— Поставь меня, — колочу Дэна по спине, понимая, как глупо это выглядит. Хотя какая разница: даже такой, болтающейся на его плече, как мешок картошки, мне завидуют все встречные студентки. — Поставь, я тяжелая!
— Да ты меня ребрами насквозь проткнешь… — гогочет.
— И ты, истекая кровью, поедешь в больницу, а не в кино! Поставь же! — Я почти прекращаю свои попытки освободиться. Зря.
— Иванцов, похищение невесты давно уже относят к уголовным преступлениям. Надо будет с вами на семинаре это разобрать, а то вы, видимо, не в курсе! — Этот голос — последнее, что мне бы хотелось сейчас слышать.
— Ольга Федоровна, у нас все исключительно по согласию. — А вот Дэна ничего не может смутить. Даже самая язвительная преподавательница нашего юрфака.
— Да, я вижу. А с вами, Рябцова, кажется, надо разобрать виктимное поведение жертвы. Не опаздывайте завтра, а то я не видела вас уже две лекции подряд. — И лекции, естественно, я пропустила по вине «похитителя», но не скажешь же ей об этом.
— Я болела… — мямлю ей в спину. В ответ — ехидное хмыканье. Эх, это она сейчас промолчала, а на лекции точно напомнит про прогулы и ситуацию с похищением. — Кем ты меня выставляешь? Это тебя они все любят, а меня — нет.
Дэн что-то отвечает, но я не могу расслышать, сознание мутнеет: кажется, кровь слишком сильно прилила к голове. Важное, он говорит что-то важное. Мне нужно это услышать.
От сильного грохота я вздрагиваю. От света морщусь. Вот зараза — только Дэн мог притащить меня без сознания в кинотеатр. Зачем я вообще согласилась? В другое время пойти в кино было неплохой идеей — вкусы у нас совпадали и были настолько специфичными, что мы частенько оказывались в зале одни, как сейчас. Приглашение к поцелуям для нормальных людей, для нас — возможность говорить в полный голос. Странно, что сейчас Дэн замер и молчит, не отрывая взгляд от экрана. Хорошо хоть моргает.
Вглядываюсь в экран. В фильме есть что-то знакомое, будто я раньше его уже видела. Но ведь Дэн говорил про премьеру. Как же, блин, называется. Пытаюсь выловить название в своей памяти, но оно ускользает, как огромный сом из аквариума, которого мне однажды вздумалось ловить голыми руками. Вслушиваюсь в диалоги и не понимаю ни слова.
— Эй, на оригинал мы не договаривались. Где хотя бы субтитры? — трясу Дэна за плечо, ожидая хоть какой-то реакции, и кричу, когда он медленно-медленно поворачивает ко мне голову: на темных волосах запеклась кровь, так резко контрастирующая с его бледным лицом. И самое жуткое — я знаю, откуда она здесь.
— Тебе пора. — Голос Дэна дребезжит.
— Пора, пора, пора… — Слова с экрана становятся различимы, но я не хочу их слушать. Жмурюсь.
— Нет, нет, еще чуть-чуть… — Вожу рукой по бархатистому креслу. Где-то здесь была сумочка, а в ней таблетки. Мне просто нужна еще одна. Сумки нет, но пальцы нащупывают блистер. Скомканная фольга царапает указательный, и я на автомате тяну его в рот. Морщусь от горечи больше, чем от привкуса крови. Тыльной стороной ладони вытираю рот. Когда я все-таки открываю глаза, рука покрыта белыми крупицами таблетки. Смотрю на блистер — ни одной не осталось. Когда я засыпала, их было три. Повезло, что проснулась. Хотя… Переворачиваюсь на бок, зарываюсь в подушку, жмурюсь. «Пожалуйста, пожалуйста… Мне надо обратно». Пытаюсь восстановить картинку. Вот Дэн смотрит и улыбается. Еще немного, всего одно движение — и я провалюсь в спасительный сон. Дэн застывает картинкой, смазывается, исчезает. Я окончательно просыпаюсь.
— Мяу! Мяу! — привычно заявляет о себе кошка, требуя еды. Непривычно, что следом я слышу, как в ее миску со звоном падает корм.
