— Да ладно ты врать, нет у тебя никакого отца.
— А вот и есть!
— Чего он тогда за тебя не заступится?
— Он не может, он далеко.
— Врешь ты всё. Выдумала.
Несправедливо! Несправедливо!
Бац. Из носа Вовки брызнула кровь.
— Дура ненормальная, — крикнул он и замахнулся, но опустив кулак перед самым моим носом, спрыгнул с дерева и исчез в кустах.
Я не хотела до крови. Я вообще не хотела. Просто несправедливо ведь!
Мы часто сидим с Вовкой у Веревочного пруда на старой развесистой липе. Здесь наше место. Иногда мы ловим рыбу или печем картошку в золе. А часто просто болтаем о чем-нибудь. Или молчим. С некоторыми людьми сложно молчать, неловко как-то становится. Только не с Вовкой.
Зря я сегодня так. Вовка — единственный мой друг. Но когда при мне говорят про папу, я точно зверею. Наверное, прав Вовка, я ненормальная.
Я не видела папу семь лет. Может, я и правда его придумала? Но есть же у меня письма. И фотографии. Папа раз в год присылает свою карточку. Он почти не меняется. Высокий. Кудрявый. И нос с горбинкой.
«А ты изменилась, — пишет папа. — Выросла, моя девочка».
***
На платформе было много народу. В последний вагон грузили чемоданы и тюки с вещами. Между пассажирами сновали пухлые женщины с пирогами и ягодами в руках. Как пахли пироги, я не помню. Зато дыни! На станции всегда продавали дыни, прямо в сетках. Я знала, круглые — это колхозницы. Сладкие и рассыпчатые. А длинные, в половину меня — торпеды. Они хрустящие и совсем прозрачные, если сквозь дольку на солнце смотреть. Хотя, может, и это я себе придумала. Все эти годы боюсь, что забуду, как пахнут дыни. В Сибири дыни не те. Их только сахаром посыпать. А еще я боюсь забыть, как пахнет папа. До сих пор достаю его платок (он мне в него яблоко завернул тогда) и вдыхаю запах затертого лоскутка.
Все суетились, а я радовалась. Я так любила поезда. Любила смотреть, как они приезжают из неведомых далей и в неведомые же дали уносятся, выбрасывая из-под колес пыль и сухие травинки. Мы с папой часто приходили на станцию встречать и провожать поезда.
В тот день папа был грустным. А я не понимала почему. Он будто хотел что-то сказать — приоткрывал рот, потом хмурился и вздыхал. Зато улыбнулся, когда я на плечи к нему забралась. Я смотрела вокруг и видела всю-всю станцию. Она небольшая. Совсем не такая, как в городе Н. Со станции видно горы. Они стоят вокруг городка, как стражники-великаны и берегут его.
Дали гудок. И мы с мамой зашли в вагон.
— Поехали с нами, па! — крикнула я, оглянувшись.
Но папа ничего не ответил. Тогда я впервые увидела, как папа плачет. Внутри что-то сжалось. Но мне было всего пять — разве поймешь, что такое разлука. Папа, мама, я. Я, мама и папа. Папа и я. Друзья навек. Так всегда говорил мне папа. Никуда он не мог деться. И я не могла. Сейчас у меня путешествие. А потом я столько всего расскажу папе. Столько всего!
Поезд стучал колесами, как метроном, с которым мама разучивает гаммы. Я забралась на полку и смотрела в окно. Сначала горы бежали за нами следом. Теперь-то я знаю — они, как и папа, понимали, что уезжаю я навсегда. Потом они стали появляться все реже. Наверное, устали догонять поезд. Он-то — скорый, а они — горы. Горы скорыми не бывают.
***
Пора было идти домой. Только совсем не хотелось. На пригорке снова будет поджидать Козырьков. Он немного того, а может, прикидывается. Два года сидит в восьмом классе, а мать его отказывается из школы забирать. Говорит: «Он нормальный». Ага, нормальный. Нормальные на людей не бросаются. Повезло же с таким соседом! Хотя раньше он меня не трогал. Над братьями Синициными издевался. А осенью они в город уехали. И я самой младшей во дворе оказалась.
