Евгения Вежлян — критик, поэт и филолог. Сегодня она руководит направлением «Новейшая русская литература и творческое письмо» в РГГУ, является сокуратором Школы литературных практик и занимается исследованиями в области социологии литературы. Мы поговорили с Евгенией о месте литературы в социуме, о писательской популярности, а также о том, что нового социология рассказывает о читателях и как это помогает писателям.
Что такое социология литературы?
Социология литературы — это дисциплина, которая рождается на стыке социологии и литературоведения. Можно сказать, что она, отвечая на вопросы, которые ставит перед собой литературоведение, заимствует у социологии методы, теорию и аппарат.
В какой момент литературовед начинает заниматься социологией литературы? Думаю, когда его изыскания упираются в материал, который Борис Эйхенбаум обозначил как «литературный быт», когда становится важно, говоря его словами, понять не то, как писать, а то, как быть писателем, ответить на вопрос, каким образом и почему литература существует в обществе. И к этому мы можем подходить с самых разных сторон.
Например, попытаться понять читательские предпочтения и выявить какие-то общие стереотипы, касающиеся писателя и его профессии. Или исследовать, как организованы читательские сообщества, что в них происходит. Как организовано поле литературы и какие процессы там протекают?
Есть очень хорошая работа Абрама Рейтблата «Как Пушкин вышел в гении», которая показывает, что литературная репутация — это плод коллективных усилий, и конструируется она с ориентацией на определенные образцы. Рейтблат, рассматривая литературную судьбу Пушкина как своего рода кейс, подробно анализирует, откуда взялось представление о гении, как оно реализовалось в литературе.
Расскажите об особенностях современного литературного поля. Как оно формировалось?
Думаю, начать нужно с того, что нашей культуре присущ литературоцентризм, который обусловливал совершенно специфичное место литературы в социуме. И это само по себе достаточно архаично. Это такой синкретизм, когда слово писателя заменяет и речь политика, и проповедь священника, и философский трактат, и политическую дискуссию. Из дореволюционной русской культуры литературоцентризм перешел в советскую, а в позднесоветской был переосмыслен. Роль писателя и его работа были сакрализованы.
В 90-е годы произошел процесс секуляризации литературы, да и культуры в целом. В советском дискурсе существовало такое понятие — «культурный человек». Сейчас оно почти не употребляется. Это характеристика человека через его приобщенность именно к «высокой», классикализованной культуре, причастность полю «культурного сакрального». Концепт этот достаточно сложно устроен, и интересно было бы проследить за тем, как он постепенно деградировал и распадался — в новом, заданном рыночными отношениями контексте.
Сейчас покажется странным, что, например, человек, который активно слушает современную музыку во всем разнообразии ее стилей, скорее всего, не был бы определен как «культурный человек». А вот тот, кто ходит в консерваторию и в оперный театр, читает толстые журналы и интересуется поэзией — да. В постсоветский период чтение книг, посещение музея и концертов классической музыки постепенно перестало быть признаком «культурного человека» и стало одной из форм проведения времени наравне с другими социальными практиками. Тут же и писатель частично потерял свою функцию учителя жизни, творца, борца и так далее. Эти процессы совпали (и частично развивались под влиянием) с формированием книжного рынка в 90-е годы.
В это время литература и культура стали не нужны власти. Можно спорить о том, был ли на самом деле в те годы идеологический заказ и кто был источником этого заказа. Но, если верить свидетельствам современников и публикациям этого периода, месседж был скорее — «делайте что хотите, у нас свободный рынок». А если нет заказа, то нет и финансирования. И все, кто был идеологически аффилирован советской властью, все те профессиональные ниши, которые были связаны с производством идеологического или контридеологического продукта, оказались перед необходимостью вписаться в новые рыночные отношения, соответствовать реальным запросам публики, которые далеко не всегда совпадали с внутренними творческими задачами.
