— Нет, просто нет и все! —
Так на все говорит моя бабушка.
А после этого печет оладушки
И все позволяет,
Что до того запрещает.
— Бабушка, можно я пойду сегодня ночевать к Мирону?
— Нет, просто нет и все! Сегодня ночуешь дома.
А что у Мирона?
— Пижамная вечеринка.
— Иди. Только надень теплые ботинки.
Так говорит бабушка.
Папа же говорит:
— Да, без проблем.
А потом требует:
— Повтори снова.
— Пап, ты не слушал совсем.
И я начинаю по новой.
А папа сначала молчит,
А потом ворчит:
— Нет, это не годится.
Зачем приносить в школу пиццу?
Бабушка купит конфет.
Иди завтракать, остывает омлет.
Короче, лучше спрашивать у бабушки, чем у папы.
А вообще, от тоски в нашей семье я иногда ложусь на пол
И просто смотрю в окно на голые кроны,
Пока на кухне варятся макароны.
Мне завтра 14 (сегодня 13).
Но хочется не праздновать, а кусаться.
Мама не дома, за окном слякоть,
На самом деле хочется не кусаться, а плакать.
Меня зовут Гриша, хотя я мог быть и Петей.
Пока я в жизни только свидетель,
Как мама с папой любят друг друга,
Но им сложно.
Мама бы мир перевернула,
Но с папой это совершенно невозможно.
Папа любит маму и сидеть дома.
Папа боится мира и гомона.
Мама защищает права в общественных организациях
И на улице способна подраться,
Если кто-то обидел бездомного.
(Папин брат говорит, что у нее не все дома).
Мама говорит, что папин брат просто глупый,
Говорит, верить, что кто-то сам виноват, – тупо.
Раз у меня внутри скрежещет,
Я решил записывать эти вещи.
***
Я взбираюсь на крыльцо школы на 10 минут позднее,
Такого никогда еще не было.
Я думал, что, если такое случится,
Позеленею.
Но я своего обычного бледного цвета,
Когда не лето.
Я раздеваюсь неторопливо,
Еще 10 минут не сделают школу сливой,
Меня тыквой уже не сделать, сегодня я баклажан.
Баклажаны не торопятся в школу, как на пожар.
Если честно, я опоздал с поводом.
Просто были мамины проводы,
Просто бабушка умерла где-то на краю света.
Просто мама купила билеты
Раньше, чем начала плакать.
Просто на улице слякоть.
(Так быстро, знаете, не походишь).
Короче, я опоздал, как последний уродиш.
Мама уехала почти на месяц, скорее бы он прошел.
Папа говорит: «Не волнуйся, ей будет там хорошо».
Ковид закрывает границы. Нельзя заказать в школу пиццу.
Сегодня мой день рождения.
Мне 14. Я читаю Анну Каренину.
В моем классе тоже есть девочка Анна.
Она вроде нормальная, но почему-то странная.
Я смотрю, как ее рюкзак летит через рекреацию,
И готовлюсь драться.
Наши самые типа крутые парни — Егор, Даня, Стас и Степа—
Прозвали ее за прическу Пучком Укропа.
Не то чтобы мне так нравилась эта Аня,
Но мне доставляет страдания,
Когда я вижу, что кому-то специально делают больно,
А я стою и смотрю, как покойник.
Мама уехала хоронить свою маму.
Мама сказала бы мне, что я мог бы изменить все сам, но
Сказала бы, что каждый может остановить насилие.
Но, мама, где мне взять смелости для этого усилия?
Я боюсь сам стать изгоем!
Когда я молчу, я за себя спокоен.
Но над бровями, но под глазами
Будто вибрирует синяя стрекоза, и
Копится моя злость,
Копится мой стыд.
Я говорю сам с собой:
— Парни, без обид,
Но вы перегибаете палку…
— Тебе что, Пучка Укропа жалко?
Ты, может, на нее запал?
Тут он от хохота упал.
Представляя это, я развязал шнурок
И подумал: может, вообще не идти на этот первый урок?
Папа говорит:
— Вмешиваться в чужие дрязги —
Как залезать в плохие сказки.
Заплутаешь и выпьешь из лужи,
А мог бы читать и есть ужин.
До сих пор я был то, что называется задротом:
Чтобы успеть на урок, я не допивал компот и
Не шел на дни рождения друзей, чтобы решить математику.
Мои одноклассники называли меня химиком-фанатиком.
Учителя уважали за усердие и интеллект.
Короче, я был перфект.
Но сегодня утром, кажется, пошла трещина
Между мной и школой. Я бросил вещи на
Скамью, да так и сидел в одном ботинке.
С меня можно было бы рисовать картинки,
Я б не заметил.
Меня зовут Гриша, но могли бы звать Петей.
Маме больше нравилось имя Петр,
Но папа сказал, что в рифму — осетр,
То ли дело Григорий,
В рифму горе.
На самом деле, папиного деда звали Гриша,
(Впрочем, есть легенда, что у него поехала крыша).
Назвав в честь него сына,
Папа чувствовал себя правильным внуком и сильным мужчиной.
Короче, я Гриша,
Сижу на скамье запасных (ботинок)
В раздевалке, как молитвенный инок,
Никуда не спеша,
Чувствуя, что чего-то ноет моя душа,
Чувствуя, что я потерял ориентиры
По пути от квартиры.
Меня зовут Гриша, я не умею кататься на велосипеде,
И пока я в жизни только свидетель
Того, как мои одноклассники любят издеваться
Над теми, кто не хочет, как они, одеваться,
Над теми, кто не умеет им в лицо смеяться,
Над теми, кто пытается выделяться.
Спасибо-спасибо, меня они не трогают:
Я умный, тихий и немножечко робот.
У меня всегда 5 по физике и по химии,
Я от всех могу откупиться ими.
Никто не станет того обижать,
У кого иногда можно списать.
Короче, я устал быть одним из свидетелей,
Которых больше 5 миллиардов на свете.
Я хочу стать действующим, хочу стать действительным,
Как Гарри Поттер, если бы он жил в Питере,
Если бы у него волшебства не было,
А только в окне серое небо и
Под ногами серая слякоть.
Я сижу в раздевалке, мне хочется плакать.
Расскажу вам про бабушку.
Она умерла за 5000 километров отсюда.
Однажды я заболел у нее в гостях.
У меня была простуда.
Сначала бабушка какой-то пахучей штукой натерла мне висок,
Потом принесла мне фиолетовый сок
(Без ее бдительного взгляда я б выпить его не смог),
Потом нажала на какую-то точку под моей ключицей —
Так, что я решил отключиться.
Наутро я проснулся здоровый, как новый буфет,
И попросил конфет.
Короче, я думал, что бабушка не может умереть.
У нее есть черная редька ведь.
У нее йога каждое утро в 6.35
И дыхательная практика «три-четыре-пять».
Короче, бабушка в свои 67
Выглядела если и не на 27,
То и не бабушкой совсем.
Но жизнь, как говорит другая бабушка, удивительный приз.
Иногда она преподносит нам сюрприз,
Твердый, как пятилетний ирис «Кис-кис»:
Кто-то остается без зубов,
а я без ориентиров и бабушкиных огурцов.
— Петелькин, что ты делаешь тут?
Меня зовут Гриша, но Петелькиным тоже меня зовут.
Это мимо пробегал наш физрук.
Он без окриков по фамилии, как без рук.
— Я, Алексей Степанович, тут сижу,
Потому что места в мире себе не нахожу.
Я бы ему сказал, но, конечно же, не сказал.
Он не дождался ответа и побежал в спортзал.
Я хороший ученик, меня не в чем подозревать,
Раз у меня по химии 5.
А, кстати, зря они так не бдительны,
Раз с таблицей Менделеева мне упоительно!
Может быть, даже в своем 9-м классе
Я могу утопить «Ментос» в квасе,
Добавить еще пару соединений,
И все — школа залита для будущих поколений,
Превращена в новую субстанцию,
На уши подняты все инстанции.
Вокруг выстроен купол из гипрока,
Чтобы с улицы не увидело ни одно око,
Как внутри из гейзеров бьют тетради.
Весело! Было чего стараться ради.
Но я тихий, послушный, сижу на второй парте слева,
Вовремя стригу ногти, по гороскопу дева,
С одноклассниками веду себя, скажем, на равных.
Никто не ждет от меня действий противоправных.
Я вздрогнул от звонка,
Будто меня ударила собственная рука.
Топот десятков ног
Привел меня в рекреации уголок.
Моего отсутствия не заметили —
Замечают деятелей, а не свидетелей.
В общем, я не произвел хайпа,
Но сразу почувствовал тревожный вайб…
— Ей, Егор.
Смотри, у Пучка Укропа на голове капор!
— Че? Че это за слова? Ты че — старик?
— Пучок Укропа, такие шапки носили, когда Ленин лез на Броневик.
— Б**, это теперь Бабушка Пучок,
Вместо рюкзака у нее должен быть сундучок.
Бабушка, бабушка, где ваше пенсне?
Дед охранник видит тебя во сне.
И о, какие у него сны!
Слюна течет из десны.
Внутри меня что-то затряслось.
Кажется, началось.
Аня ничего не отвечает,
Делает вид, что не услышала.
Зато я вдруг произношу:
— Даня, у тебя чего, поехала крыша?
Я вдруг произношу?
Или мне показалось?
Это не я?
Но я все-таки продолжаю:
— Стас, ты свинья!
Да ладно?
Это я не могу остановиться?
— Парни, у вас такие тупые шутки,
Убиться!
(Лучше б я принес в школу пиццу).
Кстати, мне уже не 13.
Самое время научиться драться.
Но вроде никто меня пока не бьет.
— Эй, Гриша, ты че, выпил отравленный компот?
Смотрите, что говорит наш задрот!
— Лучше быть задротом, чем идиотом, — говорю я.
У Ани крутая шапка. Даня, не понимаешь ты ни ***
Тут я, честное слово, впервые в жизни выругался матом вслух,
И сам от этого чуть припух.
Кроме того, мне не слишком повезло.
В этот момент, как назло,
Из кабинета вышла Глория,
Она же Галина Ларионовна, наш препод по истории.
