Кири опустил кончик кисточки в бордовый и капнул краской на изображение острых, омерзительных челюстей. Они словно облились кровью после недавней охоты. Увеличенные в несколько раз на бумаге, они казались куда страшнее и смертоноснее, чем были не самом деле.
Границы круглого и пышного брюшка Кири окрасил янтарно-желтым, к центру переходящим в серый. Ножки — в темный бронзовый, и последний штрих — обильный волосяной покров. Тонюсенькой кисточкой. Дергано. Ритмично. Невесомо. Снизу вверх. Одно неверное движение, и кранты нескольким часам работы. Акварель. Она требует терпения, риска и готовности к неожиданному. Потому Кири ее обожал.
Его проект был о самом безбашенном, бесстрашном и кровожадном членистоногом-убийце, орудующем в его краях. Чудовище, зависшее между пауком и скорпионом. Не имеющее в своем арсенале ни лишних клешней, ни парализующего яда, при этом в схватках с теми же каракуртом или тарантулом выходило победителем в девяти случаях из десяти. Жажда убивать — его главное и самое мощное оружие. Сольпуга. Или, как назвал его Кири в своем докладе, — паук ветра.
— Звучит красиво, — раздалось над его ухом, и Кири подпрыгнул. — Он действительно так называется?
Ари был последним, кого Кири ожидал здесь увидеть. Они не разговаривали слишком долго, и сейчас Кири ясно это ощутил, перебирая в голове сотни вариантов, как бы ему следовало ответить.
Ему бы разозлиться. Высказать Ари все, что думает о его трусости, о том, что тот бросил его, выбрал наипростейший выход из столь дерьмовой ситуации. Да к черту прелюдию! Стоило без лишних плясок послать его в зад, и все на этом.
Но Кири поймал себя на том, что не может. Не хочет.
— Да, — ответил он просто, радушно. Как чувствовал. — Он очень быстр, когда злится, а злится он всегда. Обычного человека догонит на раз-два.
Он понял, что те яростные мысли, что пронеслись в голове со скоростью паука ветра, были лишь логическим соображением того, как большинство людей должны реагировать в подобных ситуациях. Ари частенько твердил, что Кири не один из них. Без него Кири частенько об этом забывал.
Кири не сознавал, что улыбался. Но Ари заметил и расценил это как приглашение. Он сел напротив.
Настольная лампа освещала огромный плакат с изображениями сольпуги. Свет падал на длинные пальцы Кири, под которыми тянулись жуткие тени, и они множились, рассеивались, приобретали резкость, подражая движению рук. Кири не любил свет. Ему чудилось, будто темнота сужает пространство, оно становится только его и поглотит любого, кто подумает с ним его поделить. Кири не любил делиться.
Но сейчас был Ари, и Кири не хотел упускать шанс.
— Знаю, ты не поверишь, — начал Ари, царапая ногтями подушечки пальцев. — Но я не могу так больше. Это было ужасной ошибкой с самого начала. Я просто… — Он всплеснул руками и уронил их на колени. — Просто струсил, что тут еще сказать?
Кири смотрел на него в упор, но не произнес ни слова.
— Вряд ли за такое прощают. — Голос Ари звучал уверенно, словно он был готов к самому худшему. И все же Кири удалось поймать его взгляд, уловить, как он кусает щеки изнутри. Он ухмыльнулся. Ари надеялся на прощение. Гораздо больше, чем стоило бы. Он всегда был оптимистом. — Но если есть хоть мизерный шанс все исправить и снова стать друзьями, скажи, что мне сделать. Я на все готов.
Люди недооценивают мужчин, когда определяют термин «королева драмы» чисто как женский. И кто тут еще сексист? Кири от души засмеялся, хотя ощутил, как его кольнула совесть. Ари искренне перед ним раскаивался и, отнесись Кири к этому чуть серьезнее, возможно, бы вывернул свою душу наизнанку. Но Кири был неисправимым циником. И потом…
— Не за что мне тебя прощать, — ответил он, отдышавшись. — Долго же ты решался высунуться.
— Вот только не надо этого напускного безразличия! Ни за что не поверю. Ты злишься… так разозлись!
— Я не дам того, что ты хочешь, — бросил Кири холодно и безжалостно. — Фиг тебе. Не заслужил.
Ари поник, а Кири вздохнул и смягчился.
— Слушай, мы оба натворили дел. Я тут тоже не претендую на премию «друга года». Проехали. Лучше помоги мне с проектом. До Дня Земли пара дней осталась, один я не успею.