Маме я об этом не говорю. Она все равно ничего не сделает. Я ей однажды рассказала, как меня мальчишки из класса в снег толкнули, у меня тогда цепочка серебряная порвалась. А она только отругала, что украшение в школу надела. И лишила конфет на неделю. Даже не пожалела, не то, чтобы заступиться. Нет уж, больше я ей ничего не рассказываю. Только Вовке.
Вот где он сейчас? Почему не возвращается? Солнце уже уселось на верхушку дальнего леса. Еще пара часов, и будет совсем темно.
Хотя какой прок от Вовки? Я его сама в наш двор не пускаю. Придется еще и его спасать. Вовка ведь хилый совсем, ниже всех в классе. А на носу очки. Наверное, потому, что читает много. Вообще-то, очки ему к лицу. Он умный, Вовка. Только чудаковатый порой. И волосы у него все время торчат в разные стороны, как сухая трава. Однажды он в люк на дороге провалился, потому что гнездо дрозда рассматривал на верхушке дуба. А на прошлой неделе пришел в школу весь в синей краске. Оказалось — чернила. Он в них рюкзак кипятил — перекрашивал. Но мне с ним нравится. Он настоящий какой-то. Изнутри.
Я спрыгнула с дерева и пошла по прямой дороге. Не хотелось через кусты петлять. Все равно, какой дорогой ни иди, во дворе будет поджидать Козырьков. Еще ни разу не удавалось незамеченной пройти.
Сандалии натерли ноги, я разулась и зашагала босиком. Трава щекотала пятки, а ветер все волосы растрепал. Теперь я настоящее пугало огородное. Может, и не узнает меня Козырьков. Точно! А маскировка на что? Я собрала в пучок волосы и убрала под кепку. Кепка самая невзрачная, черная без всяких надписей. Сережки я не ношу. Хоть мама и уговаривала дырки в прошлом году проколоть. Но я пока не совсем свихнулась, чтобы уши себе добровольно дырявить. Майку я вывернула другой стороной, она как раз оранжевая изнутри. Утром я в голубой уходила. Сандалии? Так… Их закину в рюкзак. А рюкзак спрячу прям здесь в дупле. Завтра заберу. Ключи только от квартиры надо достать. А вообще, это отличная мысль. Почему она раньше в голову не приходила? Буду теперь всегда брать с собой что-нибудь для маскировки. Вдруг сработает?!
Я осторожно зашла во двор, пытаясь шагать как мальчишка — будто это и не я вовсе. Но тут под ноги бросился Зефир — щенок теть Маши из пятой квартиры. Скачет вокруг, хвостом машет. И давай меня вылизывать. Ну все, думаю, пропала. Огляделась по сторонам — Козырькова нигде нет. Надо же, в первый раз такое. Я до самой квартиры оглядывалась. Даже в подъезде вдоль стены пробиралась. Может, уехал куда? Хорошо бы насовсем. Все-таки работает маскировка. Хоть и не так, как я ожидала.
***
Луна огромная сегодня. Еле в окно помещается. И как же на дыню похожа! Глаза прикрою и, кажется, чувствую запах. Интересно, попробую я еще когда-нибудь настоящие дыни, папины… А папу увижу?
— Луна, ты меня слышишь?
Дожились, конечно, с луной разговариваю.
— Ты ведь одна… то есть ты общая. Для всех людей. И для нас с папой.
Открытие сделала, сама гениальность.
— Передай, пожалуйста, папе, как я сильно его люблю… А еще… Скажи Вовке, пусть не сердится на меня. Я не нарочно.
***
Последнюю неделю мы толком не учились, скорее, отсиживались на уроках, пока учителя заполняли какие-то там отчетности. А географичка нас вообще отпустила. «Мне сейчас и с экзаменами мороки хватает», — сказала она и отправила всех домой. Вовка подошел ко мне, будто ничего не было.
— На наше место?
Я кивнула.