— Гриша Петелькин? Гриша Петелькин? Ты ли это?
Я сейчас разочарована, как комета,
Которая летела к земле, но пролетела.
Услышала то, что слышать не хотела.
Чтоб это было в последний раз!
А ну-ка все в класс.
Я чувствую, как меня, не переставая, трясет.
Я ничего не понимаю, но слышу все.
Моя однопартница Оля
Почему-то не в школе.
Для моих локтей много места.
За спиной я слышу шепот: «Его невеста».
Я вижу: по классу летит записка…
Кажется, я теперь в группе риска.
Кажется, заступившись за Аню,
Я сам оказался за гранью
Приемлемых в нашем классе.
— Петелькин, мат вас не красит!
Расскажите лучше про поход Наполеона Бонапарта.
Идите к доске, вон карта.
— Извините, Галина Ларионовна, я сегодня не готов.
— У него скоро свадьба. Ему не до истории, у него любовь!
— Может быть, вы нам тогда расскажите, Романов,
Раз у вас нет собственных любовных романов?
Даня, конечно, попал впросак.
А я молчу, красный, как рак.
И Аня молчит на средней парте первого ряда,
Наверняка она не очень рада
Моему заступничеству,
Родившему новые поводы
Стебать ее и меня.
Впрочем, в глубине меня другие доводы.
Я думаю о маме, о том, что бы она сейчас сказала,
О том, что мат был немного лишним,
О том, что этого мало,
О том, что теперь нужно что-то придумать,
Чтобы не случилось так,
Что у них просто появится еще один враг,
Точнее сказать, изгой.
Тут мой телефон запищал. Ой,
Я забыл выключить звук.
— Гриша Петелькин, ты сегодня отбился от рук.
— Извините, я думаю, это мама.
Умерла бабушка,
У нас в семье драма.
Можно я выйду поговорить?
Я схватил рюкзак и выскочил из класса,
Случайно задев по дороге Стаса.
Вышло, будто намеренно,
Но я не такой уверенный.
Иногда дерзким быть не решаешься,
А все равно получаешься.
(Это, кстати, прикольно, намеренно б не решился.
Короче, с истории я смылся.)
Достал трубку,
А на экране
SMS с незнакомого номера:
«Спасибо. Аня».
Я ничего не ответил.
Я решил позвонить маме.
Ее вотсап встретил меня гудками,
Длинными, как паузы в папиных фразах.
Я услышал голос, но даже понял это не сразу.
«Гришечка! Как ты? Где ты? Я сама собиралась тебе звонить.
Думала, ты в школе, утром не хотела тебя будить.
С днем рождения, сын, так жалко, что я не рядом,
Но как же, как же я рада,
Что в моем доме растет такой человек!
Прости, я перезвоню, мне звонит похоронный агент Имярек».
Прямо сейчас, мама, я прогуливаю историю,
И вообще я, кажется, попал в историю.
Только и успел рассказать я коротким гудкам.
Перезвони, мама, я подожду пока.
А раз я жду, то зачем возвращаться в класс?
Тут в туалет отпросился Стас.
Я думал, он мне что-нибудь скажет.
Или, возможно, вмажет.
Но он прошел мимо, на меня даже не взглянув,
Сердце расширилось облегчением, уфф…
С одной стороны, без преувеличения,
Я испытал великое облегчение.
С другой стороны, потеют связки,
Когда нет развязки.
Я не знал, куда мне идти, и сел просто на подоконник.
За окном светил зимний свет, скромненький, как покойник.
До конца урока оставалось минут двадцать —
Есть время полюбоваться.
Впрочем, поразмыслив мозгами,
Я решил, что нужно двигать ногами,
Что день рождения — время для подарка,
И вот я уже надеваю парку.
Охранник смотрел бы на меня подозрительно,
Если бы не был футбольным зрителем.
Он посреди игры «Зенит — Спартак»,
И я вышел без оправданий, просто так.
Я шел по серому городу в неопределенную сторону.
Вокруг по веткам сидели вороны.
Я набрал Мирона. Он мой лучший друг.
Я знал, что он в школе, но рискнул: «Если ответит вдруг?»
Но он не ответил, у него строгая гимназия.
Там телефоны чуть ли не сдают в тазики.
Мирон одаренный, знает три языка,
Играет в шахматы, танцует гопака —
Так папа называет хип-хоп.
Короче, Мирончик — топ.
Наши мамы дружат с первого курса,
А мы с ним — с пеленок туса.
Но Мирон в школе, а я в луже
Во всех смыслах, и мне какой-то знак нужен.
С неба пошел дождь, лучше бы снег,
Навстречу мне идет какой-то человек.
Я его узнаю, это Валера.
У него есть прозвище — Бутылки кавалер.
Он пьяница, живущий через три двора.
Не могу сказать, что кричу этой встрече ура.
Валера тоже меня узнает.
Он идет нетвердо, но жует бутерброд.
Он говорит мне: «О, здорово, сосед.
Ты что, пропускаешь школьный обед?
Хочешь, угощу тебе бутербродом?
Да не бойся ты, я пью, но вообще не урод я».
Он меняет направление, идет со мной рядом.
Я продолжаю движение, не поднимая взгляда.
— Ты знаешь, почему я немножечко страшный?
Потому что этот мир, как бы тебе сказать, страшный.
Получилась тавтология, прости, браток.
Хочешь? У меня есть неоткрытый сок.
Вообще-то я был гимназистом,
Очень любил технику.
Меня даже в школе прозвали техником.
Опять, тавтология. В общем, я подавал надежды,
Пока не потерял я своей Надежды.
А это не тавтология, это ее имя.
Она умерла. Так часто случается со святыми.
Ее предали, но я не расскажу тебе этой истории.
Наш мир не похож на ресторан «Астория».
А я мог вмешаться и ее спасти.
Но я испугался стоять на пути.
Но я испугался быть слишком решительным,
Поэтому теперь я пью оглушительно.
Короче, парень, я сам выбрал судьбу,
Когда струсил и закатал свою губу.
— Блин, ну вы же можете еще исправиться,
Бросить пить. А вдруг вам понравится?
Я думаю, Надежда была бы рада,
Если бы вы немного поменяли свои взгляды,
Если бы дали себе еще один шанс…
Тут Валера сделал реверанс.
— Ты идеалист, мальчик. Я пошел.
Пусть у тебя все будет хорошо.
Его сутулая спина удалялась неловко,
А у меня промокли кроссовки.
Я и сам не заметил, как снова оказался у альма-матер.
Открыл дверь, пообещав себе больше не ругаться матом.
Три урока позади, но три впереди,
Я сказал себе: «Ну, Гриша, ну погоди!»
Не паникуй, Гриша, не сбегай,
Может, ты не голубь, а горностай.
Даже если они станут тебя стебать,
Зато у тебя по физике и по химии пять,
Зато у тебя есть Мирон, а на даче друг Федя,
И в этом году ты точно научишься ездить на велосипеде.
А может, все вообще сделают вид, что ничего не заметили.
Вряд ли они принесут тебе скунса в пакете. И
С этими мыслями я смело зашел в столовую,
Я хотел успеть съесть свою порцию плова.
И только встал в очередь, тревожный как дирижабль,
Готовый даже к тому, что в тарелку положат жабу,
Как увидел Марию Петровну с очень сладкой улыбкой,
Она плыла точно ко мне сверкающей рыбкой.
— Гришенька, здравствуй, у тебя в семье горе, приношу соболезнования,
Если будет нужна поддержка, заходи, попробую быть полезной.
Мария Петровна — наша классная,
Все, кроме мамы, думают, что она классная.
Я начинаю склоняться в мамину сторону,
Впрочем, внутри меня пока аргументов поровну
Про нее гадкого и хорошего.
Она такая гибкая, будто калоша.
Когда видит жесть, то не ругается,
Обходит острые углы, это так называется.
Она носит улыбку и белые рюши,
Кажется, у нее есть автоматические затычки в уши,
Когда при ней кто-то кому-то говорит обидное,
Ей в нашем классе это не слышно и не видно.
Я видел, как при ней прятали Анин пенал,
Я думал, она поднимет скандал,
Но она не заметила. Или сделала вид.
Дети сами разберутся, так она говорит.
Но при этом она перестала брать Аню в спектакли,
Хотя Аня играет нас не хуже ни капли.
Ей хочется, чтоб все были веселые и дружные,
Зачем ей та, кто не умеет нормально завязывать дружбы?
Короче, я точно не пойду за поддержкой к Марии Петровне.
Я понял, что не хочу, как она, решать все полюбовно.
Я взял тарелку и пошел искать стол,
Пустого стола я не нашел.
Меня окликнул Миша:
«Иди сюда, Гриша»,
Миша — мой приятель.
И, видимо, наплевать ему,
Что я вступил с ядром в противостояние.
Короче, Миша, только что ты сократил расстояние
Между мной и тобой.
Кажется, ты свой.
— Я очень тебе сочувствую. У меня полгода нет деда.
Извини, если этот разговор не к обеду.
— Хочешь конфету? У меня их целый пакет.
— Ты чего? Обворовал буфет?
— Не, у меня сегодня днюшка:
бабушка умерла, мама улетела. Короче, день Пушка.
— Поздравляю. Да, реально, повезло не слишком…
— Хотя знаешь, Миша, у меня есть мыслишка.
Приходи сегодня в гости. Еще придет друг Мирон,
Мы закажем пиццу. Ну или сварим макарон.
Выпьем компота, посмотрим Гарри Поттера,
Короче, я буду рад,
Если ты придешь ко мне, брат.
Спасибо, Гриша, мне нужно спросить у олдов.
Они немного зажестили от холодов,
Вчера не пустили меня на футбол,
Сказали, сделать физику важнее, чем забить гол.
Короче, я спрошу. Но не обещаю.
Звонок возвестил, что нужно заканчивать с чаем.
Мы бежим по ступеням, чтоб успеть на геометрию,
Будто взбираемся на гору Ай-Петри мы.
Я люблю геометрию, я на ней неприкосновенный,
Будто я президент треугольной вселенной.
Я так долго делал уроки, не пропуская ни вечера,
Что теперь все уверены, что точно отвечу я.