Он включил еще одну лампу, чтобы света хватало и на Ари. Снова взял в руки кисть. Он делал вид, что не замечает, как тот застыл и как пристально наблюдал за ним. Кири ждал. Ждал и не хотел признаваться себе, что боится, как бы Ари не встал и не ушел. Боялся, потому что знал — он не будет его останавливать.
Однако Ари расслабился и придвинулся ближе.
— Ну рассказывай, что за монстряка у нас на этот раз?
Кири одарил его той маньячной и одержимой улыбкой, с которой всегда говорил о насекомых, и Ари поверил, что все действительно может быть как раньше. Радость вперемешку с облегчением настигли его со скоростью паука ветра.
Но после разбега всегда следует нападение.
В класс ввалились одноклассники, а с ними мерзкий, слепящий свет, который Кири так ненавидел. Во главе шайки, как всегда, разбух Мух Фасетчатый. Кири его так окрестил, потому что никакого другого имени на него не налазило. Щеки у толстяка отливали тошнотворно-зеленым, а глаза были так близко посажены друг к другу, будто боролись за территорию, пытаясь друг друга спихнуть с лица.
Ари вскочил со стула и встал между ним и Кири, который упрямо делал вид, что ничего не способно отвлечь его от сольпуги.
— Оставь его, — бросил Ари громче, чем собирался. Мух был выше его на голову, и остановить его он мог разве что силой своей решимости.
Мух скривил губы в усмешке и оглянулся на своих миньонов.
— Отойди, Артур, пока я тебя сам не подвинул. — Он придвинулся к Ари вплотную и взглянул на него сверху вниз.
Кири застонал, откинувшись на спинку стула, и с раздражением посмотрел на него.
— Ты же понимаешь, что никто так не говорит? Фразы а-ля Гай Ричи звучат заманчиво только в его фильмах, а не когда их цитирует тринадцатилетний вонючий толстяк. Ари со мной согласится — он спец в кино, правда, Ари?
Ари взглянул на него загнанным зверем. Он стоял в тени Муха и казался пушистой пчелкой в лапах шершня. Кири видел это комичным, но оставался спокойным и терпеливо ждал его ответа. Сейчас он давал ему то, чего тот желал — шанс исправить ошибку, чтобы простить самого себя. И Ари это понял. Он обернулся к Муху и улыбнулся.
— А знаешь, он прав. Жужжать тебе идет куда больше.
Ари знал, что за этим последует, но увернуться все равно не успел. В один момент он оказался на полу, а в голове звенело так, будто цикады всего мира собрались в одном помещении и старались перекричать друг друга. Краем глаза он заметил, как над ним поднимается чья-то нога, но удара он так и не ощутил.
Кири налетел на Муха, и тот шлепнулся на пол, будто мокрая тряпка, а его пузо покачивалось из стороны в сторону, напоминая желе.
Кири помог Ари подняться и замер. Шестерки Муха, издеваясь, махали его рисунками, будто тканью перед разъяренным быком. Они скомкали края, и Кири почувствовал, как в горле что-то скребется, словно он глотал лезвие за лезвием. Рокот бензопилы и скрежет, похожий на натачивание ножей, оглушили его. В плечи и лопатки гарпунами впились огромные черные лапища, чьи твердые волоски царапали кожу. Щеку обожгло холодом. Кири обернулся и увидел свое отражение в четырех идеально круглых баклажановых глазах.
Кири понял, что дернись Мух как-то не так — у него снесет крышу. Потому что как бы он ни верил, что выше этого, что сильнее и взрослее — он все еще оставался ребенком. Ребенком, которому страстно хотелось свернуть шею однокласснику, у кого оказалось достаточно свободного времени измываться над ним каждый день. И в данный момент он знал — ему не победить это. Не подавить. Не справиться.
Потому что то была Наника. Его гнев, ненависть, обида и ревность. Его страх. Его сила. Его проклятие. И сейчас он хотел поддаться ей.
Он помнил звук рвущейся бумаги. Помнил, как сорвался с места, как врезался в мягкое, упругое тело, и на мгновение ему показалось, что он прыгнул на гигантский шар с водой. Жгучий холод сменился горячей влагой на кулаках и под ногтями. Он согревал его. Ничего другого больше не существовало. И это было потрясающе.
Первое правило паука ветра гласило:
после разбега всегда следует нападение.