Ключи от дома Дэна есть только у меня. Юлия Борисовна, его мама, была здесь лишь однажды. То ее появление закончилось тихой просьбой избавиться от всех вещей Дэна и моей истерикой. Мои родители бывали здесь чаще: папа привозил и отвозил три раза в неделю, пару раз оставалась мама — убедиться, что я не наделаю глупостей. В последний свой приезд она забрала все опасные, на ее взгляд, таблетки и наиболее острые ножи. Мама-мама, я знаю в этой квартире столько укромных мест… Сминаю блистер, морщась, когда он царапает кожу.
В кухне хлопает дверца шкафа. Слышатся шаги. Тяжелые, мужские… Может, Кирилл? С лучшего друга Дэна станется сделать копию с ключа. Несмотря на их дружбу, в универе мы с ним почти не общались. Но если б не он, я отключилась бы где-то в сугробе рядом с раскопанной землей. Вокруг был снег, а она почему-то была такая теплая и мягкая. Глинистая. Жаль, что из глины нельзя вылепить новую жизнь. Я тогда Кириллу об этом и сказала, пока он долго сжимал меня в объятьях, удерживая на ногах.
Приподнимаюсь с кровати, спускаю ноги на пол. Ковра на нем нет, и ступни обжигает холодом: папа снял ручку с балкона и поставил распорки на окна, я же в пику ему держу их распахнутыми, насколько это возможно. Закутываюсь с головой в плед. Часть волочится по полу, словно мантия. Заодно пыль подмету. Ее величество Екатерина Придурошная отправляется на кухню. Любите и не жалуйтесь.
Я ожидаю увидеть Кирилла и даже подколоть его таким нелепым приходом. Но колесо спины, склонившейся над кошачьей миской, точно принадлежит не ему.
Наверно, надо было закричать. Или незаметно выйти. Вместо этого я говорю:
— Здесь нечего красть.
— Понял. Не буду.
Смотрим друг на друга. Изучаем. Перевожу взгляд на ключи, небрежно брошенные на стол. Они точно принадлежат Дэну: узнаю их по крокодильчику из бисера. Сплела от скуки, пока была на больничном. Думала, выкинет — а он нацепил. Снова смотрю на неожиданного визитера. Он выглядит ненамного старше меня, поэтому решаю не утруждаться излишней вежливостью.
— Ты сын хозяев? Мы же внесли аренду.
На четыре месяца… На большее не согласились родители. Ни мои, ни Дэна.
— Я Слава, живу этажом выше. Дэн просил за котей присмотреть, — вздрагиваю. Котей — чем-то средним между Катей и котенком — называл меня Дэн. Никому другому использовать это обращение я не позволяла.
Слава продолжает:
— Но кажется, он попросил не только меня.
Кошка трется о его ноги. Тварь неблагодарная! Почесываю вчерашние царапины на руке. С садистским удовольствием сковыриваю одну из запекшихся корочек.
Кошку и правда звали Тварь: Дэн скреативил. «Если мама кричит: “Денис”, хорошего не жди, — объяснял он всем желающим. — Так и тут. Нагадила — гаркнешь “Тварь” — и ей все ясно. А когда молодец, тогда Варька».
Для меня она чаще бывала Тварью. Ревновала, что ли. А тут, смотрите, как нагло трется о чужие ноги. Или не чужие? Судя по тому, как Слава ловко убирает корм на положенное место, он явно здесь не первый раз.
— Ты здесь будешь, пока он не вернется?
— Что? — теряюсь.
— Поездка на Камчатку. На две недели. Или путаю? Мы с ним договаривались за пару дней созвониться, но мне, хм, было не до этого. Вчера набрал — он не абонент. Там плохо ловит?
— Плохо, ага.
— Но если ты будешь присматривать, то… — Слава хватает со стола ключи и бросает мне. Я, вцепившись в края пледа, даже не пытаюсь их ловить. Они звонко падают на пол.
— Нет, я… — Как объяснить все. — Я здесь только пару дней в неделю. До универа отсюда ближе, — и еще больше зарываюсь в лжи: — Я — сестра. Младшая.
У Дэна и правда есть мелкая — учится в школе. И похожа на него гораздо меньше, чем я, — удивительно. Мама, познакомившись с Дэном, в шутку пытала папу, нет ли у того детей на стороне. «А то наша-то влюбится, а он раз, и брат!» — смеялась она над нашей похожестью: заостренные подбородки, носы с горбинкой, чуть раскосые глаза. Папа с деланной серьезностью заявлял, что других детей у него нет, но влюбляться в Дэна настоятельно не советует: мало ли, у деда были внебрачные внуки.
— Ну ладно, похожу тогда, когда тебя нет, пока он не приедет. — Слава наклоняется за ключами.