И поэтому меня к доске просто не вызывают.
Зачем спрашивать того, кого это не напугает?
Я вошел в класс предпоследним. За мной только Аня.
Она хотела не краснеть, я видел ее старания,
Но щекам не прикажешь, и ушам, и шее,
Впрочем, может, она просто грелась у батареи.
Но и я не цвета снега, а цвета весенней розы,
Просто я недавно вернулся с мороза.
Вместе с розами я вспомнил, что нет больше бабушки.
Хочется плакать в жилетку, но у меня только рубашка.
Я сидел на геометрии, но не присутствовал,
Никто, конечно, не заметил моего отсутствия.
И даже каплю, упавшую на равносторонний треугольник.
Его площадь увеличилась на мою боль, но
Совсем незначительно, на тучку в тетрадке,
Я сам, в общем, думаю, что я в порядке,
А то, что течет из носа, так зимой это норма,
Мама приедет, к весне приду в форму.
Подняв глаза, я почувствовал две мокрых полоски
Заливающих и точку, и прямую на плоскости.
Я сидел остолопом, ждал, пока прекратится,
Пока на доске считали периметр пиццы.
Гриша, перестань, возьми себя в руки.
Я вытер щеки об рукав, а рукав об брюки,
Я улегся на локти, стараясь не шевелиться,
86 сантиметров — периметр пиццы.
Я винил себя за то, что вообще вернулся,
А еще за то, что в сменку не переобулся,
Мокрые ноги мне мешали собраться.
Плакать больше нельзя, будут стебаться.
Семь минут до звонка, чтобы высохли глаза,
Только не думай о бабушке, она была бы за
Твое забытье в данной ситуации.
Рисуй параллелепипед, не нужно в себе копаться.
После звонка я собирался медленно,
На этот раз и вправду вышел из класса последним,
Вяло сказал «до свидания», но далеко не ушел.
Нина Васильевна спросила: «У тебя все хорошо?»
«Да, все в порядке, немного простудился».
— Гриша, я слышала, ты сегодня родился.
Ты мне очень симпатичен. Ты умен, не безразличен.
Я учить тебя рада. Кстати, скоро олимпиада.
— Спасибо, Нина Васильевна,
Что прикладываете усилия.
К вашему обучению
Я чувствую увлечение.
Сказал я неискренне
И быстренько выскочил.
Мне было не до олимпиады,
Мне не нужны были их награды.
А им очень нужны, видимо.
Я почувствовал себя невидимым,
Я решенная задача блестящая,
Я не нужен им настоящий. А
В коридоре пахло насилием.
В этот раз жертвой выбрали Василия —
Он смеялся, но был неискренним.
Изнутри меня били искры, и
Я не знал, не сгореть как заживо,
А внутри уже пахло сажей: ууу.
Васю пинают сначала сильные,
А потом он сам без усилия
Обижает того, кто следующий,
Как советский заведующий.
Короче, клоун наш Вася.
Впрочем, это здоровая ситуация в нашем классе,
Что тот, кого обижают,
Потом сам унижает.
Кстати, класс у нас самый сильный в школе,
Вы не подумайте, мы дурачки что ли?
Просто у нас принято и даже прилично
Несмешно шутить, переходя на личности.
Кстати, я подумал, что Ане крепче достается
За то, что она дальше ни над кем не стебется.
Она новенькая, и не играет по нашим правилам.
Мама бы сказала, что это правильно.
Кажется, она на них даже не злится.
В общем, эта Аня — странная птица.
Я же злой, как зима. Хотя не знал в себе этого,
Мне хочется оказаться на краю света,
Там, где мама и бабушка (я не верю в утрату).
Мне 14, и сегодня я начал ругаться матом.
Я качался по школе, как дверь, сорвавшаяся с петель.
Вот открылись глаза. И что мне делать теперь?
Главное, Гриша, что ты больше не плачешь.
А если будет нужно, сумеешь дать сдачи.
Я пришел на литературу. Никто опять не заметил.
Кажется, я самый незаметный парень на свете.
Обидно, что даже шутка про жениха и невесту
Не успела занять свое позорное место.
Ты попал в петлю невидимости, Гриша Петелькин.
Ты мог бы вообще не приходить, спать в постельке.
Ты только высокий балл в олимпиадной таблице,
Но, возможно, тебе хочется проявиться.
В конце урока наша училка сказала:
«Был предпоследний урок четверти, я вам все рассказала.
Как вам идея, что на следующем уроке
Мы разберем ваши любимые поэтические строки?»
— А матом, Анна Андреевна, можно будет ругаться?
— Если это поэзией будет называться.
Все страшно смеялись, а я сообразил:
У меня есть неделя, злость и немного сил.
Свидетель, чтобы свидетельствовать.
Свидетельство — тоже оружие.
Я готов пропускать уроки и ужины,
Если у меня получится найти форму
Своему неприятию здешней нормы.
Запихивая в рюкзак тетрадь,
Я понял, что мне сложно его закрывать,
Что он до сих пор полон конфет,
Что я несу на спине буфет,
Но совершенно не хочется кричать «Эй, ребят!
У меня день рождения, а еще есть такой обряд:
помянем бабушку!» Ну что за бред?
Я не буду этого делать. Конечно, нет.
____
Я нагибаюсь и кладу конфету на ступеньку школы.
Еще через три ступеньки.
Потом на перила крыльца.
Потом на круглую штуку, похожую на пробку от гигантского лимонада,
Которая не дает машинам парковаться там, где не надо.
Потом на скамейку. Потом на крышу машины.
Потом на поребрик, прямо напротив лужи.
Потом на парапет на набережной Невы.
На парапет, на парапет, на парапет.
Через каждые метров семь
шоколадная конфета «Вальс»
Ждет своего адресата.
Жаль, что дети
Боятся брать конфеты,
Найденные на улице,
Верят, что кто-то мог их отравить.
Но зато какой-то бездомный или забулдыга (это слово я знаю от бабушки)
Сможет выпить за мое здоровье,
Закусив сладкой конфетой
С белой начинкой
С коричневым вкраплением
В самой серединке.
Ветер дует ужасный.
Что делать? Декабрь.
Главное, чтобы мои конфеты
В Неву не снесло: рыбам такое вредно,
Им не развернуть фантики плавниками.
Так я приплыл к подъезду.
Последняя конфета, твое сопротивление бесполезно,
Я кладу тебя в рот.
Может, мне повезет
Испытать радость от твоей сладости, будто мне четыре,
Я звоню в домофон, но, видимо, никого нет в квартире.
Руки окоченели.
Я ищу ключи в своем синем портфеле,
Переполненном знаниями,
Которые не делают счастливым.
Я чувствую себя черносливом,
Скукоженным от мороза,
С застрявшей внутри костью.
Кстати, а вот и гости!
Срезая дорогу прямо через сугроб,
Переходя на галоп,
С распростертыми объятиями ко мне несется он —
Друг души моей Мирон.
Он с разбега врезается в мой бок,
Он кладет меня на лопатки в снег, как Бог,
Напоминая, что высшие силы всегда берут верх,
— Кто это тут родился в этот четверг?
— Привет, мой дорогой,
Дай-ка найти мне ключ.
А то ветер сегодня и промозгл, и колюч,
Не станем же мы есть пиццу средь этих туч?
— Да, я не зря не обедал,
Последний раз я ел в среду.
Кстати, кто-нибудь еще придет?
— Может быть, мой одноклассник Миша, если к предкам подход найдет.
Но думаю, что не придет.
— Ну, вот и хорошо, а чего же ты кисл, как щи?
Ладно, не отвлекаю, ищи ты свой ключ, ищи.
Пальцы мои, твердые как гранит
Нащупали что-то, что режется и звенит.
_______
Мы забили на пиццу,
Мы сварили пельмени,
Нашли записку папы, что он на смене,
Нашли записку бабушки, что она будет в 6.
Сели есть.
— Подожди! Нужно, чтоб праздник же!
Мирон достал из рюкзака две же-
лезных баночки кока-колы,
Сверток (это от предков приколы),
Пачечку именинных свечей.
— Дай ножницы мне, свет моих очей.
Отсчитал в моей тарелке до 14 пельмешей
И вставил в каждый свечу, радостный до ушей.
Ну, загадывай.
А я растерялся.
Не то чтобы я не то загадать боялся,
Но бабушку не вернешь,
Мама приедет сама,
На успехи в учебе, вроде, хватает ума,
Лэптоп и так уже едет ко мне с Амазона,
Книг и конструкторов у меня уже тонна.
ДАЙ МНЕ, ГОД, ДЕРЗОСТИ,
ЧТОБ ОСТАНАВЛИВАТЬ МЕРЗОСТИ!
Дай мне не быть хорошим,
Когда хочется плюнуть в рожу.
Дай, чтобы больше никто не умер:
Ни бумер, ни зумер.
Дай мне, что ли, влюбиться,
И полететь, как птица.
Первый раз в жизни я рассказал Мирону про Аню.
Он слушал меня, пристроившись на диване.
— А че на SMS-то ты ей не ответил? —
Он после рассказа отметил.
Ну, блин, а что я ей напишу?
Что я под Робина Гуда кошу?
— Скажи, Гриш, а какой она тебе показалась,
Когда в классе вашем тогда оказалась?
— Ну, нормальной такой, прикольной, умной,
Стильно одетой, не полоумной.
Она вообще вполне себе норм.
Я не знаю, почему парни достали попкорн.
— Она новенькая.
И не играет по их правилам,
Если я тебя понял правильно.
И, видимо, ее это трогает,
Что они кричат, что она убогая.
— А кого не трогает, Мирон? А кого не трогает?
— Только, видимо, Бога.
Тут я размахнулся мягким бегемотом,
И как дал им Мирону сполоборота.
Он ответил медведем.
— О! Я тебе не рассказал ведь!
Слушай, мы, кажется, в мае-таки уедем в Германию
Папиными стараниями.
— Давай, Мирон, проваливай со своими новостями!
Тут я взорвался и стал пихать его локтями.
— Ты чего. Ну, я ж не сейчас уезжаю!
Эй, мужик, чего-то я не вдупляю.