Я очень люблю рассказывать студентам о статье критика Александра Агеева «Конспект о кризисе», которая вышла в 91-м году и вызвала огромную полемику, потому что там как нарыв были вскрыты противоречия нашего литературного поля, и в частности описана вот эта ситуация, когда освобожденный художник понял, что рынок — это не про свободу, а про подчинение массе и ее вкусам. И ужаснулся, восприняв эту ситуацию как кризис. Тогда-то, собственно, изменились — в сторону десакрализации — место писателя (и шире — культурного деятеля) в обществе и его роль в массовом сознании. Как только литература стала не нужна власти и повернулась к рынку — писатель (и шире — интеллектуал в широком смысле слова) из «властителя дум» был вынужден превратиться в профессионала (так формируется новое поле популярной литературы, беллетристики) либо маргинализироваться (если речь идет о «поисковой» литературе, включая поэзию).
А что происходит сейчас?
В 2010-е описанная ситуация начала меняться, и сейчас она продолжает трансформироваться. Власть опять развернулась лицом к писателям и начала чего-то от них хотеть (достаточно вспомнить, например, кампанию по проведению Года Литературы и печально знаменитое Литературное собрание с участием Президента и потомков наших классиков — Лермонтова, Достоевского, Толстого). Возникла ситуация нового политического заказа, но есть ощущение, что этот заказ не вполне внятно сформулирован (если речь идет именно о литературе), и те, от кого это зависит, не вполне понимают, как именно они могут его осуществить. Ситуация позднесоветского времени как будто реконструировалась в совершенно новых культурно-политических условиях — в трансформированном, частично ослабленном (за счет рыночного механизма) виде. Имеет место очевидное усиление государственного контроля над всей идеологической — а значит, и культурной, — сферой. Эти процессы превращают любое высказывание и публичный жест в политику, заставляют выстраиваться относительно провластной либо протестной повестки.
Вновь изменился характер публичности, из-за этого перестроились некоторые медийные процессы, литература опять была наделена повышенным символическим смыслом. Это хорошо иллюстрирует, например, судьба Дмитрия Быкова*, который в начале 2010-х годов вдруг стал политической фигурой, потом, правда, немного отошел на второй план. Кейсы Акунина** и Улицкой*** (и противопоставленный им кейс Захара Прилепина) показывают, что наши беллетристы вошли в прежнюю роль писателя солженицынского типа, который одновременно является не только писателем, но и социальным мыслителем, а также политическим, в частности, оппозиционным деятелем.
В 2010-е возникла ситуация нового политического заказа в литературе, но есть ощущение, что этот заказ не вполне внятно сформулирован
Вернулись ли мы тем самым к литературоцентризму?
Думаю, нет. Речь идет о трансформациях всего публичного пространства в целом. И «политизация» поля литературы — лишь частный случай в общем медийном поле. Это во-первых. А во-вторых — мы уже не всегда можем отделить литературу от других искусств, например, от современного искусства, от акционизма. Литература часто размыкает свои границы и перестает быть чем-то чисто текстуальным.
Насколько я понимаю, размыкание границ — это не только поиск новой формы, но и погоня за популярностью? Влияет ли на известность писателя тот факт, что он не только автор, но и, например, блогер, художник, режиссер роликов или даже фильма по своей книге?
Механизмы популярности сложны и многофакторны. И так же, как мы не можем провернуть назад фарш, мы не можем установить, какие факторы сделали писателя популярным. Невозможно ответить на вопрос: если автор сделает то-то и то-то, станет ли он популярнее? Писатель, который пытается стать известным, осознанно используя приемы пиара и маркетинга, чаще всего создает картонные, неживые тексты. Популярным может быть какой-то продукт, условно говоря, что-нибудь типа шоколада определенного сорта или зубной пасты. Или даже серия женских романов, потому что это продукт, создаваемый по определенным формулам, просчитанным и предсказуемым. Но если мы говорим об индивидуальном творчестве, то непредсказуемость воздействия, риск и новизна — это его сущностные свойства. Этот продукт непрограммируем, как сказали бы маркетологи.