— Да, он приедет, — и через секунду повторяю это снова: — Скоро приедет.
Если повторить еще несколько раз, я и сама в это поверю. Вот только Слава сочтет меня сумасшедшей. Хотя какая разница. В университете меня считают такой с момента, как я собрала все цветы перед фотографией Дэна и выкинула в урну. Жаль, что фото в черной рамке разбить не дали: разве они не видели, что на нем не Дэн? В пиджаке, галстуке, с чуть сдвинутыми бровями и прищуром глаз. Еще более неживой, чем тот, которого полагалось целовать в лоб.
Фото осталось. Цветы принесли новые. Я жмурилась, проходя мимо. Пару раз даже наткнулась на турникет. И сменила заставку на телефоне: на ней настоящий Дэн повязал себе этот галстук на лоб, накинул свой пиджак мне на плечи, и мы соревновались, кто лучше скорчит рожу. Конечно же, он победил, оказавшись и красивым, и смешным. Я — просто нелепой.
И теперь мне до нелепости хочется, чтобы хоть кто-то верил, что Дэн жив. Пусть и этот незнакомый мне Слава, спрашивающий: «Когда ты здесь?»
Вопрос до меня доходит не сразу. Кажется, снотворное все-таки повлияло на мою способность думать.
— Понедельник, среда, пятница, — отвечаю через время.
Слава прикрывает глаза, шевелит губами, загибает пальцы. Потом мотает головой и начинает заново. На четвертом загнутом пальце резко разжимает ладонь.
— Ладно, подстроюсь. Не страшно, если один день поголодаешь, да, коть?
Вот же. Он что, имени ее не знает?
— Варька, брысь, — демонстративно подпихиваю ее ногой подальше от Славы. И тут же шиплю: полосатая тварь не упустила возможности цапнуть меня за голую лодыжку. Тянусь к царапине, забыв про плед. Он тут же соскальзывает к ногам, делая меня похожей на курицу в гнезде. Тяну футболку вниз, чтобы прикрыть бедра, но только расширяю горловину, приоткрывая плечо.
— Короче, договорились. — Слава обходит меня, никак не комментируя мой внешний вид. — Не провожай, дверь закрою. Дэну привет, если дозвонишься.
Наконец, за ним хлопает дверь. Перешагиваю плед, стаскиваю футболку, комкаю и швыряю в Варьку, сидящую на столе. Громкое мяуканье, звон катящейся по столу чашки, мое громкое рыдание. Еще одно, блин, доброе утро.
Пережить несколько дней в универе оказывается не так сложно, как я думала. Разговаривать со мной никто не стремится. Это лучше, чем поток страждущих с их обсуждениями «невосполнимой утраты». К счастью, моя диверсия с цветами убедила всех в моей черствости.
О таинственном Славе я успеваю забыть. Вспоминаю, лишь увидев пару недоеденных шариков кошачьего корма в миске. Да и Варька орет чуть меньше, чем обычно. «Не так уж и плохо, если он будет приходить», — думаю. А потом замечаю записку на столе: «Не забывай мыть посуду». Кажется, я опять оставила чашку с недопитым кофе. И, возможно, тарелку. Мог бы просто пройти мимо, а не мыть их!
Начищаю все чашки, которые нахожу, содой — как учила мама. Расставляю на столе.
В пятницу все чашки убраны в шкаф, а на столе лежит шоколадка со стикером: «К чаю». Без зазрения совести съедаю ее — заслужила.
Выходные провожу с родителями. Дэн снится мне только в ночь с воскресенья на понедельник. Играет с Варькой и молчит, несмотря на мои попытки поговорить. Просыпаюсь с колотящимся сердцем и в дурном настроении.
На столе в квартире Дэна не оказывается ни стикеров, ни шоколадки. Ну и ладно.
Вечером раздается стук в дверь.
— Не моя смена, просто заглянул. — Не заходит, стоит у входа. Мне неловко. Ему, кажется, тоже. Через пару минут затянувшейся тишины он уходит. «И зачем приходил?» — думаю. А потом шлю СМС папе: «Кажется, приболела. Отлежусь завтра тут. Целую».
Не иду в универ, а потом артистично изображаю кашель, когда вечером приходит Слава.