Ты чего так остро,
Будто скалистый остров.
— Мирон, уходи, пожалуйста. Уходи, я сказал.
Короче, я устроил такой скандал, так поругался с лучшим другом,
Что, наверное, слышала вся округа.
Бабушка пришла, когда его уже не было.
Я лежал на кровати лицом от стены и смотрел на небо.
Завтра ничего не предвещало,
А сегодня ветками качало.
Ветками качало.
Ветками качало.
Ветками качало.
Полегчало.
Я вообще-то не раз слышал, что Мирон однажды уедет,
Но как-то думал, что он, скорее, бредит.
Я вообще-то рад был, что его папа получил работу,
Но можно было сообщить мне об этом не в четверг, а в субботу.
Или в мае следующего года.
_______
Бабушка спросила:
— Ты чего, Гриш?
Устал? Спишь?
Папа пришел.
Принес торт и сок.
Мы посидели. Ок.
Звонила мама.
Сказала, что простудилась.
Но я понял, что тоже она прохудилась.
Я ответил, что очень по ней скучаю.
Чтоб не заплакать, она включила молчание.
Но я все равно услышал ее отчаяние.
И снова сказал, что очень по ней скучаю.
Мама добавила, что очень мною гордится,
И что заказала нам пиццу.
(Ну, наконец-то!)
Пицца приехала, как привет из счастливого детства.
Закрываю глаза и слышу:
За окном идет мокрый снег.
Мне 14. Я человек.
______
АНЯ
Я проснулась в кровати при свете луны.
Голова болит с непривычки видеть сны.
Я скольжу по льду.
Если я упаду,
То главное — рассмеяться первой.
Вечно помнить об этом — действует мне на нервы.
Но если я вдруг от боли расплачусь,
Прибегут мои палачи.
Хохочи, Аня, хохочи,
А когда-нибудь дашь и сдачу.
Я написала это стихотворение ночью,
А наутро проснулась как прочерк.
Мама достала градусник — 38,7.
Ох, Аня, ты больная совсем.
Я рада, что останусь лежать в кровати,
Буду смотреть в окно и книжки читать,
Буду смотреть в окно и мечтать,
Как все со мной дружат,
Все меня принимают.
Они меня еще пока просто не знают.
Я хорошая.
Я хорошая,
Но чем-то неправильная,
Раз они не могут понять меня правильно.
Знаете, что мне сегодня снилось?
Что я влюбилась.
Что он держал меня за руку,
Мы шли по скользкому льду.
А потом он отпустил меня и сказал:
«Они идут!
Если я буду с тобой, они будут смеяться,
Я не могу так над собой издеваться.
Встретимся после урока в пятачке за столовой,
Не забывай: тебе нужно срочно стать клевой!»
Мне нужно срочно стать клевой. У меня открыто десять вкладок в хроме,
«Как стать крутой девчонкой», но там нет ничего дельного, кроме
Совета пытаться быть проще, но если я не пунктуация,
Не книжка Толстого, то как мне пытаться?
Если решило так мироздание,
Что я сложносочиненное создание,
Сложноподчиненное желанию быть среди прочих,
Если даже, когда я сплю ночью,
Мне снится, что я наконец-то причастна,
А без этого я несчастна?
Все хорошие, все хорошие,
Но иногда хочется дать по роже им.
Это опыт мой, мой бесценненький,
Что меня можно гнать веником.
Была прочная, была смелая,
И стихи читала, и пела я,
Прохудилась я, будто платьице.
Время катится, время катится.
Слезы капают на пододеяльник из «Икеи».
Нет рекламы глупее.
______
ГРИША
Знаете, бывает, спишь,
А потом в полусне вспомнишь о чем-то — и будто мышь
Забежала под одеяло.
И ты теперь не сонный, а вспененный, как мочало.
И вот, несмотря на все мои старания
вернуться в сон, я думал, что нужно ответить Ане.
Я думал, что не отвечать в этом случае —
Это ничуть не лучше,
Чем быть заодно со всеми, это тоже про изоляцию;
Что, чтобы с ними мне поквитаться,
Недостаточно за Аню вписаться.
Что мне вообще не стоит стесняться
Дружить с Аней, общаться.
Лучшее, что я могу сделать, — просто отменить сегрегацию.
Просто отменить сегрегацию.
Короче, я был поражен своим открытием,
Мне хотелось писать ей: «Давай дружить?»
Но было четыре тридцать пять.
Я написал Мирону «Прости» и пошел спать.
В это утро я никуда не опоздал.
Первая — физра, я пришел в спортзал,
И не увидел, кого искал.
Я бегал на время, я прыгал в длину
И чувствовал, что тону
Во взаимодействии двух одновременных ощущений,
Которые обняли меня за живот и колени.
С одной стороны, я ощущал облегчение —
Страшно ведь осуществлять ночное решение.
С другой стороны, ну блин, только я сообразил,
Ждать, не практикуя, не было сил.
Аня не пришла и на химию,
Я особо не общался с другими.
На перемене ко мне подошел Миша,
Но я слушал его, не слыша.
Стало очевидно, что ее не будет в школе,
Игрустно до боли.
Но на большой перемене,
Пока все списывали с меня геометрию,
Я отошел на три метра и
Таки написал SMS:
«Не за что спасибо.
Твоя шапка и вправду зэ бест».
Я не решился спросить,
Почему она не в школе,
Зато моя однопартница Оля
Сегодня все-таки появилась
И спросила, что в семье моей приключилось.
Я рассказал Оле про бабушку
И немножечко ожил.
Оля сказала,
Что после смерти папы год была
как будто без кожи.
Оля умная, тихая и хорошая.
Кажется, я нравлюсь ей тоже.
Я спросил ее, не знает ли она, где Аня,
Она в недоумении пожала плечами.
День прошел гладко, без противостояния,
Никто, включая меня, не спросил «Где Аня?»
Телефон молчал. Я получил три пятерки
И вышел из школы с ощущением, что меня терли на терке.
И когда подходил к парадной,
Получил сообщение: «Жаль только, в ней прохладно.
Приболела я. Гриша, ты очень классный!»
Я смотрел на поребрик и думал, что жизнь прекрасна.
«Выздоравливай, Аня! А если нужна какая-то помощь,
Сообщай, я приду на помощь!»
Короче, я еще никогда не был таким смелым.
Я мог бы сейчас петь акапелло,
Стоя на Дворцовой под снегом белым,
Или сесть на вело
И тут же поехать, отыскав равновесие.
Сегодня я могу все, весь я
Состою из энергии и желания сделать мир сплоченней.
Я Махатма Ганди, Человек-паук, Плащ Черный.
Впрочем, к вечеру моего величия поубавилось:
Скоро Новый год — эта мысль мне не понравилась.
Сердце точит тоска по маме,
Я, конечно, шлю ей фотографии в инстаграме.
Дом какой-то не тот: пустой, неуютный, мятый,
И я в нем размазанный и распятый
Тревогой, подступающей ближе к вечеру,
Размазывающий лечо
По кусочку черного хлеба,
Чтоб положить под небо на фоне грязного неба.
Папа бесконечно что-то исследует,
От тоже кисло-зеленого цвета,
Бабушка уехала к себе в Автово.
Скорее наступило завтра бы,
Послезавтра бы,
Послепослезавтра бы,
Конец декабря — смутное время от обеда до завтрака.
Я до сих пор никогда не думал,
Что сумрак давит меня как тумбой.
Что без предвкушения праздника
Это время превращается в тень от тазика.
Впрочем, у меня было одно ожидание.
Я вспомнил по литературе задание,
Где нужно принести свои любимые строки,
Чтоб зачитать на уроке.
И я подумал, что здорово попытаться
Описать свою конфронтацию.
Выдать себя за несуществующего автора —
Эмануэля Владленовича Крафта.
И я писал, пытался как-то найти форму
Тому, что чувствую, но не выражаю упорно.
Но я рвал и зачеркивал эти строки.
Это слишком позорно, чтобы читать на уроке.
Зато в среду вечером у меня произошел классный разговор с папой,
Он всунул 10 листов в очередную из своих папок.
Кстати, мой папа доктор наук по истории,
Иногда его приглашают читать лекции в ресторане «Астория»,
Мол, расскажите нам, почему произошла революция,
Пока мы позвякиваем чашечками о блюдца.
На самом деле он пишет книгу о прошлом веке,
Говорит: «Очень актуально. И тогда, и сейчас мы калеки,
Встаем не с той ноги, потому что на вторую не опереться,
Хотим сразу бежать, а стоило бы сначала мышцами разогреться».
Устраиваем прогресс, падаем, бьем костылями того, кто под ногу попадется,
И сборище побитых инвалидов называем социумом.
Так говорит папа. Но сегодня он говорит: «Пошли за елкой».
Я говорю «Без мамы от елки нет толку».
Папа говорит: «Гриша, нос-то не вешай.
Мне снилось, что мама к нам прилетит. А вдруг сон был вещий?»
— Папа, она сказала, что не успеет разобраться с наследством.
— Гриша, не забивай себе этим детство.
— Пап, я уже большой, мне уже 14, не 13,
Ромео и Джульетта как раз собрались влюбляться.
— О, Гриша, ты чего, к кому-то неравнодушен?
— Пап, отстань, мне это не нужно.
Короче, мы скользим как гуси
По замерзшему тротуару в сумраке. Это в папином вкусе.
— Пап, а почему мы не заказали елку с доставкой?
— Чтобы нам привезли голые палки с подставкой?
Спорить с папой было моей ошибкой,
Он гибкий не шибко,
Примерно как линии Васильевского острова
И недельный хлеб для тостов.
Все куда-то бегут, семь дней до главного праздника.
Нужно опустошать кармашки и наполнять тазики.
И мы с папой идем в их строю.
Что называется, попали в струю.
Если честно, меня это бесит.
Я любил такое, когда мне было десять,
Теперь меня смущает психология масс,
Вместо детского шампанского на праздник я буду пить квас.
— Гриша, какая елка тебе нравится?
Смотри на эту, разве не красавица?
— Нормально, — я буркнул. — Пошли, пап.
И тут увидел среди макушек и шляп
Знакомый помпон.