А стоит ли писателям ориентироваться на модные среди читателей направления?
На мой взгляд — нет. Потому что «звучат», как правило, произведения, которые что-то меняют или ломают. Именно они остаются в каноне. В противном случае автор получит быстрые деньги или сиюминутную славу, хотя и это не факт, либо ему придется выпускать формульную жанровую литературу, что само по себе неплохо, но не имеет отношения к эстетическому прорыву. Иными словами, копировать успешные приемы — это значит совершать ошибку выжившего.
Давайте поговорим о чтении. Какую литературу сегодня выбирают русские читатели?
Я не проводила никаких количественных исследований, потому что они затратны. Но существуют постоянные мониторинги читательского спроса, данные исследований крупных структур, типа ВЦИОМ. Эти данные показывают достаточно предсказуемые результаты. Если мы говорим о массовом чтении, то читают детективы, фэнтези, женские романы. Младшие возрастные группы читают классику (потому что учатся в школе). Как писал Бродский по другому поводу, тут ты «видишь то, что искал, а не новые дивные дивы».
Мне интереснее не то, что именно читают чаще всего, а то, какие группы и как именно это делают. То есть женщины читают женские романы, ну ок, а зачем они их читают? Что они в это вкладывают? Что для них означает то время, которое они потратили на это чтение? Ну вот, допустим, в книге Рэдуэй «Читая любовные романы. Женщины, патриархат и популярное чтение» дается ответ на вопрос, что женщины небольшого американского городка, которые буквально упоены женскими романами, видят в этом «чтиве». И оказывается, что это легкое чтение для них жизненно, экзистенциально важно, учитывая гендерную ситуацию 80-х годов XX века.
Однако и здесь можно поставить «но». Структура массового чтения сегодня тоже изменилась, сейчас вы не сможете найти ни одного текста, кроме школьного и классического, который был бы прочитан, например, студенческой группой из 20 человек (я в начале каждого учебного года это мониторю, и уже много лет результаты совпадают). Это говорит о том, что у нас конфигурация и набор того, что человек читает, будут очень индивидуализированы. Теперь, чтобы определить отношение к тексту, мы должны искать те интерпретационные сообщества, которые объединяются вокруг определенного рода литературы.
Ведется ли изучение таких сообществ?
Да, сейчас очень серьезно исследуется, например, культура фанфиков — это растущая сфера научного интереса. Вообще чтение начинает интенсивно изучаться. Например, только что вышла монография об истории чтения в России, созданная российскими и зарубежными славистами.
У меня складывается ощущение, что все то, о чем мы говорим, хорошо и интересно, но абсолютно бесполезно для писателей…
Мне кажется, это знание, если его понимать инструментально, не очень работает. Тут, скорее, писателю будет интересно увидеть в себе читателя и прислушаться к себе, понять, что именно он читает и почему, понять, как это связано с его письмом.
А еще социология литературы может помочь писателю ориентироваться в сообществе и профессионализироваться. «Быть популярным писателем» и «быть писателем» — это две разные задачи. Прежде чем стать популярным или непопулярным автором, надо сначала суметь войти в профессию. Автору полезно оценить поле, понять, как оно развивается, и увидеть в нем свое место. Но опять же, мне кажется, что никакое академическое знание нельзя применять буквально, потому что это анализ событий, которые уже произошли и остались в истории (опять же — речь идет об «ошибке выжившего»). В гуманитарной области знание не обладает предсказательной силой. И все-таки писателям, как и литературным агентам, полезно это знать.
Социология литературы может помочь писателю ориентироваться в сообществе и профессионализироваться
Вот вы говорите, «помогает писателю стать писателем» — что входит в это понятие? Мало просто опубликовать книгу?
Ну смотрите, вот ситуация: автор издал первую книгу, у него все хорошо, он заключил с издателем договор на вторую, сидит и работает над ней. Однако помимо этого у него возникает еще ряд разных задач, как у популярного писателя: он дает интервью, начинает участвовать в каких-то проектах, общается с сообществом. Короче говоря, он все равно должен социализироваться как автор.
