеснока, не успел выйти. Еле дождался станции, перебежал в поезд в обратном направлении.
Ощутил на себе чей-то взгляд. Парень напротив копировал мои движения один в один. Я голову направо — и он направо, я руку в карман — и он так же. Решил его припугнуть, оглянулся — никто не смотрит. Ну, показал свою ортодонтию, как я это умею, и взгляд замутненный. Всех всегда впечатляло. Он даже не моргнул. Ткнул меня пальцем в грудь и напыщенным голосом произнес: “Big brother is watching you”. Пришлось снова выйти.
Тоскливо стало, как будто я чужой даже более, чем когда-либо. Захотелось на воздух, но там было еще светло. Эскалатор между станциями потихонечку полз. Впереди ехала женщина в меховом манто. Манто колыхалось, постепенно сползая с ее плеча, и наконец, уставилось на меня зелеными глазами. Пока сообразил, что эта тварь меня почуяла, она подобралась, зашипела и диким прыжком сбила с ног, запустив когти прямо в лицо. Хозяйка извинялась, говорила, что такого не было никогда, что она каждый божий день здесь с котиком ездит, и надо же, какая неприятность. На слове «божий» я, покачиваясь, ретировался. Царапины быстро затянулись.
На мою беду начался вечерний час пик, теперь толпа была уставшей и унылой. Давка возникла такая, что на Комсомольской вынесли из вагона, хоть выходить и не собирался. Поезд заглотил очередной кусок серой массы и тронулся с места. Раздался крик, скрип тормозов, люди заметались, и я услышал: «Человека переехали».
Запахло кровью резко и внезапно. Пьянящий сладкий аромат ударил в ноздри, наполнил все мое существо и непреодолимо потянул за собой. В глазах потемнело, я потерял самоконтроль. Раскидывая окружающих, продираясь через туловища, головы и их брань, бросился на зов природы. Не знаю, что было бы, если б я допрыгнул, но допрыгнуть не получилось. Бросился на зов, а попал на контактный рельс. Жахнуло меня, и наступила темнота.
Убить такого, как я, током, конечно же, нельзя, а вырубить-то очень даже можно. Очнулся от того, что кто-то ритмично жал мне на грудь, и звонкий голос повторял: «Живой, господи, живой». Боль была во всем теле, ног я не чувствовал. Женщина лет сорока в белом халате убрала руки с моей груди и перевернула меня на бок.
— Скорая уже едет. — Она устало улыбнулась. Лицо когда-то раньше, наверное, было изящным, а сейчас, скорее, осунувшимся. На шее — серебряный крестик.
— Не надо скорую, все нормально, — сказал я и сел. Боль быстро проходила.
— Да вы что? Конечно, надо. 800 вольт — не шутки. Я думала, вас не вернуть.
Крестик очень мешал.
— Мне бы на воздух выйти, там скорую подожду. — И встал, хотя и не сразу.
— Я провожу. Посижу с вами. Все равно потребуется мое участие как дежурного врача.
Она накинула пальто, закрыв крестик, и мы вышли на улицу в ноябрьский сумрак. Помню, подумал тогда, что глаза у нее красивые, но какие-то погасшие — может, потеряла что-то, а может, никогда и не находила. Мы сели на высокий гранитный бордюр. Это была площадь трех вокзалов, и фигуры с чемоданами сновали туда-сюда без остановки. Очень тянуло уйти, но я не решался. Она только что массировала мне сердце, наполняла мои легкие своим дыханием, и не ее вина, что все это не имело смысла. Она была добра, а уже давно никто не был просто добр ко мне.
— Спасибо, — сказал я, глядя на свои ботинки, — за все.
— До сих пор не верю, что вы выжили. И так быстро пришли в себя. Вы, должно быть, очень сильный.
— В молодости был, сейчас-то уже не то совсем.
— Зачем вы туда кинулись? Спасти его думали?
Я неопределенно пожал плечами:
— Удалось спасти? — Старался забыть про одурманивший меня аромат.
— Нет.
Мы помолчали. Я прикинул, сколько разных типов ей приходится откачивать по долгу службы каждый день там, под землей.
— А хотите, я в больнице вас навещу? — спросила она, изучая плывущие мимо чемоданы.
Это была возможность. И какая возможность! Это могло оказаться пищей очень скоро, прямо в этот же вечер, если повезет. Я медленно повернулся к ней, посмотрел на изгиб все еще приятной шеи, которую она кутала, зябко поводя плечами, под тоненьким воротником. Тянуло уже не прочь, а к ней, к этой шее — приникнуть и забыться… Через силу сказал:
— Я женат. — И не глядя больше на нее, быстро пошел к вокзалу.