Это же Даня Романов, ну точно он.
И даже издалека я стал просекать,
Что его за что-то отчитывает мать.
Женщина в меховой шапке и сапогах по колено,
Громкая, как сирена.
Я сказала тебе «нет»,
Ты что, не понимаешь?
Ты что, тупой,
Не соображаешь?
На Новый год ты поедешь к отцу,
Наш разговор подошел к концу.
Она говорила это тоном,
Будто глыба льда падает с крыши дома,
И несмотря на свои старания,
Я словил жалость к Дане.
Пока торговец бечевкой выкручивал елке ветки,
Я смотрел на него, как на тигра в клетке.
Он повернул голову и быстро, словно ветер,
Отвернулся, сделав вид, что меня не заметил.
(А может, и вправду не заметил.)
Я шел с папой домой
И думал, что унижение
Рождает движение:
Униженный унижает,
Обиженный обижает,
Насилие воспроизводит насилие,
И нужно большое усилие,
Чтобы как-то это остановить,
Побитым быть, но не бить.
Что Дане Романову это не удается,
Поэтому он надо всеми стебется.
Я был зол на его мать,
Пока не начал соображать,
Что, может, и ее тоже
В детстве словами били по роже,
А может, и не словами.
Короче я нес новое знание,
Словно знамя.
— Папа, а тебя в детстве били?
— Нет, меня любили.
Мы пришли домой.
Елка падала на нас три раза.
Папа привязывал ее веревками к батарее
И камнем прислонял к стенке таза.
И, что бы ни случилось,
В итоге все получилось.
Я словил в себе внезапную радость,
Внезапную близость с папой.
Папа включил «Битлз»,
Я повесил на елку тапок.
Папа очень смеялся.
Мы достали летнюю обувь
И украсили елку сандалиями.
И остались довольными оба,
Потом добавили лампочек
И мой дырявый носок.
— Это лучшая елка в жизни, папа!
— Правда, сынок!
Мы выслали маме фото.
Она сказала: «Вы дурни».
Папа ответил:
«Спасибо за комплимент,
Не дурно».
Папа лег спать, а я сел за письменный стол.
И наконец-то для текста слова нашел.
Гришин манифест
Я знаю одного парня, у него наглый вид
И улыбка, которая меня злит.
Он делает все, чтобы показаться очень крутым,
У него нет огня, поэтому он пускает дым
В глаза другим, их глаза слезятся
От обиды и боли. Где научился он издеваться?
Может быть, он на самом деле
Не уверенный в себе парень в здоровом теле,
А щенок, которого сто раз швыряли с кровати,
Когда он пытался на нее залезать,
Тыкали мордой в плошку
За то, что не мог держать ложку,
Говорили с ним, как с собакой
И стыдили, когда он плакал.
Я стою как дебил и не знаю, что делать с руками.
Я не понимаю, читать ли мне это как рэп или как стих.
Короче, какая-то фигня получается. Буду как рэп.
Йоу!
А теперь он пес, натасканный на наркотик унижения,
Другого он ранит без сожаления,
Ему кажется, что так выглядит сила, но так выглядит рана.
Когда кто-то сдачи ему не дает, это странно.
Это распаляет его пыл,
Он бьет раз за разом и думает: «Победил».
А он просто катится по течению: бьет, потому что его кто-то бил.
Я рэпер инкогнито,
Рэпер из комнаты,
Я говорю: «Полноте
Воспроизводить насилие,
Это требует тупости,
А не усилия».
Я рэпер без имени,
Рэпер без публики,
Говорю, что мир — дырка от бублика,
Если сила — это когда улюлюкает публика,
Когда один другому делает больно,
Я говорю: «Довольно».
Стебать другого — тупо, а не прикольно.
Стыдно гнобить, а не быть загнобленным,
Стыдно быть гоблином.
Стыдно убивать, а не быть убитыми,
Стыдно быть с битами.
И вроде эти слова не новые,
Но почему все повторяется снова?
И творцы мрачного кринжа получают одобрение,
А их жертвы — презрение.
Говорю, что стоять в стороне,
Когда другому делают плохо, —
Быть лохом.
Позволять насилию совершаться —
К насильнику приближаться.
Я рэпер нового века,
(Или Нового завета).
Я говорю: «Не бей.
Лучше корми голубей».
В новом веке, в новом веке
Совершающие насилие — калеки.
В новом веке, в новом веке
Здорово найти новое в человеке:
Умение останавливать насилие в себе и вокруг.
Тогда, может, мы и выживем вдруг.
Когда я прочитал это на уроке в пятницу,
Я думал, все от хохота покатятся.
Но все смотрели на меня серьезней некуда,
Я стоял перед ними белее снега.
— А кто автор, Гриша? — спросила Анна Андреевна.
Я пробормотал, мол, такой есть MC Борей.
— Актуальная повестка у этого Эм Си,
К рифме есть, конечно, вопросы, если меня спросить.
Но с другой стороны, а если война? Нужно защищаться,
Иногда бить — это честь свою отстоять и в живых остаться.
Я чувствовал, что проваливаюсь сквозь пол третьего этажа,
Что в район задницы упала моя душа,
Что никто ничего не понял, что от страха я чуть не помер,
А теперь, небось, помру от стыда.
Я сел на стул, не двигаясь ни туда, ни сюда.
И тут Вася Пробкин говорит:
— Анна Андреевна, Гриша чего-то темнит.
Я загуглил MC Борея, но такого не существует,
Мне понравилось, как он рифмы миксует.
— Но если это не MC Борей,
Гриша, скажи нам, кто это, поскорей.
Оля, видя мое смущение,
Решила удесятерить мои ощущения.
— А может быть, поэт — сам Гриша?
(Я надеялся, что никто не услышит.)
— Гриша, если ты сам это сочинил, не стоит стесняться.
Это же очень здорово, что умеешь стихами ты изъясняться.
Может быть, ты будущая звезда,
Но тогда тебе нужна смелость говорить: «Это я, да».
Талант — это только маленькая доля успеха.
Нужно не бояться заявлять о себе, не пугаться критики, смеха.
Тут, к счастью, прозвенел звонок.
Это был последний в четверти урок.
Но в коридоре меня-таки успел догнать Вася.
— Гриша, если это ты придумал, не отпирайся.
По-моему, это офигенно.
Если ты можешь так писать,
Тебе море по колено.
Я, запинаясь, чего-то пробормотал,
Мол, я пошел, я устал.
И пошел, и устал я.
Но немножко приятно все-таки стало.
Мама позвонила тридцатого.
И сказала:
«Гриша, мне грустно,
Но нотариус перепутал даты.
Я приеду не раньше пятого».
Я бросил трубку, но прежде я не сдержался:
«Мама, расставь приоритеты,
Бабушка уже умерла, а я остался».
Мама написала мне SMS:
«Мне тоже тяжело, Гриш.
Я стала сиротой, ты меня услышь».
Я был в ужасном настроении.
У меня начались каникулы.
Мирон меня как будто из жизни выкинул,
Боясь напоминать о своем переезде.
Полдень. Я сижу в одеяле, как сосиска в тесте.
Меня ест уходящий год.
Мои чувства — его компот.
В ночь с тридцатого на тридцать первое
Я не мог спать, я был ужасно нервным,
Я решал геометрию (мой способ успокоения)
И ел на кухне варенье.
Утром приехала бабушка (это радостно).
Она привезла икру, ветчину и сладости,
Она включила кино про баню и пьяницу,
Пустила меня к Мирону, велела кланяться.
У нас с Мироном тоже была традиция —
Каждое тридцать первое ели пиццу мы.
Но я был вообще не уверен, что он это помнит,
Набрал его, плотно закрыв дверь комнаты.
Гудки короткие, как черепашьи лапы,
Ответили мне. Постучал папа:
«Гриша, а может, дернем сегодня в гости?
Помнишь, мой школьный друг, Бондарев Костя.
Зовет нас к себе. У него есть дочка, зовут Лиля,
Ей тоже 14, кажется, вы с ней когда-то вместе рыбу удили».
— Какая Лиля? — спросил я притворно.
— Не могу вспомнить упорно.
На самом деле я помнил прекрасно,
В мои семь Лиля ходила в платьице красном,
И я впервые в жизни почувствовал, что влюблен,
Я даже подарил ей подарок. Это был мягкий слон
С красным сердечком на животе
И с бантиком на хвосте.
Когда мне показалось, что Лиля не поняла,
Что о ней и мысли мои, и мои дела,
Я признался ей нелепо, как мог,
Я сказал, что у меня на сердце замок,
А у нее ключ. Мне казалось, это романтично и туманно,
А Лиля сказала: «Гриша, ты странный!»
После этого я стал жутко стесняться
И всячески отпираться
От семейных дружеских встреч.
Потом и судьба поработала, словно меч,
Разрубив нашу дружбу детства.
Лиля с родителями уехали жить в страну по соседству.
Лет на пять.
Я перестал ее вспоминать.
Но тут папа пришел мне напоминать.
— Ну, Костя? Помнишь, они уезжали в Эстонию?
Там у них рядом с дачей еще жили пони?
— Ааа, кажется, вспоминаю, — я протянул безучастно.
— Такой с бирюзовым забором участок
Был у них и облепиховые деревья.
Но постой, папа, они что, вернулись в нашу деревню?
— Да, представляешь, вернулись в Петербург неделю назад.
Костя говорит, Надя нашла не работу, а клад.
Короче, они зовут нас в гости.
Ну что, пойдем к Наде, Лиле и Косте?
Я чувствовал одновременно смущение и восторг.
Это же настоящий сюрприз и внезапный торт —
Встретить свою первую (и единственную) любовь
И проверить, почувствуешь ли что-нибудь вновь.
Интересно, какая она вообще?
Пользуется ли она средством от прыщей?
Что она слушает? Какой от нее вайб?
С кем она дружит? Где для нее хайп?
Короче, я волновался.
Я даже три раза переодевался.
(Это не мой стиль, обычно я надеваю, что придется,
если это, конечно, не свитер, который будет колоться.)
Болотные штаны и полосатый лонгслив.
А может быть, пиджак цвета недоспелых слив?
Джинсы и серое худи?