Когда мы уселись на дерево, Вовка достал из рюкзака потертую книжку и протянул мне. Он мне часто книги носил. У него мама в библиотеке работала, и Вовка, кажется, всё на свете прочитал. Я тоже читать люблю, но мне как-то не везет с книжками. Беру с полки наугад — читать невозможно. А Вовка приносит — оторваться не могу, читаю взахлеб.
— Два капитана, — прочла я. — Взахлеб?
— Взахлеб! — закивал Вовка.
— Спасибо.
Я открыла первую страницу и прочитала: «Помню просторный грязный двор и низкие домики, обнесённые забором…» Я всегда читаю первую строчку. Если книга хорошая, то и первая строка по-особенному звучит. Даже если совсем простая. Будто зовет тебя дальше, за собой. Я погладила пальцами переплет и провела рукой по растрепанному корешку.
— Откуда такое издание? Старое…
— А, это мама собирала. У нас полстеллажа таких книг. Она после института в Центральной библиотеке работала, а там как раз фонд обновляли. Ну книжный. Новые издания завозили, а старые списывали.
Я открыла семнадцатую страницу, и правда: синяя печать Центральной библиотеки, а сверху жирный штамп «списано».
— Разве можно книги списывать… — задумчиво проговорила я, — Чем книжка старее, тем интереснее. Она же в себе хранит все, руки запоминает. Это ж клад, Вовка!
Вовка спрыгнул с дерева и подошел к воде.
— А я что, спорю? Клад, конечно. — Он раздвинул руками камыши и потрогал зеленую лодку (это дядь Пети лодка, Вовкиного отчима). — Поедем на Безымянный остров, клад искать?
— Какой еще клад? — удивилась я.
— Не знаю, не придумал еще.
— А отчим не заругает, что лодку взяли?
— Он говорил — бери, если важное. А клад, что ж, неважное, что ли?
— Важное, — согласилась я, и мы принялись отвязывать лодку от ржавого штыря.
Вовка бросил под ноги рюкзак и протянул мне руку. Мне опять стало не по себе. Хороший все-таки Вовка. Добрый. Я не привыкла, когда со мной так.
Вовка вставил в пазы весла и принялся грести. В воде отражалось небо и кусты облепихи. И тишина стояла необыкновенная. Будто все звуки мира собрали в одну бутылку и пробкой закрыли горлышко.
Я опустила руки в воду. Вода такая прохладная, как газировка из холодильника. За палец мне зацепилась кувшинка, маленькая совсем, медового цвета. Ими весь пруд зарос. Я слегка прикрыла глаза, чтобы сквозь щелочки все немного размылось. И раз — вместо кувшинок вокруг появились дыни. Огромное поле, усыпанное круглыми дынями. Запах… Надо еще представить запах. Но я не успела. Лодка коснулась берега.
Мы спустились на островок и привязали лодку к плакучей иве.
— Я здесь раньше не была, — сказала я, оглядываясь по сторонам.
— Я тоже. Отчим был. Он каждую весну здесь березовый сок собирает.
И Вовка погладил широкую березу. Кора ее была замазана землей. Земля высохла и потрескалась.
В траве что-то сверкнуло, я присела и подняла перочинный ножик с красным значком на боку.
— Дядь Петин, — сказал Вовка. — А он мне всю плешь проел: «Говори, куда нож девал…»
Я понимающе кивнула и протянула ножик Вовке. Ему тоже несладко жилось. Отчим хоть и не бил его, но бранил постоянно. И во всем виноватым делал. А про настоящего отца Вовка никогда не рассказывал. Да и я не спрашивала.
— Знаешь, — вдруг сказал он, точно мысли мои прочел, — а ведь у меня отец есть. Родной.
Я молча смотрела на него.
— Он в городе живет, но… Не хочет, в общем, знаться. Своих, говорит, спиногрызов хватает. У него семья там, три дочки.
Он помолчал, разглядывая маленький нож, потом спрятал его в карман, тряхнул рукой и крикнул:
— А, ладно, пойдем клад искать!