Иногда, впрочем, если речь идет не о писателе, а о поэте, социализация может быть довольно сложной, потому что у нас нет индустрии поэтических книг и все строится на личных контактах и личных взаимоотношениях. И вот тут-то гораздо больше социального, и может потребоваться больше знаний. В конце концов, подобные знания улучшают социальную интуицию, «чутье», и уже потому помогают лучше сориентироваться в литературном мире.
Кстати, о поэзии. Мы с писателем и поэтом Дмитрием Даниловым не так давно говорили о том, что поклонников поэзии становится меньше и меньше, так ли это?
Количество людей, которые являются постоянными читателями поэзии и следят за новинками, всегда примерно одинаково в процентном отношении. Оно ничтожно мало — по сравнению, скажем, с читателями детективов.
Но бывают эпохи, когда поэзия входит в моду. Тогда это количество увеличивается — не критично, но при этом читатели поэзии консолидируются, выходят на публичную сцену и становятся более заметными. Что привлекает к поэзии больше внимания. И количество ее читателей растет. Вот тогда-то и возникает эффект поэтического бума. Сейчас может снова наступить такая эпоха.
На каких данных вы делаете это предсказание о новом поэтическом буме?
Сейчас есть много интернет-сообществ молодых людей, которые увлечены поэзией. И если раньше они были увлечены только собственной поэзией, то сейчас их кругозор начинает расширяться и они смотрят в сторону того, что происходит в сфере, как они говорят, академической поэзии. И даже если поэтического бума не случится, а скорее всего так и будет, в культурной сфере поэзия станет заметнее.
Выросло ли количество сообществ, интересующихся современной литературой, ну, допустим, с эпохи 90-х?
Если учитывать то, что в 90-х спрос на современную русскую прозу, не говоря уже о поэзии, был нулевой, в 2000-х русскоязычные читатели, как показывали опросы, выбирали переводные книги и классику, при этом не факт, что классику читали, но ее было легче назвать и она была более престижной. Сейчас современная русская проза проигрывает по популярности хорошей переводной, однако постепенно набирает свои очки, у нее уже есть постоянные потребители и активные покупатели. Здесь динамика положительная, хотя, по-моему, не очень быстрая.
Последний опрос ВЦИОМ от 9 июня 2021 года представляет данные о том, сколько россияне читают и какими видят современных отечественных писателей.
Портрет современного читателя
Наиболее многочисленная группа опрошенных (44%) сообщили, что за последние полгода прочитали от 1 до 5 книг. Эти читатели чаще встречаются среди москвичей и петербуржцев (55%) и жителей городов-миллионников (52%), россиян с высшим и неполным высшим образованием (50%) и граждан 25-34 лет (51%).
Каждый четвертый (25%) опрошенный прочитал пять и более книг: больше всего таких читателей среди молодых людей 18-24 лет (38%), россиян с высшим и неполным высшим образованием (31%).
Около трети опрошенных (30%) за последние полгода не прочитали ни одной книги. Эта группа наиболее многочисленна среди селян (46%) с неполным средним либо средним образованием (48%).
Портрет современного писателя
Самые популярные писатели среди россиян — Дарья Донцова (5%), Борис Акунин (4%), Захар Прилепин (4%), Виктор Пелевин (3%) и Татьяна Устинова (3%).
Две трети россиян (66%) считают писателей интеллектуальными и умными, свыше половины (57%) ответили, что писатели оказывают влияние на умы и настроения людей, чуть менее половины (48%) считают, что писатели — глубокие люди и серьезно относятся к своему творчеству, 40% наших соотечественников уверены, что писателям присущи высокое эстетическое чувство и утонченность. При этом по мнению половины россиян (53%), писатели движимы стремлением заработать денег. И только каждый пятый (21%) убежден, что писатели занимают высокое положение в обществе
*, ** , *** Признаны иноагентами на территории РФ