В чем сегодня крутые парни выходят в люди?
(Мне было даже стыдно за свои сомнения.
По дому я хожу в штанах с отвисшими коленями.)
Вечер был теплый и снежный,
Прохожие расплывались в улыбках,
Мы с папой скользили по улицам, словно рыбки.
Бабушка поехала к своей подруге Иришке.
Иришка всю жизнь до пенсии делала звездам стрижки.
У самой у нее фиолетовые виски,
С ней, короче, бабушка в Новый год не умрет от тоски.
И, может быть, вернется с изумрудным ирокезом,
Наевшись салатиков с майонезом.
Новый год
— При-ри-вет, — запнулся я на пороге.
Честно говоря, меня плохо держали ноги.
Я был цвета новогодней шапки
И прятался за плечом у папки.
Лиля была высокая, как небоскреб.
Я смотрел на нее искоса и зубами язык свой скреб
От непонимания, что сказать,
Но всех нас спасла Лилина мать.
— Пойдемте в гостиную, там накрыт стол.
Гриша, ты стал таким большим, а недавно ходил под стол!
— А Лиля-то какая красивая девица! —
сказал папа. — Ну, пора подкрепиться, —
Это уже Костя.
Как хорошо, что вы пришли в гости.
Как будто бы шести лет и не было.
Наденька, передай хлеба.
Лиля была смешливой, громкоголосой,
Бойко отвечала на папины все вопросы,
Мне она нравилась, но в сердце не екало,
Хотя я проверил вокруг и около.
И это, в общем, меня раскрепостило,
Я говорил и смеялся, все было довольно мило.
Надя сказала: «Придет еще семья моей подруги,
Мы вместе в юности танцевали буги-вуги».
Окей. Может, пока сыграем в «Шляпу»?
Все согласились, но, как всегда, отказался папа.
Лиля очень смешно объясняла слово «топор»,
Когда раздался звонок в дверь. Надя ушла в коридор.
Через три минуты расширилась наша компания:
В комнату вошли мужчина в очках, женщина с рыжими волосами, мальчик лет четырех и Аня.
Моя одноклассница Аня.
______
Папа не замечает, мама не замечает,
А я прямо чувствую, как меня качает.
Седьмое января. Три дня до начала школы,
Я хожу от стены к стене, иногда катаюсь по полу.
Я уже три дня не получал весточек от Ани.
Я приложил все свои старания,
Чтобы не думать об этом,
Чтобы эта карета
Вообще превратилась в тыкву,
Но чтоб мой разум не пикал.
Сердце мое томится,
Будто ждет на границе
С паспортом пограничника.
Пустите меня, отличника!
Сделайте меня ближе,
Катайтесь со мной на лыжах,
Ходите со мной по паркам,
Пусть и будет нежарко,
Позовите меня к себе в гости,
Напишите мне постик,
Позвольте мне стать вашим рыцарем,
Милая заграница!
Я ждал начала учебы.
Не химию учить чтобы,
А чтобы тебя глазами потрогать.
Я готовил себя драться,
Ругаться, не сомневаться.
Я готовился стать героем,
Как Гектор из Трои.
Я вспоминал каждую ее шутку,
Ее смущение, как папа мой подавал ей куртку.
Как она тихо сказала перед уходом:
«Гриша, спасибо!» и села в «Шкоду».
Как я написал ей три дня спустя в личку:
«Аня, они пустые и глупые, а ты крутая личность».
Как Аня ответила:
«Да я не очень переживаю».
А я ответил:
«Заходи выпить со мной чаю».
А она ответила:
«Я до десятого в лагере со своим театром.
Так что в ближайшие пару недель навряд ли».
Короче, я жалел, что написал вообще.
Я чах над ее сообщением, как Кащей.
Я удивлялся, какая она с родными уверенная,
И разве это та же потерянная
Девчонка, которая в моем классе
Ходит закрытая, как пробка на свежекупленном квасе.
Я отчаянно думал, почему именно ее они сделали изгоем.
Мне было больно и стыдно, что когда-то я был почти спокоен,
Наблюдая, как это начиналось.
Короче, я сошел с ума самую малость.
Одновременно мне было стыдно, что я запал.
Мне казалось, что показалось, что, может быть, мало спал.
Я пытался отвлечься химией, пытался играть в Майнкрафт,
Я слушал впервые группу СПБЧ, но во всем потерпел я крах.
Я решал, играл, слушал я со старанием,
Но фоном все время думал об Ане я.
Но пятого поздно вечером
Мама внесла свои вещи и
Она была серая и измученная,
Она говорила: «Я справлюсь, лучше мне».
Она говорила: «Я очень соскучилась»,
Но сама больше сидела в кабинете и, кажется, мучилась.
Это нелегко — переживать смерть мамы, Гришка,
Особенно, когда была далеко, когда кажется, что недодала много слишком.
Полтора года не приезжала, писала мало писем, звонила редко.
Хочется бить себя табуреткой,
Хочется открутить время назад.
— Мама, зато я тебе очень рад.
И я тебе очень рада.
Обняла меня, и по моей макушке
Текут ее слезы, горячие, как чай из разбитой кружки.
Обожгла меня своим горем.
И вот мы в соленом море,
Захлестнутые грустью,
Широкой, как Невы устье.
Мы сидим на диване
И каждый плачет об Ане.
Бабушку тоже так звали.
Помню, как мы встречали ее на вокзале,
Когда она в последний раз приезжала.
Помню запотевшие окна внутри вокзала,
Метель за дверями (теперь она тоже рядом).
Помню, как бабушка обвела нас озорным взглядом
И сказала: «Я кое-чему научилась, о чем мечтала,
Я должна показать вам это». И прямо в зале вокзала
Бабушка на руки встала, устояла
И пошла на руках по блестящим плитам
На зависть хмурым всем и сердитым.
На зависть старым и деловитым.
Мы хохотали, глядя на нее с восхищением,
Смешанным со смущением.
Короче, бабушка была полный восторг.
Но опустел наш полк.
Конечно, мама не засекла,
Что тоже как-то сомнительны мои дела.
И это, в общем, было даже неплохо,
Я и так со своей влюбленностью чувствовал себя лохом.
Я и так и стыдился, и не находил себе места,
Ведь школьный изгой — моя невеста.
Да и не невеста. И вообще, она ко мне, наверное, ровно дышит.
Я же просто задрот. Меня все уважают, но никто не слышит.
А потом я стыдился, что стыдился, и думал, что ее недостоин,
Что я трусливый мальчишка, а не доблестный воин.
______
И вот наступило 11 января.
Я думал, что время остановилось, но оказалось, зря.
Я думал, что заболею, что у меня начнется жар,
Что изнутри мое тело сожжет пожар
Внезапно проснувшегося сердца,
Бьющегося с частотой одного Герца.
И вот мы с политической (поэтической) картой
Сидим за партой.
9,8,7,6,5,4,3 минуты до начала урока.
Входят Оля, Леша, Серега, любитель русского рока.
Входит Даня с наглой ухмылкой,
с тех пор, как я видел его маму, я не ненавижу его так пылко.
Входит Ирина Тимофеевна в платье «капуста»,
Только за первой партой среднего ряда слева пусто.
Ок. Может быть, она заболела после театрального лагеря?
Но я чувствую, как внутри меня просыпается траги-
комический герой, который за сегодняшним днем ничего не видел.
А день, не случившись, его обидел.
Стал дыркой в календаре надежды,
Которая, как неминуемая весна, согревала прежде.
Стал сплошным неоправданным ожиданием,
А ничто не приносит ведь бóльших страданий.
И я ждал перед началом каждого урока,
На каждой перемене, когда около
Скрипела дверь, слышались шаги,
Я ждал, что это ее башмаки.
Но каждый раз чувствовал только сквозняк.
Дурак.
Я тащился из школы, заползал домой по ступеням,
бессилие захватило мои колени.
Но потом я оправился. Домик моей надежды
переехал в завтра. Писать не было ни смысла, ни смелости.
И захотелось перейти на прозу. Время опять тянулось ужасно медленно.
Мама читала мне книжку вслух, как когда-то в детстве. Про черных всадников, рассекающих просторы Средиземноморья. Ее глаза были заплаканными. Она видела, что я тоже переживаю. Но думала, что семейную драму, а не личную. На следующий день я пришел в школу с новой надеждой, хотя уже чувствовал, что она провалится. Ани не было.
Третьим уроком был классный час.
Мария Петровна встретила нас сладкой улыбкой.
И после разговора об олимпиаде и спектакле
(К 14 февраля!) добавила между прочим, интонацию не меняя ни капли:
«Аня Потемкина перешла в другую школу.
Кажется, они с родителями переехали».
— Да не, она не выдержала наших приколов! —
гоготнул Степа.
— Блин, над кем же мы теперь будем ржать без Пучка Укропа? —
Сказал Даня. Мария Петровна все проглотила.
Меня вдруг покинули силы,
Я сползал со стула, как сопля из носа,
Я сползал со стула, как снежная шапка с крыши,
Я сползал со стула, как поставленные косо
Друг на друга палочки джанго. Сползал — и вроде все слышал.
Но ничего не мог сделать,
Как будто я пыль от мела.
Сползал, как плохо поставленная гитара,
И чувствовал, что не избежать удара.
Мне было мокро. Я думал: описался или заплакал?
Пока Мария Петровна дальше продолжила про спектакль.
И вдруг моя одноклассница Надя сказала:
«А по-моему, Аня была в порядке,
А вы не правы, ребятки.
Мне не нравится, что я учусь в компании ребят,
Которые каждого новичка сразу чмырят.»
Это сказала Надя.
Надя, о которой я ни разу еще не упомянул в этой тетради.
Надя, с которой я учился с первого класса,
Но, кажется, толком не говорил ни разу.
Надя, которая нашла в себе смелость
Не быть пылью от мела.
Пока я думал об этом, встал Вася.
О нем я писал, он клоун в нашем классе.
И Вася сказал: «Я согласен с Надей.
Чего вы с Аней-то не поладили?
Даня, блин, чего ты ухмыляешься,
Ты думаешь, ты крутой, потому что издеваешься?»