И мы пошли. Перебрались через поваленную осину, потом сквозь заросли шиповника. Откуда его здесь столько? И вышли к ручью. Он петлял между кустарников, как маленький уж, забирался под камни и коряги и несся дальше — ничем не остановить.
— Шустрый, — сказала я.
Вовка кивнул.
— Перекусим здесь? — и он выложил из рюкзака яйца, хлеб и солонку.
А я достала зеленое яблоко. Вовка разрезал яблоко пополам — как раз перочинный ножик пригодился. И принялся очищать яйца от скорлупы.
— Как думаешь, Вовка, а мог бы мой папа приехать? Навсегда? Бросить свои экспедиции, горы… И приехать к нам, в Сибирь. Географию здесь вести, например. В школе. А? Мог бы?
— Мог бы, наверное. А может, не мог… — Вовка помолчал, ковыряя палкой землю. — Может, без экспедиций ему не прожить, они, может, всё для него…
«А без меня, выходит, прожить можно?» — подумала я, но вслух говорить не стала. Я поняла, о чем Вовка. Он был прав.
Никакой клад мы в тот день не нашли. Разве что первые ландыши под сосной увидели. Они с виду совсем хрустальные. Тронешь — кажется, разобьются. Но выросли же на острове, сами по себе. Никто их от непогоды не защищал. Хотя как же не защищал? А сосны, которые рядом? А сам лес? Выходит, под защитой они. Это хорошо.
***
Козырьков преградил мне дорогу. В этот раз даже не в нашем дворе. А в Вовкином. Я книжки Вовке хотела вернуть. А тут…
— Ну привет, Грушкина!
— Нужен мне твой привет, как сивой кобыле букет цветов…
— Чего? Это ты че, типа огрызаешься?
— Все равно бить будешь! — крикнула я и сжала кулаки.
Снова ходить с фингалом мне совсем не хотелось. А Козырьков бьет сильно и никогда не промахивается. Мне его, конечно, не одолеть. Он на две головы выше. Ну и пусть. Буду до последнего отбиваться.
И тут сзади кто-то как закричит: «А-а-а-а-а-а-а-а!»
Я обернулась. С палкой в руках несся Вовка. Вот только этого не хватало. Он же ростом не выше забора и тонкий, как жердь. Козырьков его одной рукой прихлопнет. Теперь еще и его спасай. Но Вовка, казалось, забыл обо всем, с дикими воплями бежал прямо на Козырькова и размахивал палкой. Козырьков рассмеялся, а я быстро присела и загребла горсть песка. И когда Козырьков замахнулся на Вовку, бросила этим песком прямо ему в лицо. Козырьков вцепился в глаза и застонал. А я схватила Вовку за руку, и мы бросились бежать. Хорошо, что за поворотом начинались гаражи, один из них был Вовкин. Мы забежали в гараж и закрыли засов. Вряд ли Козырьков знал о Вовкином гараже, он раньше в эти края не совался.
Внутри пахло резиной и маслом. Стены и потолок были обиты деревянными рейками, только пол был обыкновенным — земляным. С закрытой дверью здесь было темно, но из-под крыши, где листы металла прогнили от старости, пробивался тугой солнечный луч. Этого света хватало, чтобы не включать висевшую под потолком лампу.
Вовка плюхнулся на старый стул, у которого вместо сидушки была намотана бечевка, и принялся тяжело дышать, точь-в-точь как теть Машин Зефир.
— Не дыши ты как собака! — крикнула я. Я так сильно перепугалась за Вовку. И теперь на него злилась.
— Сама не дыши! — крикнул Вовка, и я поняла, что выгляжу сейчас не лучше. Я стояла, согнувшись пополам у обитой деревом стены, на которой висели веревки и инструменты, и тоже глотала ртом воздух. Стало неловко, что я опять нападаю.
— Спасибо, что пытался помочь, — тихо сказала я и поперхнулась. Мне тяжело давались такие слова. Проще колючей быть, как куст шиповника. Это помогает не плакать. А разреветься сейчас очень хотелось. Не знаю сама, отчего. Может, просто впервые в жизни за меня кто-то заступился.
