Горьковатый запах нагретой солнцем хвои смешивался с манящим ароматом свежих булочек, шедшим из открытых дверей кондитерской на углу площади. Аромат будто бы жил собственной жизнью, он кружил и вовлекал в свой ликующий водоворот. Софи невольно замедлила шаг, даже теперь она не разучилась находить чудеса там, где другие видели лишь давно привычную повседневность. Но тут же вспомнила, где находится, стараясь скользнуть как можно незаметнее в приоткрытую дверь церкви. Подальше от любопытных глаз.
После яркого солнечного света в полутьме небольшого пространства Софи показалось, что она с разбегу нырнула в прохладную воду старого пруда. Если бы не поскрипывание рассохшейся двери, здесь царила бы полная тишина. Ради этой атмосферы покоя, в которой хотя бы ненадолго растворялись тоска и тихо скулящая боль, Софи и приходила сюда. Надо было только закрыть глаза, и она снова возвращалась в то время, когда жизнь была простой и понятной, и потому несказанно счастливой. К запаху воска от оплывающих свечей примешивался аромат белых цветов, оставшихся на алтаре после недавнего венчания, и какой-то другой, вызывавший тревогу запах. Ах да, так пахнет настой, которым старая Марта время от времени натирает деревянные скамьи, значит, она была здесь совсем недавно. Несмотря на то что у Марты безмерно доброе сердце, а может быть, именно поэтому, на глаза ей лучше не попадаться. Пока Софи раздумывала о более безопасном местечке, её внимание привлёк новый, вызывавший совсем другое настроение запах. Крепчайший кофе, трубочный табак, мятные леденцы и прогретая солнцем уличная пыль — так может пахнуть только отец Фабио, с ним у Софи давняя дружба.
— Ну, Софи, отчего же тебя так долго не было видно, я уже начал беспокоиться, — весёлой скороговоркой зазвучал молодой не по возрасту голос, и знакомые полосатые носки остановились перед самыми глазами. Тёплая рука коснулась рыжей вихрастой макушки, Софи с благодарностью лизнула протянутую ладонь, стараясь сдержать себя и не барабанить хвостом по гулким дубовым скамьям. Маленькая собачка не понимала многих вещей в этом сложном человеческом мире, но она прекрасно знала, что быть ей в этом месте не полагается.
Как часто ковыляла она следом за Хозяйкой к лестничным ступеням, провожала глазами до самых дверей церкви, а затем устраивалась поудобнее в тени или на солнышке, в зависимости от погоды. Каким бы ненастным ни был день, стоило в проёме двери появиться знакомой фигуре, в маленьком мире Софи начинало светить солнце и приятно щекотало в носу, как от душистого весеннего ветра.
Но однажды пришёл день, в который мир непоправимо испортился. Незнакомые люди в белых халатах, от которых остро пахло бедой, забрали Хозяйку, а Софи, как она ни старалась, не смогла им помешать. Хозяйкина племянница взяла собачку в свой дом, здесь хорошо кормили, и ласковые руки с готовностью чесали за лохматым ухом, но Софи терпеливо ждала возвращения той, без которой в мире было совсем нечего делать.
— Давай, Софи, устраивайся поудобнее и будь умницей, не подводи меня. — Отец Фабио постарался придать голосу нотку строгости, но это у него плохо получилось. Философски относиться к уходу из жизни прихожан и к вызванным этим страданиям он так и не научился.
Ритм удаляющихся шагов убаюкивал, и глаза закрылись сами собой, вот-вот она сможет вернуться туда, где всё ещё было хорошо. Плюх! Что-то влажное и тёплое резко толкнулось в бок, от неожиданности Софи даже подскочила. И не сразу поверила своим глазам. Большой породистый пёс стоял совсем рядом, его пристальный взгляд не казался угрожающим, но было во всей его фигуре что-то очень необычное, от чего холодок пробегал вдоль по загривку. Софи вспомнила: пёс был нарисован на старой картине, висевшей неподалёку на алтаре, рядом с ним была целая группа людей. Одному из них, как рассказывали старушки в церкви, пёс спас жизнь, тайно принося со стола хозяина краюшки хлеба. Собаку так и нарисовали — с огромным калачом в зубах. Запах свежего хлеба, казалось, заполнил всё окружающее пространство, рядом с ожившим псом лежал тот самый калач, и он тоже был настоящим. Как же объяснить этому неожиданному другу, что волны страдания, которые он так чутко уловил, вызваны не голодом? Всё дело в том, что Софи не умеет жить без своего человека и никогда не сможет этому научиться.
Лёгкий шорох шёлка, чуть заметное движение воздуха, и ни на что не похожий, вызывающий чувство необъяснимого блаженства, запах. Над Софи склонилась женщина, которая изображена на той же картине. Её обвивала дымка нежно-золотистого света, а выражение глаз было таким, что хотелось смотреть в них не отрываясь, долго-долго. Скорее всего, оттого что глаза эти очень напоминали глаза Хозяйки со старой фотографии, однако не было в них знакомой грусти, только тихая радость. Как хорошо, что женщина решила принести с собой и ребёнка, который был нарисован вместе с ней. Софи очень любила детей, а дети всегда это знали и отвечали взаимностью. Вот и сейчас малыш при виде маленькой рыжей собаки залился неожиданно звонким для церкви смехом. Софи опасливо огляделась по сторонам — вдруг кто-то заметит и прогонит? Но в следующее мгновение ей было уже не до этого. Пухлые, неожиданно крепкие ручки обвили её шею, и произошло что-то удивительное.
Нет больше тёмной церкви, нет призрачного света свечей, нет и давящего чувства тоски. Лапы Софи касаются бархатистой травы весеннего луга, солнечные лучи нежно оглаживают шёрстку, а внутри бьётся и спешит вырваться наружу восторг приближающегося счастья. Знакомой, слегка пригибающейся походкой, навстречу идёт Хозяйка.