Оля спросила:
«Ну, реально, что она вам сделала?»
Я продолжал быть пылью от мела.
Даня сказал:
«Мы чисто шутили. Чё мы такого сделали?»
Я продолжал быть пылью от мела.
Степа сказал: «А чё она шуток не понимает?»
Вася тихо: «Нормальная шутка, когда в тебя тряпкой кидают!»
Мария Петровна: «Я думаю, Аня просто переехала,
Теперь ей до нашей школы далеко ехать.
Если бы ей было с нами плохо, она бы об этом сказала.
Давайте поговорим об украшении зала!»
Ситуацию, как всегда, спас своевременный звонок.
Когда бежишь за булочками в столовую, все ОК.
Я встал в очереди за Саней.
Он был изгоем в нашем классе, пока не появилась Аня.
Маленький серый мальчик в старомодном свитере,
Его не было в инстаграме, не было в твиттере.
Его воспитывала мама — уборщица нашей школы,
Саню чмырили тихо, будто мышку под полом,
А в последнее время о нем вовсе забыли,
Он так тихо сидел за партой, будто бы был в Бразилии.
Тут перед ним встал Даня, нормальная практика — влезть без очереди.
И вдруг я ожил, я рассердился очень.
— Эй, — крикнул я. — Романов, это не твое место!
— А чё ты такой дерзкий? Ушла твоя невеста?
Я отошел к бойлеру. Меня сжало пружиной каменной.
Снаружи сковало, изнутри жгло пламенем.
Я налил стакан липкого чая. Я отправился в очередь.
У меня щипало глаза. В животе было не очень.
Я плюнул в стакан и вылил ему его прямо на голову.
Он набросился на меня в ярости. Я не успел сказать и полслова.
Его держали буфетчица, физрук и три старшеклассника.
И даже при этом выглядел он опасненько.
Я закашлялся. Я был этим днем выжженный.
Я сказал: «Ты унижаешь, потому что ты сам униженный.
И я тебя сейчас облил от слабости. Потому что не знал, что ответить на твои гадости».
Мама забрала меня от кабинета директора.
Она бывала там крайне редко.
Один раз при моем поступлении.
И еще один после, на олимпиаде выступления,
Где я занял первое место по городу,
Директор тогда вызвал ее, чтоб сказать, что он за меня гордый.
После разговора с ним в этот раз мама вышла и сказала:
«Гриш, я верю, что у тебя был серьезный повод для этого скандала».
Мы шли кругами по району,
А я рассказывал.
Мама не перебила меня ни разу.
А в конце спросила:
Дам ли я ей почитать свой рэп?
Я ответил «йеп!»
Я не рассказал ей только о том, что без Ани
Я чувствую, что напрасны были все мои старания.
Кстати, тем вечером мне упало сообщение от Степы:
«Привет, Гриш, а ты сделал задание по биологии про микробы?
Можно я посмотрю и перефразирую,?
Просто я учебник забыл у Иры».
И я дал, конечно,
Мне жалко, что ли?
Я не думаю, что нельзя,
Списывать в школе.
Утром в своей электронной почте
Я нашел мамин почерк:
«Гриша, привет.
Прочитала твой рэп.
Пока читала, не заметила,
Как сжевала весь хлеб.
Придется за завтраком без него обойтись.
Но, вообще-то, я хотела бы сказать тебе «прости».
Это я не доглядела, как-то закрыла глаза, не нажала на тормоза,
Хотя, в общем, понимала, что в твоем классе может случиться такая гроза.
Гриша, ты такой крутой, что поднял это со дна,
Что всех нас и пробудил, и как-то собрал,
И теперь нужно что-то делать, забив на рабочий аврал.
Потому что не дети (даже такие большие) должны это разгребать,
Потому что в школе своей никто не должен страдать,
Потому что травля, как и война,
Не неизбежное зло, а болезнь, которая на-
кипела за множество страшных лет,
В которые из-за нелюбви и бед,
Люди вырастали сломанными, как лед,
На луже, по которой прошел народ.
А когда ты дурак и у тебя болит,
Хочется, чтоб и другой был инвалид.
Потому что учитель должен быть самодостаточным взрослым,
А не тем,
Кто хочет стать для детей всем,
Залатывая властью свою дыру
В голове, а может быть, между ребрами,
А потом забираясь в нору,
Когда не все оказались одинаково добрыми,
Притворяясь слепым,
Говоря, что нет огня, хотя чует дым.
Это и про меня, Гриша, это и про меня.
Я никогда не забуду этого дня,
И того, чему ты меня научил.
Прости, что у меня не было ни времени, ни сил.
На родительских собраниях, когда я слышала, как Мария Петровна линчует Чье-то дитя,
Сказать вслух, громко и не шутя,
Что так нельзя, додуматься, что и в классе
Она постоянно сравнивает Степу и Васю.
А там, где сравнение, Гриша, там, где сравнение,
Кто-то точно не вписывается в уравнение.
Там прорастает травля, как чертополох.
Ты не такой как все? Значит, ты лох!
Но, мне кажется, ты и сам все понимаешь, Гриша,
Раз то, что дал почитать мне, пишешь.
Я должна тебе сказать, что на днях пойду (слова найду)
И попробую поговорить про вашу беду,
Потому что это беда,
Когда в школе небезопасно, даже если еда
Там хорошая, физика сильная, спектакли каждый триместр,
Но разговору о разности и доверию нет места.
И каждый, каждый боится: а если следующий я?
В общем, Гриша, это вина взрослых, в том числе и моя».
Я прочитал. Мне совсем не хотелось, чтоб мать
Шла это решать.
Я прочитал. И подумал, что мне повезло,
Что мама моя средь других родителей — НЛО.
Я прочитал. Но чувствовал страх и стыд,
Я все рассказал. А вдруг их мама не победит?
Я прочитал. И лег обратно в кровать.
У меня был еще час, чтобы лежать.
Зимняя ночь за окном притворялась утром.
Мама, наверное, в комнате делает йогу-мудру.
Нужно, наверно, сказать ей, что мне не кажется,
что хорошо идти в школу, размазывать эту кашицу.
С другой стороны, она все равно пойдет. Моя мама
Ужасно упряма.
Но сначала на свою беду
Я туда пойду.
Мои ноги будут бесконечно влезать в штанины, потом в носок.
Чувствуя, что предельно одинок,
Я позвоню Мирону, он тоже собирает рюкзак,
Я расскажу ему, что у меня появился враг.
Он скажет: «Гриха, помни, что я всегда
Твой друг, прочее — ерунда!»
Мама спросит: «Ты нормально себя чувствуешь, чтобы идти на уроки?»
Я всуну в ботинки ноги.
Я буду радоваться скользкости тротуаров,
Потому что внимания требует защититься от их ударов,
Потому что, ища равновесия, я не думаю о приближении
Следующего сражения.
Я вижу мигалки скорых, они проносятся мимо,
Хотя, может и мне поддержка врача станет необходима.
Чего я боюсь? Что меня побьет Даня?
То есть просто физических страданий?
Что к нему присоединится Степа?
Что кровь во рту покажется теплой?
Если честно, меня никогда не били.
Мы только однажды попали в аварию в автомобиле,
Да и там обошлось испугом и царапиной на щеке.
Короче, от прямых столкновений до сих пор я был вдалеке.
Но я зря боялся, шесть уроков прошли, как всегда.
И я уже подумал, что страхи мои ерунда.
Но вот и 15.00. Дверь школьного гардероба
Захлопывается, как крышка гроба.
Я вижу Степу, Даню, Стаса, каких-то взрослых парней.
А! Один из них — Степин брат (малыш не забывает своих корней),
А у меня, кажется, волосы седеют от кончиков до корней.
— Что вам нужно? — спрашиваю их я.
Один из старших говорит:
— Эй, малышня!
Ты дерзкий, как задние копыта коня!
Оценив метафору, я не могу также не оценить
Их определенное намерение меня бить,
Потому что круг сужается и сужается,
И не бояться у меня не получается.
В какой-то момент я вспоминаю папин рассказ,
Он рассказывал это не раз:
Его хотели ограбить, а он закричал: «Менты»,
Грабители убежали, будто от пса коты.
Так вот, я набираю воздух и кричу: «Пожар!»
И мне остается только смотреть, кто из них скорей побежал.
А потом самому бежать, бежать,
Пока они не поняли, что так смогли налажать.
Но я не набираю воздуха, я ничего не кричу,
Я оцепенел и просто молчу.
Как будто и эта нога бьет не в мой живот,
Как будто это не моя кровь изо рта течет,
А я только думаю: «Интересно, когда они остановятся?»
Но больно мне пока не становится.
Я слышу голос Романова: «Парни, довольно.
Если кому-то расскажешь, снова будет больно».
Это он сказал уже мне.
Мне бы хотелось сейчас написать: «Я видел это во сне».
Но я лежу на полу в раздевалке,
Мне не холодно и не жарко,
И, наверное, они меня даже не слишком побили
И особенно не грубили.
Всего один раз ударили по лицу.
Телефон звонит. Нужно ответить отцу.
«Папа, да? Нет, скоро выхожу. Все нормально.
Мне кажется, я видел зарядку в спальне».
Я встал сначала на четвереньки —
Проверить, по-прежнему ли дрожат коленки.
Кажется, меня всего трясет, но я не уверен, что это не землю
Подо мной.
Я иду, наверное, домой (но тоже я не уверен).
Моя куртка расстегнута,
А лицо, наверное, в крови.
Но я не уверен. А если ты не уверен,
Лучше молчи — не ври.
Пустыня школьного холла.
Пол жжет пятки,
Как раскаленный песок.
Я иду к двери — обескровлен и одинок.
И стараюсь только не наступить на родной шнурок.
Я тяну дверь, но кто-то толкает ее снаружи.
Я б сбежал, пожалуй, но кому я нужен?
Дверь толкает меня со старанием.
А за дверью Аня.
Может быть, это бред?
Нет.
— Привет!
— Привет, я пришла забрать кое-что забытое в гардеробе.
Гриша, что с тобой?
Я не Гуд. Не Робин.
Но я больше не чувствую боли.
Я смотрю на нее с любовью.