***
Когда я была маленькой, мы часто ездили на автобусе в соседнюю деревню. К бабушке. Я всегда садилась у окна и долго смотрела вдаль. Там, где заканчивались поля, виднелся далекий-далекий лес. И мне казалось, если я пойду по полю, буду идти и идти, и днем, и ночью, а может, и несколько дней, то однажды непременно дойду до леса. А сразу за лесом будет вокзал. Где ходят пухлые женщины с пирогами в руках. Где суетливые пассажиры пакуют чемоданы. А продавцы раскладывают на сколоченном наспех прилавке самые вкусные в мире дыни. Те самые. Настоящие. И вот я спускаюсь оттуда, с холма. И папа берет меня на руки.
***
— Варька, ты что ревешь? — Вовка вскочил со стула и бросился ко мне.
— Да отстань ты, — сказала я и отвернулась.
Я не плакала при других сто лет. Вовка молча стоял рядом.
Вдруг я вытерла слезы и обернулась к нему:
— Вовка?
— Что?
— А ты знаешь, чем пахнут дыни?
— Дынями, — тихо ответил он.
Я покачала головой.
— Дынями пахнет твоя жвачка. А настоящие дыни, Вовка, они солнцем пахнут. И немножко горами.
Рецензия писателя Екатерины Федорчук:
«Текст получился замечательный, глубокий. Я бы сказала — зрелый, профессиональный. Как точно автор раскрыл трагедию ребят, которые столкнулись с опытом разлуки, насилия, нелюбви! Очень ценно то, что автор смог передать всю боль и горечь разлуки с отцом и все-таки показать, что ситуация не безнадежна. А еще очень ценно, что автор не дает ложной надежды. Я все ждала, что папа девочки приедет… Но он не приехал. И это жизненный поворот. Да, он не приехал, но она не перестала его любить, не утратила этого дара. Она смогла найти утешение в дружбе, нашла близкого человека.
По форме написано блестяще!
Луна, которая для всех и которая соединяет девочку и ее отца — очень тонко написано. Тут и пейзажная зарисовка, и своеобразная молитва, хотя обращенная не к Богу, а к природе, но в ней слышно зарождение религиозного чувства.
Прощание с горами — великолепный, пронзительный, лирический отрывок.
И… на самом деле весь текст хорош, можно долго перечислять.
Но я бы все-таки уточнила возраст ребят — 10, 11 лет? Может быть, чуть постарше?
Есть один из моментов, которые нужно бы поправить. «— Поехали с нами, па! — крикнула я, оглянувшись». По логике она не знает, что папа остается, поэтому фразу нужно бы заменить. Например, девочка удивилась тому, что папа не с ними и спросила: Пап… а ты?»
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Очень хороший рассказ. Крепко написано. Впрочем, рассыпать похвалы не буду — важнее в нашем деле замечания. Мы все учимся на ошибках. Итак. Название мне показалось не очень удачным. Это почти штамп, что дыни пахнут солнцем. Может быть, поищете нечто другое? Начало рассказа вызвало ощущение, что я подобное уже читал. Это не упрек, а мысль вслух. Не исключено, что это плюс — ощущение знакомства с произведением.
По тексту. «Все эти годы боюсь, что забуду, как пахнут дыни. В Сибири дыни не те». Так, а где раньше жила героиня? Да и Сибирь очень большая. Стоит назвать места или хотя бы намекнуть… «Вовка достал из рюкзака потертую книжку и протянул мне. … — Два капитана, — прочла я». Если это «Два капитана» Каверина, то какая ж это «книжка»? Это книжище. Подростку не так-то просто держать ее в руке, тем более на дереве. «Он же ростом не выше забора» — бывают заборы метра три высотой. «Хорошо, что за поворотом начинались гаражи, один из них был Вовкин. Мы забежали в гараж и закрыли засов». А что — гараж был открыт? Если так, то странно. А если у Вовки были ключи и он гараж отпер, то это тоже не очень достоверно — открыть гараж дело непростое и шумное, как правило… Надеюсь, автору помогут какие-нибудь из моих замечаний, чтобы сделать рассказ еще лучше.»