Наши «смены» сбиваются. Слава заглядывает, когда «дежурю» я. Я все чаще уговариваю родителей не забирать меня по будням. Слава не задерживается больше чем на пять минут. За это время мы успеваем обменяться историями про Дэна. Я удивляюсь, что Слава чуть его не затопил — так и познакомились. И чуть не прокалываюсь, собираясь рассказать, как познакомились мы. Вместо этого признаюсь, что Дэн придумал мне имя «Котя». Слава взамен раскрывает свое прозвище: «Феникс», правда, отказывается говорить — почему.
До «приезда» Дэна остается два дня, когда Слава, как обычно, проходит на кухню, тянется к шкафу, достает корм, насыпает в миску… А потом садится за стол и тихо просит чай.
От него пахнет шашлыком. Странно, еще зима. Принюхиваюсь — перегара нет. Почему же он выглядит так, будто вот-вот сползет со стула.
— Прости, устал. — Он выдавливает из себя улыбку, видимо, заметив, как настороженно я за ним наблюдаю. — Скоро уйду.
Отворачиваюсь к мойке, тянусь за чашками, достаю две и замерев говорю:
— Знаешь, я собиралась посмотреть фильм. Может…
И он остается.
Конечно, я ничего не планировала и выбираю суматошно из фильмов, что мы когда-то собирались посмотреть с Дэном. Приглянувшийся фильм оказывается о пожарных. Слава как-то странно на меня посматривает, но ничего не говорит.
Я до последнего верю, что всех, конечно, спасут. И прикусываю палец, чтобы не зарыдать, когда в живых остается только один.
Слава поднимается с дивана сразу, как начинаются титры. Молча идет к выходу. Я за ним. После кино запах гари от его волос мне кажется еще отчетливей. Вот же воображение разыгралось.
Видимо, под впечатлением от фильма я решаюсь признаться.
— Знаешь. Дэн… Его нет, — тяжело сглатываю, наблюдая, как Слава всовывает ноги в кроссовки. Он приседает, чтобы завязать шнурки. Не первый раз замечаю, что он завязывает их дотошно-крепко, хотя идти всего один этаж.
— Я знаю, — говорит он, видимо, не догадываясь, что я имею в виду.
— Ты не понял, его…
Слава поднимается. Смотрит на меня с… жалостью:
— Я знаю. Соцсети, — коротко, будто это может все объяснить. Хотя и правда объясняет. Глупо было думать, что это пройдет мимо него.
— И я не его сестра, — продолжаю.
— Это я понял еще раньше.
— Мы просто друзья… Все думали, но мы, правда, просто… — Слава не дает мне договорить, прижимая к себе. Мы так близко, что мне приходится приподнять голову, чтобы вдохнуть хоть каплю воздуха… Слава накрывает мои губы своими, словно надевая кислородную маску.
Я часто думала — каким бы был поцелуй с Дэном. С тем Дэном, который щелкнул по носу меня-первокурсницу: «Не влюбляйся в меня, Катя». И с тем, который раз за разом выбирал нашу дружбу под крики очередной пассии: «Я или она». С тем, который уговаривал меня сесть в машину, а не уговорив, обещал позвонить. И так и не сдержал обещание. Были бы у него такие же настойчивые, потрескавшиеся от ветра губы? Впивались бы его пальцы в спину, один за другим — будто играя по позвонкам, как по клавишам. До, ре, ми, фа… И думала бы я о другом, целуясь с ним?
Слава не Дэн… Отстраняюсь, отступаю на шаг. Пальцы легко соскальзывают со спины, будто не они еще пару секунд прожигали спину. Ожидаю увидеть разочарование в глазах Славы. В них, на удивление, плещется веселье — будто он знал, как я поступлю, но…
Любить ушедших проще. Им абсолютно все равно: разбрасываешь ли ты вещи по комнате и как часто моешь посуду. У ушедших не бывает трескучих, севших голосов. Их голоса забываются и потому кажутся самыми лучшими на свете — ты сам их себе придумываешь. Сглаживаешь черты лица. И не помнишь о длинном носе или выпирающем подбородке. Ушедшие не ревнуют тебя к телефону, друзьям и фонарным столбам. С ними нельзя поссориться. Любить ушедших проще… Любить оставшихся тяжелее. Но интересней.
И я сама тянусь к Славе.
Первая расстегнутая пуговица. Мы с Дэном все равно не смогли бы быть вместе. Вторая. Он хотел бы, чтобы я была счастлива. Третья. Рядом с ним сердце никогда так не билось. Четвертая. Мыслей не остается. Только птица феникс, вырастающая в груди. Пятая…