— Ничего страшного, Аня. Я рад тебя видеть.
Как твои дела? Прости за мои сообщения, я не хотел обидеть.
Я не обиделась. Я не ответила не поэтому.
Просто не знала, что ответить.
Я чувствовал себя поэтом
После дуэли.
Я успел подумать, что терять мне не нечего.
— Можно я провожу тебя, пока ты будешь забирать свои вещи?
— Да, спасибо. А ты точно в порядке? У тебя кровь на лице.
— А, это я упал на физкультуре, урока в конце.
— Но по средам нет физкультуры.
— У нас изменили расписание.
Я не знаю, зачем я врал, но врал со старанием.
Мы шли до того же гардероба. Аня молчала.
А мне бы так хотелось, чтобы это было не концом, а началом.
И вот дверь гардероба
Уже распахнулась, как крышка гроба.
(Может быть, я воскресну?)
Во рту солоно. Хочется выпить водички пресной.
— Аня, на самом деле меня побили
Даня, Степа и еще некоторые, которые и тебя не любили.
Аня, мне важно тебе сказать.
Мне сложно тебе сказать.
Но, пожалуйста, можно тебе сказать?
— Говори, Гриша.
— Я люблю тебя, Аня, слышишь?
Она молчала.
Вздох. Мне так хотелось, чтобы это было началом
Ее предложения.
Но она молчала.
— Я не знаю, что сказать.
Прости, я не знала.
Если бы я знала,
Я, наверное, бы знала,
что сказать.
Но я не знаю. Я ошарашена.
И мне от этого страшно.
И ей от этого страшно.
И мне от этого страшно.
Нам обоим страшно.
И это ужасно важно.
(Я вижу в этом надежду.)
Она снимает с крючка мешок,
В котором ее одежда.
— Можно я тебя провожу?
Она кивает, но молчит, как и прежде.
У порога школы она говорит:
«Вернусь через минуту».
Убегает в туалет,
Оттуда
Приносит салфетки,
Смоченные водой.
Я шагаю к двери,
Она говорит: «Постой!»
И своей рукой
Вытирает мне кровь с лица.
(Пожалуйста, пусть мгновению этому не будет конца.)
Я никогда не видел,
что глаза ее такие зеленые.
Я никогда не видел
бледных веснушек на кончике ее носа.
Я никогда не видел
Прыщика на ее подбородке.
(Впрочем, его, наверное, в нашу прошлую встречу и не было).
— Кажется, больше нет крови, — говорит она.
Кажется, сердце мое превратилось в слона.
И заняло меня всего изнутри.
— Аня, смотри!
За школьным окном
Первая мартовская радуга пошла ходуном.
Мы выходим из школы.
Точнее выкатываемся, как большой шар,
Как весеннее солнце, оно же круглый пожар.
Я чувствую, что моя жизнь — это дар.
И ничего, что она молчит.
Я тоже молчу.
Может быть, я даже и не хочу,
Чтобы была разрушена эта надежная тишина,
В которой мое сердце в форме слона
Течет и звенит, будто оно весна.
(Какая ж тут тишина?)
Но мы дошли до ее подъезда. До коричневой железной двери.
— Гриша, только сейчас ничего мне не говори.
(Ее голос разорвал тишину.)
«Гриша, если я не скажу, я утону.
Я не собиралась ходить войной на страну
Твоего сердца. Я сейчас чувствую вину.
Ты хороший, умный, смелый, но я не знаю, как быть.
Я вообще собираюсь эту школу забыть.
Я не собираюсь тут никого любить.
Во мне все ровно. Я чувствую благодарность и тепло,
Но ты в моем мире сейчас больше похож на НЛО.
И я не знаю, что сказать тебе на твое «алло».
Это не то. Я должна сказать что-то определенно.
Я не чувствую себя влюбленной.
Прости, мне очень нужно идти.
У меня репетиция. Доброго пути.
Извини, Гриша».
Но я уже ничего не слышал.
Я видел, как облака превратились в тучу,
Как солнце перестало слепить глаза (они остались текучими),
Как Аня исчезла в пасти подъезда,
Как где-то под ребрами разверзлась бездна.
Кто знает, как я доковылял до дома,
А не впал по дороге в кому?
Мама спросила: «Что с твоим подбородком, Гриша?»
Я ответил: «На физкультуре упал на лыжах».
Почему я не сказал папе и маме?
Не потому, что они угрожали мне кулаками.
Просто мне показалось, что у них и без меня хватает забот.
И наоборот.
Просто я как-то поверил, что я уже взрослый.
И сам буду решать межличностные вопросы.
Но, вообще-то, я ничего не решал.
Я просто лежал.
Назавтра я заболел и неделю
уже с жаром лежал в постели.
Папа читал мне книжки, будто бы я малыш.
Мама приносила мне глазированные сырки и испекла мой любимый виш-
невый пирог.
Но съесть я его не смог.
Я не чувствовал ни сердца, ни ног,
Только жар в голове и озноб в плечах,
Будто внутри меня рыцари турнир устроили на мечах.
На третий день Мирон написал. На пятый Вася:
«Привет, Гриша, правда ли, что ты не ходишь,
Потому что Даня тебя отдубасил?»
Я ничего не ответил. Жар давил мне на лоб.
Я не знал, что лучше ответить, и есть ли Бог.
Бабушка пела песни, папа носил мне сок.
Приходил врач. Слушал, увидел ребро в синяках.
Тощий и бледный, я еле стоял на ногах.
Он спросил: «Кто тебя побил?»
Я ответил: «Один дебил.
Точнее, четыре».
Услышала мама.
В нашей квартире
Звукоизоляция никуда не годится.
Мама сказала: «Какая же я тупица,
что ничего не вижу!»
Я сказал: «Нормально,
я их не ненавижу».
Папа сказал: «Так не годится.
Время идти в полицию».
Кстати, за день до этого мама сходила в школу.
И вот она зачитала мне протокол.
Родительское собрание. Пьеса, написанная моей мамой
Мария Петровна:
— Не было там никакой травли,
Дети просто шутили. А это разве не славно?
Директор:
— В нашей школе высокие показатели.
А вы, кажется, просто спятили!
Мама Степы:
— Если ребенок не умеет дружить,
То не нужно других гнобить.
Мама Васи:
— Дети чувствуют, когда ребенок слабый.
Она могла бы просто взять швабру
и всех их побить.
И они не стали бы больше ее гнобить.
Мама Степы:
— Да пусть бы только попробовала!
Получила бы от меня в глаз, а лучше в оба.
Мария Петровна:
— Нужно учиться приспосабливаться к миру.
Мир — жестокое место, а не собственная квартира.
Мама Оли:
— Почитайте, пожалуйста, Петрановскую.
Ваши рассуждения плоские.
Моя мама:
— Мария Петровна, если вы не знаете, что делать в сложных ситуациях,
возможно, вам пора повышать квалификацию.
Вы отвечаете за их безопасность (психическую тоже),
но, судя по тому, что в классе вашем происходит, что справляетесь, не похоже.
Мама Леши:
— Нашли из-за чего устраивать скандал.
У всех в школе такое было. Никто не пострадал.
Мама Романова:
— Если ваш Гриша самый задрот,
То это не значит, что мы должны смотреть вам в рот.
Мария Петровна:
Не ссорьтесь, я проведу профилактическую беседу
С ними в пятницу вместо обеда.
У нас хороший контакт,
Они мне все доверяют, это факт.
Директор:
— Кроме того, Потемкина все равно перешла в другую школу.
Нет повода для этого душевного волейбола.
Все ваши дети очень хорошие.
Просто у некоторых тонкая кожа.
Мария Петровна:
— Кстати, должна открыть вам секрет:
Я не потолстела, а через две недели ухожу в декрет.
Все рукоплещут.
Мама решает, что не время дальше говорить неприятные вещи.
Через три дня снова случилось собрание.
Болезнь уже перестала скручивать меня в рог бараний,
Но я еще лежал дома, не вставая с кровати.
Папа и мама не стали меня даже предупреждать.
После него Степа, Даня и Стас ушли из школы,
Егор стал тихий и смирный и оживлялся только на уроках по волейболу.
Видимо, моих обидчиков неплохо запугали полицией,
С тех пор я никогда не видел их лиц.
Привет, я Гриша, мне 19.
Научился ли я с тех пор драться?
Нет.
Доучился ли я в той школе?
Нет.
Я и не собирался.
Я попал в элитный лицей,
В котором старался.
И за формулами и задачками из университета
Я забыл о несчастной любви уже к лету.
Вру. На самом деле, еще два года
Я ускорял шаг, когда со спины видел кого-то
с волосами, как у Ани.
Я даже иногда совсем не по пути возвращался дворами
Мимо ее подъезда
(Пешие прогулки — это полезно),
Но не встречал ее.
Она, наверное, как птица,
В этот момент улетала на репетиции.
Но потом я забыл.
В 17 у меня появилась подруга Дина,
Умная, как золотая середина.
Мирон живет в Берлине,
Я ездил к нему этим летом.
Он там стал современным художником и поэтом,
У него там красивая девушка из Украины.
Да и сам он красавец с небритой щетиной.
Мне 19.
Я не записал рэп-альбома,
Поступил учиться на астронома,
Съехал в общежитие из дома,
Почистил ботинки,
Вышел на Гостинке,
Унял коленки,
Отошел от стенки.
Тут, короче, несогласованная акция.
(Некоторые говорят, нам за них платят по 200 баксов.)
Мама говорит: «Я б тоже приехала, да не успею»,
говорит: «Останавливать тебя я не смею».
В общем, мы стоим рядом,
Молодые и постарше.
Мы не хотим участвовать в этом фарше,
Мы не хотим ходить строем под марши,
Но нам страшно, грустно, и не видно надежды.
Передо мной девушка в бирюзовой одежде.
Смотрю на нее со вниманием.
Она оборачивается.
Это Аня.
Мне приходит уведомление от друга сквозь беспорядки:
«Гриша, ты там в порядке?»
«Иногда жизнь подает мне добрые знаки:
Еду с первой любовью кататься на автозаке.
Мне даже не кажется теперь фантастикой
Под шлемом ОМОНа повстречать одноклассника».